— Козима, ты знаешь, в каком я положении?
— Слишком хорошо, Ричард. Поэтому я и боюсь за тебя.
— Ты понимаешь, что каждый твой ответ очень важен для меня, даже если он кажется тебе тривиальным и не имеющим отношения к делу?
-Да.
— Отлично. А теперь скажи, что я пытался купить у
Гарофано?
— Фотокопии личных писем моего мужа.
— Откуда тебе это известно?
— Ты говорил, что собирался купить у него какие-то документы. Мой муж сказал, что это его письма.
— Когда?
— После моего возвращения в отель.
— Как он узнал об этом?
— Понятия не имею. Но мне известно, что с самого начала его держали в курсе твоих действий и встреч. Это... это не составляло большого труда, не правда ли?
— Ты знаешь, кем был Гарофано?
— Капитан сказал, что он клерк из Неаполя. Это все, что мне известно.
— А твоему мужу?
— Возможно, он знает что-то еще, но не говорит.
— Почему ты хотела, чтобы я солгал насчет столкновения? От неожиданного вопроса ее глаза удивленно раскрылись, но она ответила без малейшего промедления:
— Я предупреждала тебя, что здешняя полиция обожает мелодрамы. Разве я ошиблась?
— Отнюдь, ты была права. А теперь скажи мне, почему твой муж привез меня сюда, хотя мог отправить в тюремную камеру?
Козима помрачнела.
— Потому что я думаю... я боюсь... он, возможно, прича-стен к этому убийству.
Эшли не ожидал такой прямоты, но промолчал.
— Даже если он ни при чем,— продолжала Козима,— он хотел бы избежать скандала, бросающего тень на меня и, сле-
довательно, на него. Сейчас всякий шум особенно неуместен и даже опасен для его карьеры. Кроме того...— Она запнулась:— Кроме того, он уверен, что фотокопии у тебя. Он надеется уговорить или заставить тебя вернуть их ему.
От столь явной лжи Эшли потерял осторожность.
— Черт побери, Козима, ты же в это не веришь! Так же, как и я. Он обязан знать, что фотокопий у меня нет. Гарофано отказался их продать. А потом, ты была со мной до возвращения в отель. Ты же рассказала мужу обо всем, что произошло.
— Конечно. Но я сказала, что видела, как ты подрался с Гарофано и отнял у него какой-то конверт. Витторио мне поверил.
— Почему ты сказала ему об этом?
— Иначе ты сидел бы в тюрьме... Или ждал смерти, как Гарофано.
Боль, отразившаяся на лице Козимы, подсказала Эшли, каким же он был дураком. Он прижал Козиму к груди и попытался извиниться за свою глупость.
— Козима, ты... ты не представляешь, какой я болван. Мне следовало знать, что ты не солжешь мне. А я боялся, что ты предала меня...
Она вырвалась из его объятий, ударила по лицу раз, другой. Она наклонилась, набрала горсть песка и швырнула ему в глаза, а затем понеслась по тропинке к растущим на обрыве оливковым деревьям.
Полуослепший, Эшли заковылял к воде, чтобы промыть глаза. Таллио рисовал на террасе, когда Эшли наткнулся на него,вернувшись к дому с воспаленными глазами. Без лишних слов Таллио отвел журналиста в его комнату, усадил в кресло, принес оливкового масла и теперь осторожно промывал ему глаза, выбирая последние песчинки.
— Вы поссорились с ней?— спросил он.
— Наоборот, извинился.
— Непростительная глупость,— покачал головой Таллио.— В вашем возрасте пора знать об этом.
Он бросил ватку в миску с маслом, и Эшли облегченно вздохнул, и опустил веки, не испытав острой боли.
— Спасибо, Таллио. Я вам так благодарен.
Таллио вытер руки шелковым носовым платком.
— Рад вам помочь. Нам всем нужны союзники в борьбе с женщинами. Мне становится дурно, когда я думаю о том, через какие мучения должен пройти мужчина, чтобы заиметь детей, от которых в дальнейшем он будет получать одни зуботычины.
— Вроде бы и вы вступили на тот же путь.
— О, это!— Рацциоли пожал плечами и сморщил нос.— Это деловое соглашение, утомительное, но необходимое. Как только все закончится... Наши пути разойдутся.
— Но как вам удалось договориться с Орнаньей? Для вас это выгодное дело.
Таллио сел.
— Все началось с Карлы Манфреди. У нее полно денег, и она финансировала мою первую выставку, а потом потеряла интерес к живописи и увлеклась музыкой. Вернее, одним музыкантом. Но на прощание посоветовала мне обратиться к герцогу. Мы в'стретились, поговорили. Он с радостью выложил деньги на организацию второй выставки, естественно, на своих условиях. Должен признать, он не поскупился. Правда, я подозреваю, что Елена получит гораздо больше. Как по-вашему?
