Rausching. Hitler m'a dit. Paris, 1939) о проникающем магическом зрении фюрера, позволяющем ему превзойти Христианского Бога, он добавляет: "Несомненно, что техника содействует этой иллюзии божественного всемогущества и, особенно, божественного всеприсутствия фюрера: от автомобиля до аэроплана, от бесконечно воспроизводимых изображений до радиовещания, техника способна вызвать ощущение непосредственности, знакомое по магической практике, когда разрушаются чувственные барьеры пространства и времени." (1029). Мишо связывает непредставимое пространство чистого настоящего с очищающим огнем "непосредственного деяния". С такой позиции можно предположить, что в нацистском государстве даже искусство подчинялось технике - до такой степени, что всегда было только "инструментом": "Поэтому, в частности, не существует нацистского искусства. Есть только использование искусства, опосредование искусством и мыслью для побуждения к состоянию непосредственного деяния - так же как в лагерях смерти жертвы использовались для уничтожения". (Eric Michaud. Nazisme et representation. в: "Critique: Revue generale des publiation francaise et etrangeres. December 1987. tr.Peter T.Connor, p.1034).
____________________________________________________
Примечания переводчика к примечаниям автора.
24 Речь идет о том, что в английском переводе текста интервью, сделанном Дэвидом Шендлером, выпало имя Гуссерля. Ср.: ...dieses Verbot gegen Husserl ausgesprochen Wird? переведено ...such a prohibition is re corded? (M.Heidegger. "Only a God Can Save Us Now", trans.D.Schendler, Graduate Faculty Phil. journal 1977, 1, pp.5-27).
28 Более оригинальная и "руморологическая" позиция у Ричарда Рорти. Он полагает, что пресловутая вовлеченность Хайдеггера в апологию Третьего Рейха вытекает просто из того, что тот неудачно сказал "а". и в дальнейшем был уже вынужден произнести несколько последующих букв - пусть сквозь зубы.
В случае некоторого изменения первоначальной раскладки в случае женитьбы на "преданной и красивой студентке Саре Мандельбаум", Хайдеггер мог бы оказаться в Америке и в итоге стать авторитетом антифашистского движения, вроде Томаса Манна. (См. Р.Рорти. Еще один возможный мир. - в кн.: "Философия Мартина Хайдеггера и современность", М., 1991). Роковой телефонный звонок, заставший врасплох, и кого - Хайдеггера, который так отстаивал "готовность к готовности".
29 Игра слов: "everybody was on the line" одновременно означает, что "все оказались на связи друг с другом". И то и другое - неизбежный результат разрушения иерархии, многоэтажности сущего и происходящего.
30 Имеется в виду "окончательное решение" еврейского вопроса.
Авитал Ронелл*
(из Телефонной Книги)
Субъект философии.
От Другого к SuZ
Если уж вопрос об идентичности и самотождественности Другого вообще разрешим в формальной манере, то Кристофер Финск прав: даже самый отвлеченный анализ Хайдеггера несомненно опирается на его личную заинтересованность, персональную вовлеченность в позицию авторства (SW, 206). Вопрос об отношении Хайдеггера к субъекту философского текста расследуется Филиппом Лаку-Лабаром в Le Sujet de la Philosophie, где внимание сконцентрировано на введении в Habilitationsschrift. Здесь Хайдеггер отделяет историю философии от истории точных наук, поскольку философия помечена живой личностью философствующего . Если даже субъект философии уже укоренен в анонимной традиции, ему все же необходима определенная персональность , без которой не существует аутентичное философствование. Жизнь философии в то же время протекает в конфликте с личностью философа - пишет Хайдеггер, разграничивая философию и точные науки. В SuZ, как отмечает Финск, Хайдеггер также признает необходимость некой личностной prise de position: Он говорит, что экзистенциальная аналитика основывается на фактическом идеале Dasein, на онтической модели существования, избираемой конкретным субъектом. Экзистенциальная аналитика и есть, в сущности, развертывание, интерпретация таких фактических предпосылок (SW,207).
