Мы встретились на Тропе Мертвецов, я
признал в нем иноземца и счел своим долгом предупредить об
опасности.
- Какая трогательная забота! - воскликнул корчмарь в
притворном умилении. - Проповедник останется доволен: хоть
одну заблудшую душу он наставил на путь истинный! Можешь
хоть сейчас отправляться в Бельверус, послушником в храм
Митры. Сказывают, кормят там неплохо, а молитвы тебе теперь
только в радость придутся. Что скажешь? Или угодно сперва
закусить на дорожку?
- По зубам тебе дать угодно, если пасть не прикроешь, -
все так же мрачно отвечал Ходок.
- Да будет тебе, - Шрухт приподнял подол кожаного
фартука и обмахнулся, морща пористый нос и закатывая
белесые глазки, - мне уже страшно! Ладно, Альбинос, громилу
этого ты все же зря с собой притащил. Глехтен-Глас будет
недоволен.
Альбинос, чьи светлые волосы и бледный цвет кожи
служили лучшим подтверждением его прозвища, насторожился.
- Он здесь?
- Он здесь и ждет тебя. Проводить?
Ходок кивнул и, отставив кружку, на дне которой
плескался лишь мутный осадок сомнительного зелья,
последовал за хозяином корчмы. Огибая стойку, он шлепнул по
ней узкой ладонью и украдкой бросил взгляд на киммерийца,
сидевшего в дальнем углу зала. Молодой северянин был занят
беседой со своими нечаянными собутыльниками: тощим, похожим
на стручок сушеного перца человеком по прозвище Зубодер, и
Проповедником, багроволицым потным толстяком. Первый
непритворно восторгался зубами киммерийца, второй вяло
пытался втолковать молодому человеку преимущество Бога
Истинного над демонами языческими.
- Пойми, темная душа, - говорил толстяк, уплетая
куриную ножку и запивая ее добрыми глотками аренджунского,
- ваш Кром есть лишь заблуждение, коему подвержены северные
народы. Я сам побывал в Асгарде, Киммерии и Ванахейме и
могу сказать, что варвары столь же угодны Подателю Жизни,
как и остальные народы. Не все, правда, варвары, а лишь те,
кто открыл сердца свои Огненному Свету Несотворенного.
- И мне, - вторил ему Зубодер, прихлебывая из оловянной
чашки, - довелось пожить в землях северных народов, и могу
утверждать, что нижние и верхние ости весьма сходны у
тамошних жителей и у народов южных: зингарцев, аргосцев и
даже, как то ни прискорбно, шемитов...
- Отчего же "прискорбно"? - басил Проповедник. - В
Заветах Митры сказано: "Пред Ликом Моим нет ни хайборийца,
ни гирканца, ни тварей, коих бы Я еи
облагодетельствовал..." Посему и последний зембабвиец столь
же угоден Всеблагому, как и благочестивый аквилонец.
Зубодер при этих словах нахмурился и молвил веско:
- И все же, жевательный аппарат весьма отличен у
истинных хайборийцев и у уроженцев тех мест, где доминируют
допотопные племена. Так говорит наука.
- Даренному коню в зубы не заглядывай, - невпопад
обронил Проповедник.
Зубодер тут же обиделся.
- Да ежели на то пошло, уважаемый, я могу по зубам
отличить не только хауранского скакуна от шемского
тяжеловоза, но и какого-нибудь киммерийца от родственного
ему племени вана...
Тяжелое молчание повисло над кошмой, на которой
расположились трое.
- Ты, кажется, сравнил киммерийцев с лошадьми? - подал
голос молчавший доселе варвар.
Зубодер что-то пробормотал, делая оправдаться, и тут же
замолк, ощутив крепкую руку, схватившую его за шиворот.
Завидев яростный блеск в глазах северянина и тут же пожалел
о своих необдуманных словах.
- Я лишь хотел сказать, - прохрипел он, - что наука...
исследование челюстей...
- Твои челюсти я исследую, когда проломлю тебе башку! -
рявкнул киммериец и толкнул несчастного специалиста так,
что тот отлетел на добрую дюжину шагов и стукнулся затылком
о земляной пол корчмы. - А сейчас, если ты мужчина,
поднимись и защищайся! Посмотрим кто сильней: твой Митра
или Кром, мой покровитель!
- Угомонись, юноша, - возгласил Проповедник, взмахивая
куриной ножкой, - не то гнев пресветлого обратит тебя...
