Маленькая собачка семенила у ее ног. Поравнявшись, мы обменялись улыбками, как это порой делают незнакомые люди, и разошлись, каждая своей дорогой. До моего сознания не сразу дошло, что она увидела меня, хотя в тот момент я была невидима. Через минуту я бы вовсе забыла о ней, но тут меня обогнала ее собачка, и я оглянулась. Женщина повернула назад и уже почти поравнялась со мной.
Между нами завязался разговор, и первыми ее словами были:
— А знаете ли, милочка, что вы гламурны?
Вероятно, знай я, кто она такая, то перепугалась бы сдуру и бросилась наутек. Но она улыбалась так мило и выглядела такой безобидной, что я совсем не почувствовала тревоги. Напротив, ее странный вопрос заинтересовал меня, и я, не раздумывая, пошла с ней рядом. Мы болтали о пустяках — о погоде, об окрестных пейзажах, но я так и не ответила на ее вопрос, а она не настаивала. Оказалось, что мы обе привязаны к сельской природе, диким цветам и покою, и этого было вполне довольно. Незаметно мы подошли к ее дому — небольшому коттеджу чуть в стороне от дороги, — и она пригласила меня на чашку чая.
Внутри дом оказался уютным, с центральным отоплением и прекрасной обстановкой. Там были телефон, телевизор, видео— и CD-плееры, посудомоечная машина и много другой техники. Приготовив чай, хозяйка села на диван, собачка свернулась возле нее клубочком и уснула.
И вот, за чаепитием, поскольку первый ее вопрос так и повис в воздухе и не давал мне покоя, я спросила ее, что же она имела в виду. Меня смущало необычное употребление слова «гламур». Как правило, люди употребляют его в смысле «очарование», «шарм», «шик», что ко мне относиться никак не могло. Миссис Куайль объяснила, что это старинное слово, перекочевавшее в английский язык из шотландского и давно утратившее первоначальный смысл. Изначально словом «гламур», точнее сказать, «гламмер» называли особые «чары», колдовское заклятие. Когда молодой шотландец влюблялся, он шел к старой деревенской колдунье, и та за плату могла наложить заклятие невидимости на его избранницу, чтобы оградить ее от ухаживаний других мужчин. Оказавшись под гламмером, девушка становилась гламурной — невидимой для назойливых глаз. Потом миссис Куайль стала задавать мне разные вопросы: верю ли я в магию, вижу ли странные сны, не случалось ли мне угадывать чужие мысли. Едва увидев меня на дорожке, она сразу поняла, что я обладаю гламуром, что я могу оказывать психическое воздействие на окружающих. Известно ли мне это? Знаком ли мне кто-нибудь еще, похожий на меня? Она задавала вопросы так настойчиво, что мне сделалось страшно.
Я сказала, что мне пора, и поднялась. Женщина сразу же повела себя иначе, стала извиняться за то, что напугала меня. Я торопливо пятилась к выходу, а она говорила, что я могу приходить к ней еще, если захочу узнать больше. Оказавшись на дорожке, я бросилась прочь со всех ног, полная ужаса. Я бежала и бежала, пока не оказалась на автобусной остановке. В ту ночь она мне снилась.
Но на следующей неделе я снова отправилась к ней. Миссис Куайль ждала меня, будто мы заранее условились о встрече. Она не обмолвилась о моем паническом бегстве, все выглядело так, будто мы знакомы целую вечность. Это был первый мой визит к ней, но далеко не последний. Мы встречались с ней довольно часто следующие два года.
Теперь-то я знаю: ее рассказы — только часть правды, более того, ее версия была окрашена давним интересом к парапсихологии. Действительно, говоря о себе, она часто пользовалась этим словом. Но невидимость на самом деле вовсе не особая паранормальная способность, как думала миссис Куайль, а естественное состояние, присущее некоторым людям от природы. Многие от природы наделены особыми способностями — «талантами», — как положительными, так и отрицательными: одни имеют абсолютный слух, другие наделены харизмой, некоторые умеют рассмешить, иные не могут не вызывать омерзения, есть прирожденные лидеры, есть такие, кто легко заводит друзей. Есть люди, подобные мне — их совсем немного, — которые по самой своей природе малозаметны, неприметны, проще говоря, невидимы для окружающих.