Обратимся к Бытию и Времени :
Но разве нет определенного онтического слоя, в котором задана аутентичность экзистенции, некоего фактического идеала Dasein, который предшествует его онтологической интерпретации? Разумеется, есть. Но это не просто факт, не подлежащий отрицанию, то, что мы вынуждены иметь в виду; это positive necessity в терминах объекта нашего исследования. Философия никогда не собирается отрицать свои предпосылки, но ей недостаточно просто принять их к сведению. Философия постигает их и развертывает, достигая все большей проницательности - как самих предпосылок, так и того, чего они предпосылки (BT, 310).
Финск предупреждает по поводу неясности - о чем, собственно, мы говорим, когда говорим о субъекте текста и пытаемся извлечь его из некой фактической раскладки? Далее он пишет: чтобы уяснить себе, в чем сущность пристального внимания Хайдеггера к экзистенции на уровне фактов , не достаточно прибегнуть к психологическому или же биографическому прочтению. Если мы еще не готовы описать природу индивидуального субъекта философии - того, кто говорит, и того, кому говорят, - нам следует, по крайней мере, разделить недоверие Хайдеггера к психологической или историко-социологической расшифровке субъекта метафизики (SW,207).
Эти предупреждающие сигналы услышаны; двойную предосторожность Финска можно объяснить его одиночеством в подходе к теме. Поворот проблемы, который нас теперь интересует, как раз связан с метафизическим субъектом, с тем, кто говорит, и кому говорят, нас интересуют биографические следы, сохраняющиеся в сущностном мышлении - конечно же, вовсе не в том смысле, как трактует их классическая психология. Речь идет об одном переходе: от нашей онтологической интерпретации Dasein к определенному онтическому слою, в котором задана аутентичность экзистенции . Прямая эмпирическая интерпретация тут весьма проблематична, но вызов чувствуется, и искушение тоже. Иными словами, кажется, стоит уступить тому, что предшествует онтологической интерпретации Dasein , и закон такой уступки, артикулированный в форме долженствования, следует одновременно понять и в форме positive necessity. И этот, самый скрытый пласт, необходимо вобрать в себя - пока, хотя бы, временно.
Но вопрос о субъекте философского дискурса, особенно о том, кому говорят, вновь вызывает тему Другого, как уже отмечалось, Другого, находящегося на бесконечной дистанции. Вот он стоит на том конце, где-то; мы ведь не знаем, вернулся ли мальчик домой вообще; Другой никогда не сближается, удерживает сущностную дистанционность, что обещает тебе девственную целостность здесь, на этом конце - Хайдеггер говорит, будто невозможно представление через другого собственной смерти, Dasein умирает в одиночестве, находя хотя бы так свою аутентичность. Это придает особый пыл аргументам Финска, обвиняющего Хайдеггера в затуше вывании вопроса о Другом (SW,185). Финск везде пишет, что круговая структура SuZ провоцирует читателя слиться с этим циркулярным движением, повторять и возобновлять повторение - Бытие и Время функционирует как раз в позиции Другого, которую еще надо бы определить (SW,206). Но Хайдеггер пресекает все попытки понятийного определения. Единственное, на что можно указать, - на при-званность Dasein, на воссоединенность, требующуюся, чтобы разобраться с собственной виной (с объектом, но и с источником вызова), именно в структуре зова мы находим место для возможного вмешательства Другого. Здесь и подключается к разговору Финск, настаивая на необходимости подобного вмешательства. Попробуем вслушаться.
Вызов на конференцию
Связь зова Dasein с категорией виновности/повинности (Schaldigsein) рассмотрена Сэмюэлем Вебером в работе Долги Деконструкции и Другой, соображения по поводу , а также в Carte postale Деррида и, соответственно, в Ecoute Миккеля Борх-Якобсена.