— Вполне возможно,— участливо кивнул Эшли.
— Ваша-то прибыль не так уж велика?— спросил Таллио.
— Кое-что есть, но хотелось бы получить побольше. Ради этого я даже готов пойти на некоторые расходы.
— Сколько вы можете потратить?— Детство Таллио прошло в трущобах, и он твердо решил не возвращаться туда.
— Тысячу долларов,— ответил Эшли.— Больше или меньше, в зависимости от службы.
— Какой, синьор?
— Мы еще успеем поговорить об этом, Таллио,— улыбнулся Эшли.— Я лишь хотел узнать, заинтересует ли вас мое предложение.
— Деньги всегда интересовали меня. Деньги и живопись. Прозвучал гонг, зовущий на ленч. Они вышли из комнаты, посмеиваясь, словно заговорщики. Несмотря на покрасневшие глаза и уязвленную гордость Козимы, Эшли подумал, что сегодня ему не придется жаловаться на аппетит. Он узнал немало интересного и полагал, что в ближайшем будущем узнает еще больше. Кроме того, он заполучил союзника, которого связывала с ним самая крепкая цепь на свете, — деньги.
Ленч подали на террасе, под виноградными лозами Они сидели в шезлонгах, служанки разносили тарелки с едой, а Карло Карризи стоял у ведерка со льдом, в котором охлаждались бутылки белого вина.
Всех разморила жара, разговор не клеился, и Эшли, надевший темные очки, мог спокойно разглядывать присутствующих.Больше всего его занимал старый мажордом. Прямая спина, крепкие руки, легкая юношеская походка, отмечал про себя Эшли. А ведь ему около семидесяти. Большим крючковатым носом и черными сверкающими глазами он чем-то напоминал самого Орнанью. Похоже, старик занимал в доме особое положение. Резкий с остальными слугами, Орнанья всегда улыбался и смягчал голос, обращаясь к Карло.
Еще одна загадка?Убитый был братом Елены и соответственно сыном старика. Как объяснить узы дружбы, связывающие отца и человека, убившего его сына? Если только отец сам не принимал участия в убийстве.
Невероятно? Но в Италии такое случалось сплошь и рядом.После ленча все, кроме Эшли, разошлись по комнатам Журналист же, чувствуя прилив сил, спустился с террасы в апельсиновый сад, где листья отражали прямые лучи солнца, а цветы наполняли воздух сладостным ароматом.
Тропинка привела его к маленькой, увитой зеленью беседке с каменными скамьями и статуей мадонны на пьедестале под деревянным навесом. Перед статуей стояли лампадка и вазочка с цветами, но масло давно кончилось, а цветы увяли.
Эшли сел и долго смотрел на статую. Имея дело с этими людьми, думал он, следует помнить, что они верят как в бога, так и в дьявола. Они верят в богоматерь и многочисленных святых и ангелов. Они не сомневаются в существовании бессмертной души. Пусть их символы напыщенны, а суеверия коробят пуританские вкусы, но они искренни в вере и знают, что им суждено увидеть рай или понюхать серу весьма причудливого ада...
Сон сморил Эшли, и он задремал, откинувшись на каменную спинку садовой скамьи.Разбудил его женский плач. Открыв глаза, он увидел Елену Карризи. Она стояла на коленях, приникнув лбом к
потемневшему пьедесталу, плечи ее сотрясались от рыданий. Вновь и вновь она поднимала голову, всматривалась в слепые глаза мадонны и страстно молилась.
— Матерь божья! Пожалей меня... Пожалей! Пожалей! Я любила его, а он отослал меня прочь. Я его содержанка, и душе моей путь только в ад. А теперь он хочет, чтобы я вышла замуж... Я не нужна ему как женщина, и от него у меня никогда не будет детей... Пожалей меня, пресвятая дева! Ты женщина и можешь меня понять. Пожалей меня и верни его мне!
Слова лились и лились, пока наконец горе не сломило ее и она не затихла, сжавшись в комочек.
Наблюдая за Еленой, Эшли решил, что именно теперь он должен попытаться превратить ее из врага в союзника. В то же время он понимал, что одного неверного шага достаточно для того, чтобы потерять ее навсегда. Он не решился подойти к ней. Не решился коснуться ее плеча. Он заговорил, сидя на скамье, мягко, печально, неторопливо:
— Мадонна понимает тебя, малышка. Так же, как и я. Если ты мне позволишь, я помогу тебе. У ног мадонны клянусь тебе, что не убивал твоего брата.
Елена подняла голову и осторожно повернулась к нему. По ее лицу катились слезы. Исчезла холеная красавица, встретившаяся ему в отеле "Каравино". Круг замкнулся, и она вновь стала крестьянской девушкой с разбитым сердцем, одинокой и затерянной в огромном безразличном мире. Она не нашла в себе сил, чтобы убежать, И лишь смотрела на него, как загнанный в угол зверек. А Эшли ободряюще улыбнулся.