Я многому научилась у миссис Куайль, но впоследствии мне также пришлось по-новому перетолковать для себя многое из того, что она говорила. Например, она описывала гламур как некую ауру, «облако», сходное по своей природе с определенными мистическими явлениями астрального уровня. Но мое состояние невидимости было для меня настолько явственным и лишенным всякой мистической окраски, что я при всем желании не соотносила его с паранормальными способностями, свойственными ясновидящим или медиумам. И все же слово «облако», как оно звучало в ее устах, оказалось для меня полезным. Оно помогло мне зрительно представить процесс перехода из одного состояния в другое: сначала размывание границ, потом мягкое сглаживание очертаний, исчезновение отдельных деталей. Так все стало гораздо проще.
От нее я узнала о госпоже Елене Блаватской — основательнице теософского учения, которая занималась спиритизмом, собрала немало свидетельств о появлениях и исчезновениях с помощью облака и заявляла, что способна сама становиться невидимой. Я услышала о ниндзя в средневековой Японии, которые делались как бы невидимыми, отвлекая внимание врагов. Воин-ниндзя, облачившись в маскировочную одежду, устраивал засаду и мог часами в полной неподвижности ожидать появления противника, готовый в любую секунду внезапно напасть и убить с ужасающей свирепостью. Она рассказала мне об Алистере Кроули, который утверждал, что невидимость — простейшая и непреложная истина, и заявлял, что готов в доказательство пройти парадным шагом по улицам Мехико в ярко-красной мантии и золотой короне, да так, что никто его не заметит. Я услыхала историю о писателе Бульвер-Литтоне, который свято верил в свое умение становиться невидимым, чем буквально изводил друзей. Когда они собирались в его доме, он осторожно двигался среди них, доверчиво полагая, что никто не способен его увидеть, а потом громким криком сам обнаруживал свое местонахождение. Друзья неизменно сопровождали его «появление» почтительными возгласами удивления и восторга.
Именно миссис Куайль показала мне однажды с помощью зеркала, что я невидима.
В зеркале я видела себя всегда, поскольку, как и любой нормальный человек, ожидала именно этого. Я смотрела должным образом — и видела. Но как-то раз миссис Куайль устроила хитрость: поставила зеркало в таком месте, где я никак не рассчитывала его обнаружить, — сразу за входной дверью. Когда я вошла в дом, она пропустила меня вперед и последовала за мной. Я направилась прямо к зеркалу и, не сразу сообразив, в чем дело, сначала увидела только ее отражение, хотя она была позади меня. Несколько секунд, пытаясь разобраться, что же происходит, я не замечала в зеркале собственного отражения. Когда я наконец увидела, мне все стало понятно: я не была невидимой, то есть не делалась прозрачной, и законы оптики не нарушались, но благодаря облаку меня становилось трудно заметить.
Миссис Куайль говорила, что могла видеть меня всегда, даже когда я невидима для других людей, даже в тот раз перед зеркалом, когда я не увидела себя сама. Она была своеобразной женщиной: бесхитростной, простодушной, обыкновенной во всех отношениях, кроме этого единственного качества. Она рано овдовела и жила одна в окружении самых прозаических вещей: семейных фото, хозяйственных приспособлений, сувениров из Флориды, Италии и Испании, где она проводила отпуск с семьей. Ее сын служил в торговом флоте, обе дочери были замужем и жили в разных концах страны. Удивительно, но это была очень практичная и приземленная женщина, которая дала мне понять, насколько я оторвана от мира, наполнила мою голову множеством идей и снабдила кое-какими истинами, чтобы я поняла, кто я такая и на что способна. Между нами завязалась дружба — необычная, странная дружба. Она умерла внезапно от сердечного приступа за несколько месяцев до моего отъезда в Лондон.
Мы встречались с ней нерегулярно, порой не виделись неделями. Когда мы познакомились, я потихоньку заканчивала школу, так и оставаясь почти незаметной для одноклассников и учителей. Все же я благополучно переходила из класса в класс с удовлетворительными отметками по всем предметам, кроме рисования. Быть видимой становилось все труднее. Я находилась в постоянном напряжении и последний год учебы в школе страдала бесконечными обмороками и приступами мигрени. Только в одиночестве или в обществе миссис Куайль мне удавалось полностью расслабиться. После ее смерти — всего за пару дней до выпускных экзаменов — я почувствовала себя изолированной от всего мира и совершенно беззащитной.
