Как только неприятель вступит на тропу, ведущую к Эль-Мехему, всадник опустит копье и повернется в ту сторону… Но ты хочешь еще что-то сказать, о недоверчивый меченосец?
Последние слова он произнес крайне раздраженно и принялся сверлить немедийца пронзительным взглядом.
– Хочу! – Бравгард вовсе не собирался уступать колдуну. – Как же повернется твой флюгер, когда ветер здесь постоянно дует с гор в сторону пустыни? Сейчас всадник указывает как раз в том направлении…
Стигиец пожевал губами.
– Вижу, – сказал он вкрадчиво, обращаясь к шахсару, – твой телохранитель крайне недоверчив. Это простительно для человека, редко сталкивавшегося с силой тайной науки. Что ж, я хочу преподать ему небольшой урок. Прикажи своему слуге, который не выпускает под своей одеждой рукоять хассака, метнуть в меня нож.
– Но, любимец неба… – начал было Абу-Дастан, однако маг топнул ногой и заявил, что не привык, чтобы в его доме гости осмеливались перечить.
Дастану ничего не оставалось, как согласиться.
– Пусть мечет по-настоящему и целит мне в горло! – властно приказал стигиец.
Махра сделал неуловимое движение, и лезвие хассака запело, рассекая знойный воздух. Но, как ни стремителен был бросок шемита, чернокнижник оказался проворнее. Он вскинул посох, который сжимал в левой руке, что-то неярко полыхнуло, и тяжелый нож исчез, словно его и не было.
– Думаю, убедил вас, что не бросаю слов на ветер, который для меня столь же незначительное препятствие, как для храброго немедийского рыцаря – десяток-другой асгардских варваров.
С этими словами стигиец слегка кивнул Бравграду, давая понять, что больше не таит обиды на его давешнее недоверие.
– Ты убедил нас, светоч тайных знаний, еще как убедил! – воскликнул шахсар, восторженно глядя на застывшего серебряного всадника. – Теперь мы сможем всякий раз отправлять навстречу врагу наши войска с распущенными знаменами!
– Храбрость твоя достойна всяческих похвал, о шахсар, – молвил чернокнижник, – но ты забываешь, что армии Вендии и Косалы во много раз превосходят твои силы. Даже задержав их передовые отряды в ущельях, ты не сможешь противиться мощи боевых слонов или косальской конницы, когда их основные силы прорвутся в долину. Потом, у тебя будет слишком мало времени, чтобы подготовить войска: я сказал, что волшебный флюгер указывает на неприятеля лишь тогда, когда вражеские воины уже вступили на горные дефилеи…
– Тогда что проку в этой серебряной штуковине? – снова встрял начальник дворцовой гвардии.
– Прок можно извлечь даже из дохлой лягушки, если знать, как ею воспользоваться, – надменно усмехнулся маг. – Я был бы плохим учеником стигийских адептов, если бы ограничился устройством флюгера, пусть и чудесного. Для тебя, о шахсар, спасший меня из мрачного заточения, у меня есть еще кое-что. Но стоит ли посвящать в тайну твоих телохранителя и слугу?
– Бравгард не только телохранитель и глава янпачей, – отвечал Дастан, – он – мой давний боевой сподвижник и друг. Если со мной что-нибудь случится, он займет мое место. Так что можешь говорить при нем без утайки. Что же касается Махры, шемит нем, как рыба, и предан, как собака. На всякий случай мы удалим его за дверь, и тогда послушаем, что ты нам еще приготовил.
Махра удалился. Арр-Магарбан подвел немедийцев к краю площадки, под крышу навеса. Здесь, через равные промежутки, были установлены двенадцать бронзовых досок. На них в боевом порядке, в виде полумесяца, располагались отряды конных и пеших воинов величиной с палец, искусно вырезанных из сандалового дерева. Возле каждой доски лежало небольшое копье, испещренное магическими знаками.
– Похоже на детских солдатиков, – недоуменно сказал Дастан, разглядывая деревянное войско. – Ты предлагаешь нам сыграть в войну?
– Я предлагаю… – начал стигиец, но тут сверху раздался мелодичный перезвон, и серебряный воин медленно повернулся к западу, опустив свое длинное копье.
– Дамбаллах, – воскликнул чернокнижник, взмахивая посохом, – какая удача! На Эль-Мехем движутся войска косальцев!
Снова раздался перезвон, на сей раз тоном выше.
