Это немедля возымело действие. Видите ли, было существенно – курю я или нет, так как в очередной раз по всему миру шла мощная антиникотиновая кампания, и, как всегда, интеллигенция фрондировала.
– Он спортсмен, ему нельзя, – сказал тот, что с подоконника.
– Он полицейский, – возразил второй, – но им, наверное, тоже нельзя.
– А разве для полицейских это вредно? – осведомился первый.
– Ну конечно, – сказал самый патлатый. – Ведь курение приводит к импотенции, а полицейскому импотентом быть не положено.
Долгим взглядом обведя всех троих, я повернулся к Ользевскому, который удобно расположился в кресле, вытянув ноги, и пускал дым кольцами, сквозь которые затем давал резкую сильную струю.
– Марк, я на работе и пришел к тебе по делу.
– Мы тоже на работе, – сказал самый патлатый, – и пришли сюда тоже по делу.
– В самом деле… Может быть, встретимся вечером? – предложил Ользевский. – Что же мы, право… Столько лет не виделись… Расскажешь, как ты там, в полиции… Грязная, наверное, работка? Алкаши, наркоманы, да?
– Да нет, – сказал я, – не всегда. Бывает и почище публика.
– Например, программисты, электронщики… – подхватил коллега с подоконника.
– Приходится их арестовывать прямо у пультов, – сказал патлатый, и они снова заржали.
– А револьвер у полицейского с собой? – спросил третий.
Револьвера у меня с собой, конечно, не было. (Да и зачем бы он мог мне понадобиться на территории городка?)
Коллеги Ользевского ржали, продолжая острить.
Все это отнюдь не означало, что они что-то имеют против меня. Просто такая это вот была манера: непрерывно иронизировать, непрерывно над чем-то (или над кем-то) смеяться. Признаться, я и раньше, десять лет назад, утомлялся от этого. Ользевский – нет. Правда, сейчас Марк, похоже, не был заводилой. Он был теперь, наверное, мэтр и вставлял свои шутки изредка.
Что ж, они привыкли к этой своей манере, они жили ею, как жили кофе и сигаретами, и еще у них должно было пахнуть канифолью, но канифолью не пахло, потому что теперь уже ничего не паяли ни электронщики, ни, тем более, психоники – элита элит.
Они веселились, они острили и при этом вовсе не думали, что меня это может особенно задеть. Да меня бы и не задело. Я отчетливо понимал, что меня это совсем бы не задело, я б отлично сумел поладить с этими ребятами, и они давно бы ушли, и я разговаривал бы уже с Ользевским – если бы это был не Ользевский.
– Ты что, Борис, смотришь на меня так неприязненно? – поинтересовался Ользевский. – Наверное, ты вспомнил девчонку, что мы не поделили, Ольгу? Ребята, я у него в свое время отбил девушку, а он в отместку едва не отбил мне печень! Что бы я делал сейчас без печени?
– Спортсмен-спортсмен, а девочку упустил – айай-ай…
– Она предчувствовала, что он переквалифицируется…
– Да, а теперь-то, наверное, с девочками плохо, да?
– Да нет, он же не курит…
– Потом ведь у полицейских, наверное, бесплатно… У них абонемент…
Боже ты мой, он все забыл. Он забыл не только мое имя, он забыл все, как это было с Ольгой, да, она нравилась мне, но я ей – нет, ей нравился Марк, но все это было непросто, а сейчас он уже забыл, что об этом не надо говорить – должны же быть вещи, о которых не надо болтать; он все забыл и так легко вспоминает об этом…
– Меня зовут не Борис, а Юрий, – сказал я. – Плохо у тебя, старик, с памятью. Ранний склероз, а?
Они все так же дружно заржали, и Марк в том числе. Моя реплика была в русле, в их тоне, в их стиле. Стиле легкого, а иногда, впрочем, и слегка натужного, но главное – непрерывного юмора.
– Извини, Юра, действительно забыл, – сказал он, переставая смеяться. – Давай уж действительно о деле, ты ведь говоришь – по делу пришел?
– Остальным придется выйти, – сказал я нарочито жестко и сразу вызвал теперь уже явное неприятие себя, уже антипатию – они сразу от этого тона и от этого предложения как-то подобрались, прищурились и дым стали пускать струей.
– Юра, у нас обычно не бывает секретов, – сказал Ользевский, тоже слегка подобравшись, – и я не совсем понимаю твой тон… Ведь я же не в полицейском участке…
– Дело их не касается, – продолжил я в том же жестком тоне. – Будь любезен, выставь своих сотрудников вон.
Это было уже слишком, тут-то они окончательно выпали в осадок и, конечно же, теперь они собирались остаться здесь прочно и собирались досматривать и доигрывать спектакль до конца.