В день совершеннолетия я получила от родителей неожиданный подарок. Когда я только появилась на свет, они внесли на мое имя небольшой страховой вклад. Теперь срок истек, и деньги можно было использовать. Мне как раз предложили место в художественном колледже в Лондоне с оплаченным обучением, но без стипендии. Нужно было на что-то жить, и деньги из страховки почти полностью решали эту проблему. Отец сказал, что готов добавить недостающую сумму. Так в конце лета у меня появилась возможность впервые в жизни покинуть дом, и я отправилась в Лондон.
4
Прошло три года. Студенчество — время серьезных перемен в жизни. Это период взросления, когда рвутся привычные связи детства — со школьными друзьями, с семьей. Это время, когда недавний подросток ищет свое место в новой, незнакомой компании сверстников, обретает знания и навыки, необходимые во взрослой жизни, когда полностью вызревает личность — независимое человеческое существо. Происходило все это и со мной, но одновременно и те, особые, качества тоже менялись. Я окончательно примирилась с собственной невидимостью, поняв, что она присуща мне от природы и никуда не денется.
Я снимала квартиру вместе с двумя соседками — тоже студентками из колледжа. Хотя при них я старалась оставаться видимой, все эти три года обе девушки пребывали в уверенности, что большую часть времени я провожу отдельно от них, скажем в собственной спальне. С этим пришлось смириться в первую очередь. Благодаря моим соседкам я поняла, что невидимый существует в сознании окружающих — они знают его, помнят о нем и даже воспринимают его физическое присутствие, однако попросту игнорируют его: с ним нечего делать. Соседки замечали меня только тогда, когда я сама этого хотела и прилагала усилия, а остальное время они вели себя так, будто меня нет вовсе.
В колледже было еще труднее. Само собой, я должна была не просто посещать занятия, но и быть замеченной: выполнять задания, сдавать зачеты и представлять готовые работы — в общем, требовалось ощутимое присутствие. Первый курс я продержалась, доведя себя при этом до полного изнеможения. В итоге мне удалось закрепить в сознании преподавателей факт собственного существования — но ценой здоровья. На втором курсе, по идее, должно было стать полегче, поскольку нам разрешали больше работать самостоятельно. Я выбрала общий курс коммерческой живописи, один из самых посещаемых, получив таким образом возможность затеряться в толпе студентов во время совместных занятий. И все же я постоянно находилась в жутком напряжении: быть видимой становилось все трудней, и я чувствовала себя измотанной до крайности. Я худела, страдала от приступов головной боли, меня то и дело тошнило.
Жизнь в Лондоне привела и к другим переменам. Дома я привыкла ускользать безнаказанной. В школе были дурацкие проделки и бессмысленное воровство. Но вне школы я очень быстро поняла, что легко могу смыться откуда угодно, не заплатив, что трата денег для меня — это вопрос желания. Теперь, оказавшись в Лондоне почти без средств, я потихоньку начала пользоваться этой возможностью и скоро вошла во вкус. Мало-помалу привычка превратилась в образ жизни.
Жизнь в большом городе вообще предрасполагает к пороку: и нормальному-то человеку затеряться в лондонской толпе ничего не стоит. Попав в Лондон, я всего за пару недель психологически приспособилась к переменам. Наконец-то я была по-настоящему дома! Лондон буквально создан для невидимых людей. Он усилил мою безвестность, позволив природному состоянию стать способом выживания. В Лондоне никто не обладает личностью, пока не потребуется ее удостоверить.
Я заплатила за проезд в метро лишь однажды, когда впервые села в подземку и еще не знала, как себя вести. Подавив страх перед людской толпой, я ездила в поездах и автобусах, как в личной машине с шофером, свободно проходила в театры и кино. Невидимость вдохнула в меня новую жизнь. Мне казалось, что этот мир принадлежит мне одной. Невидимая, я могла свободно бродить вдоль улиц, тенью проникать внутрь любых зданий, не боясь быть обнаруженной. Невидимость раздвигала внешние границы моего мира, сама же я оставалась надежно укрытой от посторонних глаз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Между нами завязался разговор, и первыми ее словами были:
— А знаете ли, милочка, что вы гламурны?