Трудная задача составить из этих вызовов макет, рамку, представляется, тем не менее, насущной необходимостью, positive necessity, и раз уж мы хотим понять, откуда исходит вызов, следует, набравшись терпения, разобраться с перечисленными текстами. При таком телефонном прочтении очень важно избежать перегрузки и разрыва цепи. Возникающее напряжение (не только электрического тока) требует объяснить, почему такое значение придается функции Другого как генератора помех в хайдеггеровском приемнике зова. Сегодня это проблема не только Хайдеггера - в свое время он был призван к ответу им же - сколько наша собственная. Ибо жесткая оппозиция между Другим и Вещью, зафиксированная Хайдеггером, приводит к своеобразной заминке, к парадоксальной нестыковке, особенно впоследствии, когда в работе лучше всего переводимой как Вопрос по поводу техники он делает человеческое приводом, конституирующим состояние-в-наличности; тем самым овеществляется им же самим заботливо индивидуализированный Dasein. Если Другой и Вещь должны быть разделены сущностью, изолированы друг от друга, тогда телефону просто не нашлось бы места, откуда он мог бы коммутировать зов сознания; тогда и сам Хайдеггер был бы низведен к гегелевскому варианту разрешения противоречий, населяющих телефон - что уж явно ему не свойственно. Хайдеггер не прочь поговорить об аэроплане, готовом к полету. Или привести в пример мотоцикл, припаркованный на университетской стоянке, и вот, без труда различая на слух шум двигателей Мерседеса и Адлера , и, с другой стороны, сжимая телефонную трубку чуть ли себе не на погибель, Хайдеггер, по сути дела, не отводит никакого места телефону ни в своих размышлениях о технике, ни в своей коллекции взываний к Бытию. Мы не говорим о телефоне как таковом , как о принципе - это понятие может показаться еще преждевременным, далеким от исчерпывающего определения. Речь идет об уровне онтической данности, о простой фактичности - даже здесь за телефоном сохраняется его роль коллектора голосов - довольно жутковатого инструмента (зависает
и вопрос по поводу Unheimlichkeit - разве телефон, несмотря на свою привычность и поверхностность, не принадлежит к фундаментальным основам чужеродного бытия, к бытию-в-заброшенности, к бытию, лишенному chez soi?).
Теперь требуется, пожалуй, усилить акцент, еще более сконцентрироваться на обсуждаемом вопросе. Энергия, высвобождаемая аргументами Вебера, Финска и Борх-Якобсена, затрагивает любой аппарат, фиксирующий интервенцию Другого, затрагивает зов и призванность, природу аффектирования, заботы, вины, изначального долженствования. Проведенный ими анализ конституирующих элементов призывания проясняет для нас насущный вопрос о преломлении зова в технике, и коль скоро расчет траектории зова напоминает (да и предполагает) момент терпеливого ожидания в стартовой позиции, нам просто следует принять модус выжидающей антиципации: посмотреть, как проходит набор высоты, а затем уже определять курс. (Авиаметафора не является простой случайностью. Трассирующий воздушный след особенно причудлив и стоек в общем небописании Хайдеггера, Кафки и Деррида. В другом философском климате, еще не оперившись для полета в сферах высокой рефлексии, аэродинамику изучал Витгенштейн, обращая особое внимание на реактивные двигатели) .
Одной из принципиальных заслуг Финска является то, что он указал на многие точки напряженности внутри хайдеггеровского дискурса, и прежде всего на тот раздел аналитики Dasein, где бытие-в-совместности стыкуется с индивидуальным Я. Разрыв Хайдеггера с традицией особенно ощутим там, где бытие-в-совместности (Mitsein) выступает как конституирующий элемент Dasein, в отличие от классических концепций человека, постулирующих отправную изолированность субъекта. Хайдеггер пишет по этому поводу: Бытие-к-Другим пульсирует, как источник, в самой сердцевине Dasein BT, 123). Анализ Mitsein, утверждает Финск, способен выявить один из пределов метафизической мысли, вопрос о субъекте, по Хайдеггеру не хватает здесь решимости, он все время скатывается к одинокому Я: В свете судорожного отношения Хайдеггера к Ницше и его идентификации с Гельдерлином... подобная размытость вопроса о Другом, похоже, образует устойчивую инерционную фигуру мысли (SW 185-186). Отношения между Dasein и Другими вписаны, по словам Финска, в парадоксальную логику герменевтического круга, они берут начало в дефиниции Я, которая отличается от метафизических определений субъекта, от субъекта современной метафизики, опирающегося на cogito, sum Декарта. Усилия Хайдеггера направлены на смещение субъекта с его центральной позиции как subjectum, но он вовсе не отказывается от подыскания места для размещения субъекта - место отыскивается повсюду - например, в сфере там Dasein; он описывает позиционную архитектонику Dasein в терминах Бытия Dasein как заботы (SW, 186).