Во что обратит гнев Митры богохульника, никто из
раскрывших рты посетителей "Глаза бога" так и не узнал.
Задняя дверь распахнулась, и оттуда вылетел тощий
долговязый малый с палкой, увенчанной свинцовым
набалдашником на одном конце и медным острием с крюком на
другом, - вылетел с резвостью птицы, ускользающей из сетей
птицеловом...
За ним, размахивая мечами, повалили воины в доспехах с
гербом короля Бритунии на кожаных нагрудниках.

* * *

Сам не знаю, что меня насторожило в словах Шрухта. Не в
словах даже, а в тоне его и ужимках: вроде бы все, как
обычно, и морда гнусная, и щурится, как девственница на
фонарь веселого дома, а только засвербило что-то у меня за
грудиной, и все тут.
Второй раз оплошал Альбинос, за один только день - и
второй раз! Поспешил расслабиться, когда мы с киммерийцем
влетели в корчму.
Шрухт уже поднимал лестницу, и дверь готова была вот-вот
захлопнуться, оставив опоздавших на растерзание роя.
Собственно, схватил нижнюю ступеньку северянин, да так, что
двое дюжих прислужников во главе с хозяином, не смогли
приподнять ее ни на пядь. А когда мы поднялись на площадку
между двумя здоровенными вязами, где, словно гнездо,
примостилась корчма "Глаз бога", мой новый знакомец,
почесывая задницу (пяток-другой кровососов, опередив рой,
все же успели прокусить ему штаны), осведомился, что это за
дрянь, от которой мы с ним улепетывали во все лопатки.
Пришлось ему рассказать, что это за дрянь. Собственно,
никакого секрета тут нет: о Гиблом Распадке болтают от
Граскааля до Бельверуса. Думаю, где-нибудь в Тарантии и
Кордаве тоже болтают, но для тамошних слушателей дела наши
- сказки дикой страны. А между тем, ничего сказочного в
наших комарах нет, разве что их размеры: с кулак величиной и
с хоботками, что твой большой палец. Рой поднимается из
Провала с наступлением сумерек и бесчинствует до первых
солнечных лучей. Причем далее границ Гиблого Распадка
отчего-то не летает, предпочитая добычу неподалеку от
Провала...
Тут мой пытливый юноша интересуется, что за Провал
такой и с чем его едят.
Провал, объясняю, это такая дыра в земле, весьма
обширная, с отвесными скалистыми краями. А что там внизу -
никому не ведомо. Сказывают только, что лежит на дне
пропасти легендарный щит Агибалла, небесного великана,
вступившего во времена оны в соперничество с самим Митрой.
Податель Жизни вызвал великана на бой и вышиб из его рук
волшебный щит, который рухнул с вершины небесного купола,
упал, взметнув море огня, на землю и образовал пропасть на
границе нынешней Бритунии и Немедии. Так и лежит щит
небожителя на дне. Как он выглядит и на что годен - никто
не знает, а те, кто хотели прознать, навсегда канули в
бездне.
- Так уж и все? - любопытствует варвар.
- Все! Из пропасти нет возврата. Рой, видать, на дне
обитает, а что может рой многие видели, не надо и вниз
спускаться. До костей человека объедают проклятые твари, и
нет от них спасения ни конному, ни пешему, ни знатному, ни
простолюдину. Кровососы, правда, тяжелым телом и выше трех
локтей над землей не летают. Оттого и поднимают в Гиблом
Распадке дома на деревья, либо на холмах строят, и окна
густой тканью затягивают. Но ежели кто к ночи под кров не
поспеет: пусть на себя пеняет. Кровь выпьют и плоть
обгложут.
Северянин только хмыкнул и презрительно сплюнул.
Вижу, не поверил мне юноша. Его, в общем-то, дело, но
выпили мы к тому времени уже изрядно, язык у меня
развязался, и поведал я варвару историю месьора Дхрангаза,
искателя приключений.
Сер месьор, родом не то из Аквилонии, не то из Зингары,
поклялся, что проведет ночь в Гиблом Распадке. Ставкой в
споре был, кажется, родовой замок. Дхрангаза заказал себе
чудные доспехи из сплошного металла, под которые нацепил
войлочные штаны и рубашку, пропитанную каким-то
магическим противоядием, купленным втридорога у колдуна в
Бельверусе. Затем героический месьор приказал доставить его
под развесистое дерево на Поляне Берцовой Кости, усадить и
оставить коротать ночь. Коротал он ночь с двумя знатными
мехами пуантенского и бычьей ляжкой.