Вероятно, знай я, кто она такая, то перепугалась бы сдуру и бросилась наутек. Но она улыбалась так мило и выглядела такой безобидной, что я совсем не почувствовала тревоги. Напротив, ее странный вопрос заинтересовал меня, и я, не раздумывая, пошла с ней рядом. Мы болтали о пустяках — о погоде, об окрестных пейзажах, но я так и не ответила на ее вопрос, а она не настаивала. Оказалось, что мы обе привязаны к сельской природе, диким цветам и покою, и этого было вполне довольно. Незаметно мы подошли к ее дому — небольшому коттеджу чуть в стороне от дороги, — и она пригласила меня на чашку чая.
Внутри дом оказался уютным, с центральным отоплением и прекрасной обстановкой. Там были телефон, телевизор, видео— и CD-плееры, посудомоечная машина и много другой техники. Приготовив чай, хозяйка села на диван, собачка свернулась возле нее клубочком и уснула.
И вот, за чаепитием, поскольку первый ее вопрос так и повис в воздухе и не давал мне покоя, я спросила ее, что же она имела в виду. Меня смущало необычное употребление слова «гламур». Как правило, люди употребляют его в смысле «очарование», «шарм», «шик», что ко мне относиться никак не могло. Миссис Куайль объяснила, что это старинное слово, перекочевавшее в английский язык из шотландского и давно утратившее первоначальный смысл. Изначально словом «гламур», точнее сказать, «гламмер» называли особые «чары», колдовское заклятие. Когда молодой шотландец влюблялся, он шел к старой деревенской колдунье, и та за плату могла наложить заклятие невидимости на его избранницу, чтобы оградить ее от ухаживаний других мужчин. Оказавшись под гламмером, девушка становилась гламурной — невидимой для назойливых глаз. Потом миссис Куайль стала задавать мне разные вопросы: верю ли я в магию, вижу ли странные сны, не случалось ли мне угадывать чужие мысли. Едва увидев меня на дорожке, она сразу поняла, что я обладаю гламуром, что я могу оказывать психическое воздействие на окружающих. Известно ли мне это? Знаком ли мне кто-нибудь еще, похожий на меня? Она задавала вопросы так настойчиво, что мне сделалось страшно.
Я сказала, что мне пора, и поднялась. Женщина сразу же повела себя иначе, стала извиняться за то, что напугала меня. Я торопливо пятилась к выходу, а она говорила, что я могу приходить к ней еще, если захочу узнать больше. Оказавшись на дорожке, я бросилась прочь со всех ног, полная ужаса. Я бежала и бежала, пока не оказалась на автобусной остановке. В ту ночь она мне снилась.
Но на следующей неделе я снова отправилась к ней. Миссис Куайль ждала меня, будто мы заранее условились о встрече. Она не обмолвилась о моем паническом бегстве, все выглядело так, будто мы знакомы целую вечность. Это был первый мой визит к ней, но далеко не последний. Мы встречались с ней довольно часто следующие два года.
Теперь-то я знаю: ее рассказы — только часть правды, более того, ее версия была окрашена давним интересом к парапсихологии. Действительно, говоря о себе, она часто пользовалась этим словом. Но невидимость на самом деле вовсе не особая паранормальная способность, как думала миссис Куайль, а естественное состояние, присущее некоторым людям от природы. Многие от природы наделены особыми способностями — «талантами», — как положительными, так и отрицательными: одни имеют абсолютный слух, другие наделены харизмой, некоторые умеют рассмешить, иные не могут не вызывать омерзения, есть прирожденные лидеры, есть такие, кто легко заводит друзей. Есть люди, подобные мне — их совсем немного, — которые по самой своей природе малозаметны, неприметны, проще говоря, невидимы для окружающих.