Что касается Mitsein, Хайдеггер утверждает, что действие Dasein, состоящее в отталкивании от мира, впервые делает возможным контакт с Другим, и раскрытие индивидуальной истины Dasein есть, одновременно, обнаружение истины Другого. По мнению Финска, в данном случае имеется в виду истина как alitheia, определяемая в 94-м параграфе SuZ (SW, 188).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
____________________________________________________
Примечания переводчика к примечаниям автора.
24 Речь идет о том, что в английском переводе текста интервью, сделанном Дэвидом Шендлером, выпало имя Гуссерля. Ср.: ...dieses Verbot gegen Husserl ausgesprochen Wird? переведено ...such a prohibition is re corded? (M.Heidegger. "Only a God Can Save Us Now", trans.D.Schendler, Graduate Faculty Phil. journal 1977, 1, pp.5-27).
28 Более оригинальная и "руморологическая" позиция у Ричарда Рорти. Он полагает, что пресловутая вовлеченность Хайдеггера в апологию Третьего Рейха вытекает просто из того, что тот неудачно сказал "а". и в дальнейшем был уже вынужден произнести несколько последующих букв - пусть сквозь зубы.
В случае некоторого изменения первоначальной раскладки в случае женитьбы на "преданной и красивой студентке Саре Мандельбаум", Хайдеггер мог бы оказаться в Америке и в итоге стать авторитетом антифашистского движения, вроде Томаса Манна. (См. Р.Рорти. Еще один возможный мир. - в кн.: "Философия Мартина Хайдеггера и современность", М., 1991). Роковой телефонный звонок, заставший врасплох, и кого - Хайдеггера, который так отстаивал "готовность к готовности".
29 Игра слов: "everybody was on the line" одновременно означает, что "все оказались на связи друг с другом". И то и другое - неизбежный результат разрушения иерархии, многоэтажности сущего и происходящего.
30 Имеется в виду "окончательное решение" еврейского вопроса.
Авитал Ронелл*
(из Телефонной Книги)
Субъект философии.
От Другого к SuZ
Если уж вопрос об идентичности и самотождественности Другого вообще разрешим в формальной манере, то Кристофер Финск прав: даже самый отвлеченный анализ Хайдеггера несомненно опирается на его личную заинтересованность, персональную вовлеченность в позицию авторства (SW, 206). Вопрос об отношении Хайдеггера к субъекту философского текста расследуется Филиппом Лаку-Лабаром в Le Sujet de la Philosophie, где внимание сконцентрировано на введении в Habilitationsschrift. Здесь Хайдеггер отделяет историю философии от истории точных наук, поскольку философия помечена живой личностью философствующего . Если даже субъект философии уже укоренен в анонимной традиции, ему все же необходима определенная персональность , без которой не существует аутентичное философствование. Жизнь философии в то же время протекает в конфликте с личностью философа - пишет Хайдеггер, разграничивая философию и точные науки. В SuZ, как отмечает Финск, Хайдеггер также признает необходимость некой личностной prise de position: Он говорит, что экзистенциальная аналитика основывается на фактическом идеале Dasein, на онтической модели существования, избираемой конкретным субъектом. Экзистенциальная аналитика и есть, в сущности, развертывание, интерпретация таких фактических предпосылок (SW,207).
Обратимся к Бытию и Времени :
Но разве нет определенного онтического слоя, в котором задана аутентичность экзистенции, некоего фактического идеала Dasein, который предшествует его онтологической интерпретации? Разумеется, есть. Но это не просто факт, не подлежащий отрицанию, то, что мы вынуждены иметь в виду; это positive necessity в терминах объекта нашего исследования. Философия никогда не собирается отрицать свои предпосылки, но ей недостаточно просто принять их к сведению. Философия постигает их и развертывает, достигая все большей проницательности - как самих предпосылок, так и того, чего они предпосылки (BT, 310).