– Их восемь тысяч: разведывательные отряды уже вступили в Балдахское ущелье, за ними идут пешие лучники, далее – тяжелая конница, за ней – пехота, за пехотинцами следуют верблюды, нагруженные палатками, продовольствием и осадной техникой, едут в повозках лекари и маркитантки, а в арьергарде реет стяг военачальника, неустрашимого Дальматина, окруженного своими янпачами…
– Удача?! – взревел Абу-Дастан, хватаясь за саблю. – Удача, говоришь ты?! Это гибель, а не удача! Но… Откуда тебе известно их число и даже боевые порядки?
Арр-Магарбан указал посохом на флюгер.
– Он сообщил мне. Перезвон, испускаемый чудесным всадником, имеет тайный смыл, но понимать его могу лишь я.
– Сет, Нергал и сын нергалий! Что же мы медлим? Надо предупредить дружину и уносить ноги, пока не поздно.
– Поздно. Отряды косальцев окружили долину и перекрыли все выходы.
Лицо Дастана помертвело.
– Ты знал об этом, проклятый колдун! Знал и заманил нас в ловушку…
– Прощаю тебе слова, сказанные в гневе, – поморщился маг, – но страх недостоин рыцаря удачи, тем более когда рядом стоит человек, познавший силу тайных учений. Сейчас я преподам урок надменным косальцам, а заодно и вам усомнившимся в моем могуществе и благодарности. Подойди сюда, о любимец богов, и удивляйся чудесам моей колдовской науки!
Сказав так, стигиец решительно шагнул к доске, смотревшей на закат, откуда накатывалась через горные проходы вражья сила, и решительно поднял испещренное магическими символами копье.
ГЛАВА 4
Сабля и шампур
Вазам Экатракан, пышнотелый холеный красавец в шитом золотой нитью кафтане и собранных в гармошку на голенях штанах-чудирарах, потянулся и с наслаждением зевнул.
Он стоял на ступенях дворца в Айодхье и смотрел в сад.
Вазам только что совершил утреннее омовение в яшмовой купальне, позволил массажисткам прогнать дрему из разомлевших на мягких перинах членов, а цирюльникам – расчесать бороду и уложить длинные, достигавшие плеч волосы красивыми волнами. Покончив с этими приятными делами, Экатракан надел перстни (по два на каждый палец), пристегнул саблю в роскошных ножнах и решил прогуляться в тени деревьев перед тем, как приступить к дневным заботам.
Огромные сады дворца дэви были прекрасны. Вазам любил гулять по запутанным дорожкам, наслаждаясь шепотом листвы и журчанием фонтанов, любуясь сказочной красотой цветов и мурлыкая под нос вирши собственного сочинения. Ибо слыл он лучшим поэтом при дворе, и горе было тому, кто осмелился бы высказать сомнения по сему поводу…
Особенно вдохновляли Экатракана павлины, во множестве разгуливающие среди кустов и перелетающие с дерева на дерево. Хвосты их отливали в утренних лучах солнца всеми оттенками радуги; синие шеи, изящные головки с цветными хохолками, легкость полета – не было и не могло быть зрелища прекрасней!..
Если, конечно, не считать женщин. Вот уж ради кого вазам готов был отказаться и от созерцания великолепных птиц, и даже от сочинения стихов! А женщин на дорожках сада было не меньше, чем павлинов. Одетые в полупрозрачные сари, а то и без оных, лишь с нитками тонко позванивающих колечек на бедрах, они, смеясь и болтая, прогуливались в сопровождении молчаливых евнухов, купались в прудах и плели венки, лежа на пахучих травах.
С тех пор, как пять лет назад умер старый мехараджуб, ставший жертвой заговора Черных Колдунов, наложницы лишились своего господина – теперь на престоле Вендии сидела женщина, красивая и властная дэви Жазмина, сестра покойного властителя. Впрочем, сие обстоятельство мало заботило одалисок: вазам и другие вельможи оказывали им достаточно знаков внимания. Евнухи же внимательно следили, чтобы красотки не приближались к мужчинам-париям, работавшим в саду: за подобное ослушание наложницу ожидала холодная яма, а работника – бассейн с голодными крокодилами.
Завидев стайку смеющихся девушек, вазам всплеснул руками и поспешил к ним с приторной улыбочкой на устах.
– Дахана, цветок моего сердца, – поманил он стройное создание в голубой накидке, столь прозрачной, что упругие формы отчетливо и соблазнительно виднелись под тонкой тканью. – Приблизься, о серна моей души, дай бедному поэту насладиться созерцанием прелестей твоих!
Дахана приблизилась и охотно позволила любоваться собою, игриво покачивая бедрами и поворачиваясь во все стороны.