Я многому научилась у миссис Куайль, но впоследствии мне также пришлось по-новому перетолковать для себя многое из того, что она говорила. Например, она описывала гламур как некую ауру, «облако», сходное по своей природе с определенными мистическими явлениями астрального уровня. Но мое состояние невидимости было для меня настолько явственным и лишенным всякой мистической окраски, что я при всем желании не соотносила его с паранормальными способностями, свойственными ясновидящим или медиумам. И все же слово «облако», как оно звучало в ее устах, оказалось для меня полезным. Оно помогло мне зрительно представить процесс перехода из одного состояния в другое: сначала размывание границ, потом мягкое сглаживание очертаний, исчезновение отдельных деталей. Так все стало гораздо проще.
От нее я узнала о госпоже Елене Блаватской — основательнице теософского учения, которая занималась спиритизмом, собрала немало свидетельств о появлениях и исчезновениях с помощью облака и заявляла, что способна сама становиться невидимой. Я услышала о ниндзя в средневековой Японии, которые делались как бы невидимыми, отвлекая внимание врагов. Воин-ниндзя, облачившись в маскировочную одежду, устраивал засаду и мог часами в полной неподвижности ожидать появления противника, готовый в любую секунду внезапно напасть и убить с ужасающей свирепостью. Она рассказала мне об Алистере Кроули, который утверждал, что невидимость — простейшая и непреложная истина, и заявлял, что готов в доказательство пройти парадным шагом по улицам Мехико в ярко-красной мантии и золотой короне, да так, что никто его не заметит. Я услыхала историю о писателе Бульвер-Литтоне, который свято верил в свое умение становиться невидимым, чем буквально изводил друзей. Когда они собирались в его доме, он осторожно двигался среди них, доверчиво полагая, что никто не способен его увидеть, а потом громким криком сам обнаруживал свое местонахождение. Друзья неизменно сопровождали его «появление» почтительными возгласами удивления и восторга.
Именно миссис Куайль показала мне однажды с помощью зеркала, что я невидима.
В зеркале я видела себя всегда, поскольку, как и любой нормальный человек, ожидала именно этого. Я смотрела должным образом — и видела. Но как-то раз миссис Куайль устроила хитрость: поставила зеркало в таком месте, где я никак не рассчитывала его обнаружить, — сразу за входной дверью. Когда я вошла в дом, она пропустила меня вперед и последовала за мной. Я направилась прямо к зеркалу и, не сразу сообразив, в чем дело, сначала увидела только ее отражение, хотя она была позади меня. Несколько секунд, пытаясь разобраться, что же происходит, я не замечала в зеркале собственного отражения. Когда я наконец увидела, мне все стало понятно: я не была невидимой, то есть не делалась прозрачной, и законы оптики не нарушались, но благодаря облаку меня становилось трудно заметить.
Миссис Куайль говорила, что могла видеть меня всегда, даже когда я невидима для других людей, даже в тот раз перед зеркалом, когда я не увидела себя сама. Она была своеобразной женщиной: бесхитростной, простодушной, обыкновенной во всех отношениях, кроме этого единственного качества. Она рано овдовела и жила одна в окружении самых прозаических вещей: семейных фото, хозяйственных приспособлений, сувениров из Флориды, Италии и Испании, где она проводила отпуск с семьей. Ее сын служил в торговом флоте, обе дочери были замужем и жили в разных концах страны. Удивительно, но это была очень практичная и приземленная женщина, которая дала мне понять, насколько я оторвана от мира, наполнила мою голову множеством идей и снабдила кое-какими истинами, чтобы я поняла, кто я такая и на что способна. Между нами завязалась дружба — необычная, странная дружба. Она умерла внезапно от сердечного приступа за несколько месяцев до моего отъезда в Лондон.
Мы встречались с ней нерегулярно, порой не виделись неделями. Когда мы познакомились, я потихоньку заканчивала школу, так и оставаясь почти незаметной для одноклассников и учителей. Все же я благополучно переходила из класса в класс с удовлетворительными отметками по всем предметам, кроме рисования. Быть видимой становилось все труднее. Я находилась в постоянном напряжении и последний год учебы в школе страдала бесконечными обмороками и приступами мигрени. Только в одиночестве или в обществе миссис Куайль мне удавалось полностью расслабиться. После ее смерти — всего за пару дней до выпускных экзаменов — я почувствовала себя изолированной от всего мира и совершенно беззащитной.