Финск предупреждает по поводу неясности - о чем, собственно, мы говорим, когда говорим о субъекте текста и пытаемся извлечь его из некой фактической раскладки? Далее он пишет: чтобы уяснить себе, в чем сущность пристального внимания Хайдеггера к экзистенции на уровне фактов , не достаточно прибегнуть к психологическому или же биографическому прочтению. Если мы еще не готовы описать природу индивидуального субъекта философии - того, кто говорит, и того, кому говорят, - нам следует, по крайней мере, разделить недоверие Хайдеггера к психологической или историко-социологической расшифровке субъекта метафизики (SW,207).
Эти предупреждающие сигналы услышаны; двойную предосторожность Финска можно объяснить его одиночеством в подходе к теме. Поворот проблемы, который нас теперь интересует, как раз связан с метафизическим субъектом, с тем, кто говорит, и кому говорят, нас интересуют биографические следы, сохраняющиеся в сущностном мышлении - конечно же, вовсе не в том смысле, как трактует их классическая психология. Речь идет об одном переходе: от нашей онтологической интерпретации Dasein к определенному онтическому слою, в котором задана аутентичность экзистенции . Прямая эмпирическая интерпретация тут весьма проблематична, но вызов чувствуется, и искушение тоже. Иными словами, кажется, стоит уступить тому, что предшествует онтологической интерпретации Dasein , и закон такой уступки, артикулированный в форме долженствования, следует одновременно понять и в форме positive necessity. И этот, самый скрытый пласт, необходимо вобрать в себя - пока, хотя бы, временно.
Но вопрос о субъекте философского дискурса, особенно о том, кому говорят, вновь вызывает тему Другого, как уже отмечалось, Другого, находящегося на бесконечной дистанции. Вот он стоит на том конце, где-то; мы ведь не знаем, вернулся ли мальчик домой вообще; Другой никогда не сближается, удерживает сущностную дистанционность, что обещает тебе девственную целостность здесь, на этом конце - Хайдеггер говорит, будто невозможно представление через другого собственной смерти, Dasein умирает в одиночестве, находя хотя бы так свою аутентичность. Это придает особый пыл аргументам Финска, обвиняющего Хайдеггера в затуше вывании вопроса о Другом (SW,185). Финск везде пишет, что круговая структура SuZ провоцирует читателя слиться с этим циркулярным движением, повторять и возобновлять повторение - Бытие и Время функционирует как раз в позиции Другого, которую еще надо бы определить (SW,206). Но Хайдеггер пресекает все попытки понятийного определения. Единственное, на что можно указать, - на при-званность Dasein, на воссоединенность, требующуюся, чтобы разобраться с собственной виной (с объектом, но и с источником вызова), именно в структуре зова мы находим место для возможного вмешательства Другого. Здесь и подключается к разговору Финск, настаивая на необходимости подобного вмешательства. Попробуем вслушаться.
Вызов на конференцию
Связь зова Dasein с категорией виновности/повинности (Schaldigsein) рассмотрена Сэмюэлем Вебером в работе Долги Деконструкции и Другой, соображения по поводу , а также в Carte postale Деррида и, соответственно, в Ecoute Миккеля Борх-Якобсена.