– Всю ночь я думал о тебе, – соврал вазам, принимая томный вид, – и сердце мое пылало, словно сухой лист в печи. Твои глаза, как сливы, уста, как лалы, живот, как… э-э… словом, послушай вирши, сочиненные в твою честь, о небесная дева!
Он принял напыщенную позу и прочел:
Прекрасна ты, как персик на ветвях,
Павлином гордым ты идешь, ступая
Ногою легкой, словно лепесток,
Трепещущий от теплого дыханья!
Экатракану стоило немало усилий заучить четверостишие, вычитанное в одной древней рукописи, и теперь он декламировал его всем женщинам, с кем намеревался провести ночь.
Дахана верно оценила намерения вазама и зарделась.
– О тигр среди поэтов, – сказала она, – все, что творишь ты в уединении по ночам, столь же совершенно, как цветок лотоса на зеркальной глади озера.
– А что я творю по ночам, когда не один! – Вельможа просто расплылся от самодовольства. – Приготовься же, о сахар моих губ, когда лик Сомы озарит кущи, я приду. Пусть твои служанки достанут все необходимые приспособления любви: силы, вызванные лицезрением твоего совершенства, позволят мне совершить не один подвиг. А пока прощай, ягодка, меня ждут государственные дела.
Очень довольный собой, вазам зашагал дальше мимо великолепных ротонд и мраморных арок, мимо статуй многоруких богов, вдоль оросительных желобов, выложенных красной и зеленой мозаикой. Миновав пруд, на берегах которого безбоязненно вышагивали розовые фламинго, резвились ибисы и сидели зобастые пеликаны, Экатракан углубился в заросли олив и митровых деревьев, посаженных столь искусно, что можно было подумать, что находишься в настоящем лесу, хотя до зубчатых стен, ограждавших парк, было рукой подать.
Посреди зарослей находилась обширная низина, обнесенная мраморной балюстрадой. Среди зарослей клевера гуляли здесь ручные серны с небольшими изящными рожками – любимицы дэви Жазмины. Чуть дальше виднелась апельсиновая роща и розовые кусты, высаженные полукругом. Вазам с наслаждением втянул упоительный аромат растений: он всегда наслаждался чудной гармонией запахов в этом самом красивом месте дворцовых садов. Терпкий запах апельсинов, висевших среди синевато-зеленой листвы, как праздничные фонарики, пьянящий запах роз и… запах дыма!
Экатракан застыл, словно случайно натолкнулся на вход в преисподнюю. Из-за деревьев поднималась тонкая белесая струйка, исчезая в ярком солнечном свете. Дым! Кто-то жег костер в парке, и этот кто-то, будь он самим хранителем Большой Печати, заслуживал немедленной смерти!
Распугивая серн, вельможа ринулся через клеверную поляну и вломился в апельсиновые заросли с яростью взбешенного носорога. Однако, смекнув, что может спугнуть неведомого преступника, пошел тише, стараясь не ломать ветки, и вскоре оказался на краю прогалины возле стены, окружавшей парк.
Пылая праведным гневом, вазам раздвинул кусты и увидел сидевшего на корточках возле небольшого костерка полуголого человека. Спина его, бугрившаяся мышцами, блестела от пота, а черные волосы были схвачены на затылке в пучок засаленной лентой.
Человек закусывал. И закусывал он не чем-нибудь, а мясом несчастной серны, бренные останки которой лежали тут же на обагренной кровью траве. Рядом валялись большой нож и пара шампуров с нанизанными обжаренными кусочками.
Экатракан сидел в кустах, чувствуя бессильную ярость и горячий ком в горле. Если бы он не узнал святотатца, рискнувшего покуситься на ручное животное, то тут же зарубил бы его собственноручно. Ладонь вельможи судорожно сжимала рукоять сабли, однако клинок так и оставался в ножнах.
– Выходи, – сказал человек не оборачиваясь. – После поучишь через заросли лазать.
Экатракан собрал всю свою волю, гордо выпрямился и шагнул на прогалину. Черноволосый неторопливо обернулся.
– Эка! – воскликнул он, весело прищурив синие глаза. – Таракан!
Вазам застыл, уставившись на него в полном недоумении.
– Не гневайся, советник, – насмешливо прогудел пожиратель серны, – я все не могу запомнить твоего имени. Вот и решил называть тебя «эка-таракан». По-моему, похоже.
Он ухватил крепкими зубами кусок мяса, стянул его с шампура, который держал в огромных лапах, и принялся с удовольствием жевать.
– Ты… ты… – Вазам почувствовал, что задыхается и не может вымолвить больше ни слова.
– Меня зовут Конан-киммериец, – сказал здоровяк с набитым ртом, – если ты забыл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12