В день совершеннолетия я получила от родителей неожиданный подарок. Когда я только появилась на свет, они внесли на мое имя небольшой страховой вклад. Теперь срок истек, и деньги можно было использовать. Мне как раз предложили место в художественном колледже в Лондоне с оплаченным обучением, но без стипендии. Нужно было на что-то жить, и деньги из страховки почти полностью решали эту проблему. Отец сказал, что готов добавить недостающую сумму. Так в конце лета у меня появилась возможность впервые в жизни покинуть дом, и я отправилась в Лондон.
4
Прошло три года. Студенчество — время серьезных перемен в жизни. Это период взросления, когда рвутся привычные связи детства — со школьными друзьями, с семьей. Это время, когда недавний подросток ищет свое место в новой, незнакомой компании сверстников, обретает знания и навыки, необходимые во взрослой жизни, когда полностью вызревает личность — независимое человеческое существо. Происходило все это и со мной, но одновременно и те, особые, качества тоже менялись. Я окончательно примирилась с собственной невидимостью, поняв, что она присуща мне от природы и никуда не денется.
Я снимала квартиру вместе с двумя соседками — тоже студентками из колледжа. Хотя при них я старалась оставаться видимой, все эти три года обе девушки пребывали в уверенности, что большую часть времени я провожу отдельно от них, скажем в собственной спальне. С этим пришлось смириться в первую очередь. Благодаря моим соседкам я поняла, что невидимый существует в сознании окружающих — они знают его, помнят о нем и даже воспринимают его физическое присутствие, однако попросту игнорируют его: с ним нечего делать. Соседки замечали меня только тогда, когда я сама этого хотела и прилагала усилия, а остальное время они вели себя так, будто меня нет вовсе.
В колледже было еще труднее. Само собой, я должна была не просто посещать занятия, но и быть замеченной: выполнять задания, сдавать зачеты и представлять готовые работы — в общем, требовалось ощутимое присутствие. Первый курс я продержалась, доведя себя при этом до полного изнеможения. В итоге мне удалось закрепить в сознании преподавателей факт собственного существования — но ценой здоровья. На втором курсе, по идее, должно было стать полегче, поскольку нам разрешали больше работать самостоятельно. Я выбрала общий курс коммерческой живописи, один из самых посещаемых, получив таким образом возможность затеряться в толпе студентов во время совместных занятий. И все же я постоянно находилась в жутком напряжении: быть видимой становилось все трудней, и я чувствовала себя измотанной до крайности. Я худела, страдала от приступов головной боли, меня то и дело тошнило.
Жизнь в Лондоне привела и к другим переменам. Дома я привыкла ускользать безнаказанной. В школе были дурацкие проделки и бессмысленное воровство. Но вне школы я очень быстро поняла, что легко могу смыться откуда угодно, не заплатив, что трата денег для меня — это вопрос желания. Теперь, оказавшись в Лондоне почти без средств, я потихоньку начала пользоваться этой возможностью и скоро вошла во вкус. Мало-помалу привычка превратилась в образ жизни.
Жизнь в большом городе вообще предрасполагает к пороку: и нормальному-то человеку затеряться в лондонской толпе ничего не стоит. Попав в Лондон, я всего за пару недель психологически приспособилась к переменам. Наконец-то я была по-настоящему дома! Лондон буквально создан для невидимых людей. Он усилил мою безвестность, позволив природному состоянию стать способом выживания. В Лондоне никто не обладает личностью, пока не потребуется ее удостоверить.
Я заплатила за проезд в метро лишь однажды, когда впервые села в подземку и еще не знала, как себя вести. Подавив страх перед людской толпой, я ездила в поездах и автобусах, как в личной машине с шофером, свободно проходила в театры и кино. Невидимость вдохнула в меня новую жизнь. Мне казалось, что этот мир принадлежит мне одной. Невидимая, я могла свободно бродить вдоль улиц, тенью проникать внутрь любых зданий, не боясь быть обнаруженной. Невидимость раздвигала внешние границы моего мира, сама же я оставалась надежно укрытой от посторонних глаз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44