— Я знаю, что случилось с тобойг Елена, и жалею тебя. Я знаю, какую он уготовил тебе участь, и еще больше жалею тебя. Я знаю, что тебе лгали, и знаю почему. Тебе сказали, что я убил твоего брата. Не я, но другие схватили его и бросили под колеса моего автомобиля. Тебе сказали, что я лгун и обманщик. Но лгали-то те, кто говорил с тобой. Дай мне пару минут здесь, сейчас, и я скажу тебе правду, чтобы ты рассудила нас. Я пытаюсь тебе помочь. Не надо бояться. Если ты хочешь уйти, я не стану тебя задерживать. Если ты сядешь и поговоришь со мной, я не трону тебя и даже не подойду к тебе. Клянусь у ног мадонны.
Он наблюдал, как напряглась Елена, когда до нее дошел смысл слов. Пустые до того глаза зажглись враждебностью,уступившей место страху, любопытству, слабой, слабой надежде. И вот она встала, отряхнула колени, полезла в карман за носовым платком.
Эшли улыбнулся и бросил ей свой.
— Возьмите! Он больше.
Платок не долетел до ее рук и упал на землю. Если она подберет его, я победил, подумал Эшли. Если нет... Елена взглянула на платок. На журналиста. Затем наклонилась, подняла платок и начала вытирать слезы. Потом подошла и села рядом с Эшли.
— А теперь расскажите мне все.— Ее лицо напоминало деревянную маску.
И Эшли рассказал. О давней любви к Козиме, о расследовании махинаций Орнаньи, поездке в горы, фатальном для Гарофано несчастном случае, разговорах с Орнаньей и капитаном Гранфорте. Умолчал он лишь о договоренности с Таллио.
— Теперь вы мне верите?— закончив, спросил он.
— Да,— безжизненным голосом ответила Елена.
— Вы понимаете, что мы должны помогать друг другу?
— Да.
— Я готов вам помочь. А вы?
Елена взглянула на него, и он увидел, что в ее глазах вспыхнул мрачный огонь. Она стала другой женщиной, снедаемой ревностью, а ее любовь обратилась жгучей ненавистью к человеку, который сначала соблазнил ее, а затем выставил на всеобщее посмешище.
— Я вам помогу. Я помогу вам уничтожить его.
Затем без всякого перехода она закрыла лицо руками и вновь зарыдала. Эшли беспомощно гладил ее по плечу, пытаясь успокоить. А она прижалась к нему, как жмется ребенок к родительской груди.
Когда Карло Карризи зашел в беседку, он застал свою дочь в объятиях Эшли.Глаза старика горели холодным гневом. В одной руке он держал нож с коротким лезвием, в другой — букетик цветов, которые он только что резал, чтобы поставить перед мадонной. Елена вырвалась из рук Эшли и в ужасе смотрела на отца.
Пристально наблюдал за ним и журналист, чтобы предотвратить внезапный удар ножом.
— Ты, дитя, возвращайся домой,— прервал молчание Карло.
Елена поднялась, бочком обошла отца и вихрем умчалась по тропинке, вьющейся меж апельсиновых деревьев.А Карло Карризи повернулся на каблуках и подошел к статуе. Неторопливо вынул он из вазы засохшие цветы, наполнил ее водой, поставил свежие. Из-за статуи он достал бутылку масла, залил лампадку, зажег ее, перекрестился и долго стоял, сложив руки, в молчаливой молитве.
Эшли, как зачарованный наблюдал за ним. Когда старик помолился, он подошел и спросил: "О чем вы молились, Карло?" Вопрос удивил мажордома. Он заговорил не сразу.
— Когда старый герцог умер, синьор,— взгляд его черных глаз уперся в лицо Эшли,— он поручил мне сына. Он заставил поклясться, что я буду заботиться о нем, как о собственном ребенке. Я делал все, что в моих силах. Но теперь я стар, и силы эти на исходе. Поэтому... я молился за него... за честь его дома.
— Это добрая молитва, старик,— кивнул Эшли.
— Кроме того,— продолжал Карло,— я молился за синьору, жену моего господина. Я молился, чтобы мадонна дала ей здоровья... и мудрости. Я молился, чтобы вы поскорее уехали отсюда и оставили нас с миром. Я молился за свою дочь, чтобы она сохраняла невинность души для бога, а тела — для мужчины, который женится на ней.
— Не следовало ли вам обратиться к мадонне с другой молитвой?
— Какой?
— За упокой души вашего сына, убитого вашим господином?
— У меня нет сына, синьор.
Эшли вовремя заметил поднимающийся нож, острие которого смотрело ему в живот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15