Когда утром закладчик в споре, местный бритунский князь
Увлехт, прибыл на поляну, месьор еще издали помахал ему
закованной в металл рукою. Увлехт уже оплакивал свое родовое
поместье, но, откинув забрало дхрангазова шлема, в ужасе
отшатнулся. Из-под маски вылетели, шурша крыльями, проклятые
кровососы. Они-то там внутри и копошились, шевеля доспех уже
мертвого Дхрангаза. Видно, твари забравшись под броню,
проворонили рассвет и м продолжали пиршество как ни в чем не
бывало. Солнце мигом их убило, но от месьора Дхрангаза, увы,
остался лишь хорошо обглоданный костяк.
Через пару месяцев вассалы Дхрангаза подстерегли Увлехта
возле песчаного откоса на Тропе Мертвецов и выпустили князю
кишки, однако история их господина навсегда отбила у
остальных охоту испытывать судьбу в Гиблом Распадке.
Киммериец мой и бровью не повел. Не знаю уж, что он там
себе думал, может быть прикидывал, как щит Агибалла
достать. С него станется, юноша решительный.
Ночь мы скоротали мы на соломе в задних помещениях, а
утром решили головы поправить. Пока Шрухт нам кружки
таскал, прибыли Зубодер и Проповедник, известные болтуны, и
начали языками чесать, благо я подкинул северянину пару
золотых и выпить на что было. Деньжат ему дал с
единственной целью: отделаться и поискать Глехтен-Гласа,
моего покупателя старинного.
Тут-то Шрухт, старая болячка, и сообщил, что
Глехтен-Глас со вчерашнего дня меня дожидается, а знака не
подал, мол, потом что товарищ мой подозрения его вызвал.
Ладно. Стоило бы мне сразу засомневаться: отчего это
покупатель таким подозрительным стал. Словно я всегда один в
корчму являюсь. Словно мало я кого с собой приводил: и
беглых рабов, и разбойничков лихих, и даже стражей
купленных. Иных жадность толкала, иных глупость... И вот
иду я в каморку убогую, где всегда с покупателями
встречаюсь, и обнаруживают там одноглазого Глехтен-Гласа
собственной персоной. Сидит он и зенку свою единственную на
меня пилит. Поздоровкались.
- Принес? - спрашивает старый ублюдок.
- Принес, - говорю.
- Давай.
Начинаю я мешочек свой развязывать, где оотэка лежит,
а тут у стенки, что за спиной одноглазого, кусок
вываливается (щиток там есть, лаз тайный, мне хорошо
известный) и оттуда выступает во всей своей красе Хредх,
начальник кельбацкой стражи в старом шишаке и с маленьким
круглым щитом у пупа. И не один выступает, а в
сопровождении вояк своих в кожаных нагрудниках и с
арканами у пояса.
- Садись, - говорит мне Хредх ласковым голосом. - А
мешок свой на стол положь.
Сажусь и кладу. А что еще делать?
- Что же ты, друг мой, опять за старое? - говорит Хредх
совсем уже елейно. Радуется, сучий потрох, а когда ищейка
радуется, то и зубы спрятать может. Признаюсь, больше всего
не люблю, когда меня берут с улыбкой ласковой. Лучше сразу -
в морду. Как в Немедии. Там церемониться не любят, и пятки у
стражи кованные, зеленые. Или где-нибудь в Туране: там, ежели
арест пережил, считай, хорошо отделался. А вот в Зингаре
плохо берут: прежде чем по сопаткам съездить, разговоры
разговаривают, пыжатся, гордость свою южную тешат.
Подозреваю я, что Хредх в Зингаре родился, хотя и служит
королю Бритунии.
- Ну-с, - тянет начальник королевской стражи, -
предупреждали тебя, альбинос?
- Предупреждали, - говорю.
- Не внял увещеваниям?
- Не внял.
Чего отнекиваться, когда оотэка - вот она, на столе
лежит. Глехтен-Глас зенкой своей в пол пялится и молчит.
- А дружок твой, - гнусавит Хредх, кивая на
несостоявшегося моего покупателя, - раскаялся. Раскаялся и
тебя выдал.
1 2 3 4 5 6