– Сбитнев, я не буду выставлять вон своих сотрудников, – помедлив, холодно ответил Ользевский. – Мы не преступники и не подозреваемые. Угодно со мной будет поговорить отдельно – пожалуйста, вызови меня в свою контору. Только это у нас делается не просто…
– У нас это вообще не делается, – вставил патлатый. Они теперь не смеялись. Они теперь дружно встали против полицейского монстра, вторгшегося вдруг в их тихий, рафинированный, электронный мирок. Странно, странно, но Ользевский даже теперь будто и не подозревает, по какому поводу мог я прийти к нему. Ни тени страха. Ни тени сомнения…
Плохо, плохо я себя веду. Мне вдруг на момент захотелось, чтобы вместо этих ребят здесь оказались молодчики, работавшие на Умберто, с ними я поговорил бы по-другому. Нет – хуже! – мне захотелось именно с этими ребятами, здесь, поговорить по-другому… А ведь дело не в них, наверняка в одном Ользевском, не могут же они все… Да и поверил бы я, что на взятку мог польститься Ользевский?
– …Так что, видимо, разговор не получится. Может быть, ты придешь в другой раз?
– Звеня наручниками…
– С ордером на обыск…
– С ордером на арест, – сказал я. – Бывает, мы имеем дело не только с алкашами и наркоманами. Бывает, что иной раз и другие люди совершают преступления. Разного рода. Один, например, дает взятки, другой берет. На этом попадаются и крупные кинодеятели… и мелкие программисты-электронщики…
Пока его коллеги бросили, не задерживаясь, пару ответных реплик, Марк Ользевский понял. Он сильно изменился в лице. Рукой он провел по лбу и глазам и как бы стер улыбку. Затянулся, но уже не стал пускать колец, а ткнул сигарету в блюдце, заменявшее им пепельницу.
– Ладно, – сказал он. – Ребята, оставьте нас. Человек пришел по делу.
Они, в конце концов, ушли, хотя и без желания, не понимая слабости шефа, не давшего отпор полицейскому хаму. Но я не торопился начинать. Слишком был взвинчен, а главное – я теперь понимал, что Ользевский тоже лишь исполнитель. Мне надо было узнать, что конкретно задумано, кто уйдет в прошлое и когда? И почему за это не пожалели полмиллиона долларов?
Надо ли было так ставить вопросы? Я решил не рисковать: это был не тот человек. Это был мой бывший сокурсник Ользевский, клюнувший на полмиллиона. Никогда, никогда я бы не подумал о нем – продажен, хотя и всегда недолюбливал. На то были иные причины, потерявшие, во всяком случае для него, актуальность. Для меня, впрочем, тоже.
– Говори, с чем пришел, – внешне спокойно сказал Ользевский.
– С вопросом, – ответил я. – Вернее – с вопросами. Вопрос номер один: за сколько тебя купили?
Марк молчал. Лицо его страшно изменилось.
Я продолжил:
– Впрочем, я это знаю. Вопрос номер два для меня гораздо важнее: почему ты продался?
Он молчал, и я продолжал, как бы размышляя вслух:
– Сумма, конечно большая. Но разве тебе не хватало? Зарплата дай бог каждому… Ну, положим, тебе вдруг понадобилось полмиллиона. Не знаю, правда, зачем нужно нормальному человеку столько денег. Положим даже, эта сумма тебе понадобилась очень срочно. Вновь оставим в стороне вопрос зачем. Я думаю, ты на таком счету, что мог бы рассчитывать получить значительную ссуду, потом – тебе дали бы в долг друзья, и лет за… ну, скажем, за двадцать – конечно, постоянно прирабатывая – а твой труд весьма ценен, ты смог бы эту сумму скопить и отдать. Значит, отдавать не хотелось… Значит, вопрос стоит так: или сложились какие-то невероятные обстоятельства, потребовавшие гигантской суммы… Понимаю, бывает: проигрался в Монте-Карло. Но имелся выход честный… Или второе: цель, на которую потрачены эти полмиллиона, тебя устраивала. Тогда, Марк, ты очень сильно изменился… Вот тут я в тупике. Тебя устраивала цель, которая…
Я хотел сказать – низка, и Марк это понял. Он пошел красными пятнами, судорожно сжал кулаки, потом ударил по столу и крикнул:
– Ты! Сука полицейская! Это ты изменился, Сбитнев! Ты был бездарь извини! – но честный парень! А теперь ты видишь в каждом одно дерьмо! Ты считаешь, что цель, ради которой я решился на это, низка? Да ты подлец, если так рассуждаешь!