Трудная задача составить из этих вызовов макет, рамку, представляется, тем не менее, насущной необходимостью, positive necessity, и раз уж мы хотим понять, откуда исходит вызов, следует, набравшись терпения, разобраться с перечисленными текстами. При таком телефонном прочтении очень важно избежать перегрузки и разрыва цепи. Возникающее напряжение (не только электрического тока) требует объяснить, почему такое значение придается функции Другого как генератора помех в хайдеггеровском приемнике зова. Сегодня это проблема не только Хайдеггера - в свое время он был призван к ответу им же - сколько наша собственная. Ибо жесткая оппозиция между Другим и Вещью, зафиксированная Хайдеггером, приводит к своеобразной заминке, к парадоксальной нестыковке, особенно впоследствии, когда в работе лучше всего переводимой как Вопрос по поводу техники он делает человеческое приводом, конституирующим состояние-в-наличности; тем самым овеществляется им же самим заботливо индивидуализированный Dasein. Если Другой и Вещь должны быть разделены сущностью, изолированы друг от друга, тогда телефону просто не нашлось бы места, откуда он мог бы коммутировать зов сознания; тогда и сам Хайдеггер был бы низведен к гегелевскому варианту разрешения противоречий, населяющих телефон - что уж явно ему не свойственно. Хайдеггер не прочь поговорить об аэроплане, готовом к полету. Или привести в пример мотоцикл, припаркованный на университетской стоянке, и вот, без труда различая на слух шум двигателей Мерседеса и Адлера , и, с другой стороны, сжимая телефонную трубку чуть ли себе не на погибель, Хайдеггер, по сути дела, не отводит никакого места телефону ни в своих размышлениях о технике, ни в своей коллекции взываний к Бытию. Мы не говорим о телефоне как таковом , как о принципе - это понятие может показаться еще преждевременным, далеким от исчерпывающего определения. Речь идет об уровне онтической данности, о простой фактичности - даже здесь за телефоном сохраняется его роль коллектора голосов - довольно жутковатого инструмента (зависает
и вопрос по поводу Unheimlichkeit - разве телефон, несмотря на свою привычность и поверхностность, не принадлежит к фундаментальным основам чужеродного бытия, к бытию-в-заброшенности, к бытию, лишенному chez soi?).
Теперь требуется, пожалуй, усилить акцент, еще более сконцентрироваться на обсуждаемом вопросе. Энергия, высвобождаемая аргументами Вебера, Финска и Борх-Якобсена, затрагивает любой аппарат, фиксирующий интервенцию Другого, затрагивает зов и призванность, природу аффектирования, заботы, вины, изначального долженствования. Проведенный ими анализ конституирующих элементов призывания проясняет для нас насущный вопрос о преломлении зова в технике, и коль скоро расчет траектории зова напоминает (да и предполагает) момент терпеливого ожидания в стартовой позиции, нам просто следует принять модус выжидающей антиципации: посмотреть, как проходит набор высоты, а затем уже определять курс. (Авиаметафора не является простой случайностью. Трассирующий воздушный след особенно причудлив и стоек в общем небописании Хайдеггера, Кафки и Деррида. В другом философском климате, еще не оперившись для полета в сферах высокой рефлексии, аэродинамику изучал Витгенштейн, обращая особое внимание на реактивные двигатели) .
Одной из принципиальных заслуг Финска является то, что он указал на многие точки напряженности внутри хайдеггеровского дискурса, и прежде всего на тот раздел аналитики Dasein, где бытие-в-совместности стыкуется с индивидуальным Я. Разрыв Хайдеггера с традицией особенно ощутим там, где бытие-в-совместности (Mitsein) выступает как конституирующий элемент Dasein, в отличие от классических концепций человека, постулирующих отправную изолированность субъекта. Хайдеггер пишет по этому поводу: Бытие-к-Другим пульсирует, как источник, в самой сердцевине Dasein BT, 123). Анализ Mitsein, утверждает Финск, способен выявить один из пределов метафизической мысли, вопрос о субъекте, по Хайдеггеру не хватает здесь решимости, он все время скатывается к одинокому Я: В свете судорожного отношения Хайдеггера к Ницше и его идентификации с Гельдерлином... подобная размытость вопроса о Другом, похоже, образует устойчивую инерционную фигуру мысли (SW 185-186). Отношения между Dasein и Другими вписаны, по словам Финска, в парадоксальную логику герменевтического круга, они берут начало в дефиниции Я, которая отличается от метафизических определений субъекта, от субъекта современной метафизики, опирающегося на cogito, sum Декарта. Усилия Хайдеггера направлены на смещение субъекта с его центральной позиции как subjectum, но он вовсе не отказывается от подыскания места для размещения субъекта - место отыскивается повсюду - например, в сфере там Dasein; он описывает позиционную архитектонику Dasein в терминах Бытия Dasein как заботы (SW, 186).
Что касается Mitsein, Хайдеггер утверждает, что действие Dasein, состоящее в отталкивании от мира, впервые делает возможным контакт с Другим, и раскрытие индивидуальной истины Dasein есть, одновременно, обнаружение истины Другого. По мнению Финска, в данном случае имеется в виду истина как alitheia, определяемая в 94-м параграфе SuZ (SW, 188).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10