Внезапно он угас и продолжал уже совершенно мертвым голосом:
– Я бы сделал это без всяких денег. Сам. Если бы мог. Ты прикидываешь, на что бы мне могли понадобиться эти деньги. Да не нужны мне они… Я все имею. Я мог бы даже сделать то, что собирался, просто из человеколюбия, понимаешь? Просто! Но ведь там друг – знаешь ли ты, что это такое? Да, Костас – мой друг!
Я тотчас зафиксировал это имя, потому что понимал – Ользевский в любую секунду может замолчать и ничего больше я не услышу. Пока он думает, что я знаю гораздо больше, чем на самом деле…
– Ты! – с ненавистью продолжил Ользевский, вытягивая в мою сторону руку, – ты помешал мне сделать это!
Он замолчал, закинул голову, схватился за подбородок и уставился в потолок.
Стараясь говорить рассудительно и совершенно спокойно, я сказал:
– В какой-то степени, возможно, это и меняет дело… Но почему же ты согласился взять деньги?
Он резко опустил голову и уставился на меня.
– Ты не понимаешь? – Он смотрел с недоверием. – Да ведь я ничего же не мог бы сделать сам! Они дали мне код, я же не имею доступа в ООН! А деньги я взял потому, что если бы не взял, они бы заподозрили меня. Я не мог демонстрировать им своего живого участия – это же не люди, это воротилы, бизнесмены, сволочи, я ненавижу их – они думали только о прибылях, я – о друге. Пусть думают, что они меня купили.
Диктофон бесшумно крутился у меня в кармане, но я и без того знал, что запомню все из этого разговора. Тем более что многое, если не все, мне было совершенно непонятно. Однако главное подтвердилось, и подтвердилось блестяще. Заговор был. Только Ользевский, похоже, не слишком понимал его сути. Он был явно обманут, и очень ловко. Но что должен был сделать Ользевский? Чего хотели заговорщики? Подменить темпонавта накануне старта? Внедрить его в отряд?
– Марк, – спросил я. – Что конкретно ты должен был сделать?
– Ах, ты не понимаешь, – равнодушно сказал он. – Я должен был сменить программу стохастической машины. Вот и все. Они, конечно, не пожалели бы и миллиона, если бы я подменил ее совсем.
Пустым голосом он принялся объяснять, каким образом можно изменить программу стохастической машины, потом посмотрел на меня и сказал:
– Ты, наверное, в этом уже не смыслишь ничего. Но на поприще полицейском ты, я вижу, преуспеваешь… Как же ты нашел меня? Через эти деньги, да?
Я кивнул.
– Так я и знал. Но у меня не было другого выхода. – Он тускло, опустошенно глядел куда-то в угол, мимо меня.
– Слушай, Сбитнев. Ты убил сейчас меня. И еще одного человека – уж его точно. Сейчас мы по разные стороны баррикады. Ты работаешь на оппозицию, ты разделяешь ее точку зрения… Я знаю, и там честные люди, но… Ты ведь тоже всегда был честным парнем. Мне неприятно думать, что мое и его имя будет вымарано в дерьме. Да, я вымарался. Получил по заслугам. Получу, – поправился он. – Но они очень осторожничали. Они не поняли бы, если б я не взял денег, они же не понимают, что можно даже пожертвовать собой ради друга… Они решили бы, что я собираюсь взять их на крючок и передать по твоему ведомству. Вот когда я проявил интерес к взятке, тогда только дело сдвинулось, и я понял, что они раздобудут нужную мне информацию… за которую сам бы я заплатил столько же, сколько получил от них! Я мог бы запросить миллион, два и они бы дали. Думаю, что в ООН они дали больше… Ладно, Сбитнев, скажи мне, куда явиться, и оставь меня сейчас, пожалуйста.
Я молча положил ему на стол карточку Интерпола – визитной ее и называть как-то неудобно – и вышел.
Итак, хотя многого я не понимал, главное выстраивалось, и довольно четко. Мне удивительно везло: я распутывал цепочку не по каждому звену, а перепрыгивая. Торжества, правда, не было. Была усталость… Нет, было и торжество. В заговоре я не сомневался. Не сомневался теперь и в том, что его уже не будет.
Мало-помалу я стал приходить в состояние легкой эйфории. Я понимал, конечно, что мне повезло, и даже не один раз. На цель меня вывела цепь случайностей, но ведь инспектору Сбитневу удалось поймать концы этой цепочки! В неполную неделю практически распутать дело, которое вначале казалось ничтожным, а оказалось значительным! Пропустив – да, я понимал это – много важных узлов, я сумел ухватиться за предпоследний! Держа теперь его в руках, спокойно можно выловить все остальное, пребывающее пока во тьме.
Я размышлял о том, что мне дадут теперь оперативную группу. Знал я и много, и мало, но, как мне казалось, крепко держал в руке пойманный кончик цепочки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18