Он успел перехватить запястье руки старика, вывернуть руку, оттолкнуть его от себя. Нож отлетел в сторону. Карло, падая, задел пьедестал, цветы рассыпались, масло пролилось на миниатюрные ножки мадонны.
- Ты дурак, старик,— покачал головой Эшли.— Твой господин прохвост, а твоей дочери уже нечего терять. И никто не поблагодарил бы тебя за то, что ты хотел сделать.
Он повернулся и не спеша вышел из апельсинового сада.Маленькая мадонна смотрела на них обоих. Но ее деревянные глаза ничего не видели.Вечером того же дня, после обеда, Орнанья пригласил Эшли в свой кабинет — огромную, с обшитыми деревом стенами и окнами, выходящими на море, комнату. Большую часть обстановки составляли полки с книгами в кожаных переплетах.
Орнанья открыл стенной бар, достал бренди и сигареты. Они расположились в удобных креслах у окна, и герцог сразу перешел к делу.
— Я пришел к выводу, что нам обоим выгодна взаимная откровенность.
— Я бы только приветствовал честный обмен мнениями,— ответил Эшли.
— Возможно вы удивитесь, но, несмотря на имеющиеся между нами разногласия, я, сам того не желая, проникаюсь к вам все большим уважением. У вас прекрасная голова, вы смелы, вам присуща исключительная целенаправленность. При других обстоятельствах мы могли бы стать друзьями. Теперь это невозможно. Именно уважение к вам дает мне право попытаться объяснить свои поступки.
— Я готов вас выслушать.
— Во-первых, вы должны понимать, что я знал о вашем расследовании как моей личной жизни, так и политических и деловых связей. С самого начала я следил за вами. Должен признать, вы поработали на совесть.
— Благодарю.
Орнанья предпочел не заметить иронии и продолжал:
— Я знаю, что краеугольный камень ваших обвинений — письма, которые вы хотели купить у ныне усопшего Гарофано, для чего и приехали в Сорренто. Не буду отрицать, что публикация ваших материалов может привести к моему поражению на выборах и уж наверняка закроет мне путь в правительство. Таким образом, мне выгодно, чтобы они не увидели света. Я достаточно откровенен, не так ли?
— Да, конечно.
— Определенные помехи создает ваша давняя связь с моей женой и ее теперешний интерес к вам. Вопрос этот не столько личный, сколько государственный.
Эшли предпочел уткнуться носом в бокал с бренди. В темных глазах Орнаньи мелькнула усмешка.
— А теперь, господин Эшли, мы подошли к самому главному. Я полагаю, что в вашем распоряжении находятся фотокопии моих писем. Мне кажется, что лишь следствие, начатое полицией после несчастного случая с Гарофано, и ваше полузаключение в моем доме препятствуют их немедленной публикации. Я прав?
Эшли пожал плечами.
— Это логичное умозаключение. У меня вопрос.
— Задайте его.
— Почему вы убили Гарофано?
— Я его не убивал,— мрачно ответил Орнанья. И Эшли почти поверил, что тот сказал правду.
Потом они долго смотрели друг на друга, прежде чем журналист прервал тяжелое молчание, полное подозрительности и сомнений.
— Я выслушал ваши аргументы с интересом и даже с сочувствием. Я еще не пришел к окончательному решению. Но первым делом я должен узнать: кто убил Гарофано? Кто следил за мной и Козимой? Кто бросил его под колеса нашего автомобиля?
— Я не могу сказать вам этого.— Лицо Орнаньи по-прежнему находилось в тени, и у Эшли создалось впечатление, что голос герцога отделился от тела и уже не мог иметь никакого отношения к человеку, сидевшему напротив.
— Вернее, не хотите сказать?
— Как вам больше нравится.
— Тогда я скажу сам! Это Карло Карризи, управляющий вашего дома!
— Почему вы так решили, господин Эшли?— спросил Орнанья после короткой паузы.
— Потому что он пытался убить меня после ленча.
— О!— изумленно выдохнул Орнанья. Затем встал, вновь подошел к окну.— Как это произошло и где?
Когда Эшли закончил, герцог повернулся к нему, и на его губах заиграла улыбка.
— Давайте-ка выпьем бренди.
— С удовольствием!
Они выпили. Орнанья поставил бокал, вытер лицо и руки шелковым носовым платком.
— Я думаю, мне надо рассказать вам о Карло Карризи. -Да?
— Он был управляющим еще при моем отце. У нас шутили, что в его жилах тоже течет кровь Орнаньи. Помня об истории нашего рода...— герцог улыбнулся,— это вполне возможно. Но так или иначе нас всегда тянуло друг к другу Он был хорошим и верным управляющим, и, когда отец умер, он отдал мне всю любовь, предназначенную для собственного сына, которого у него не было.
— У него был сын,— возразил Эшли.— Энцо Гарофано.
— Нет. Гарофано — не его сын. Гарофано — сын его жены от другого мужчины. Если б вы лучше знали Италию, то догадались бы об этом только по фамилии. Это не семейная фамилия, а название цветка, который в Англии зовется гвоздикой. Он родился весной, когда цветут гвоздики, а так как его отец к тому времени давно удрал, мать дала ему такую фамилию.
— А где был в это время Карло?
— В Милане, помогал отцу строить нашу первую фабрику.
— О!
— Когда Карло вернулся домой, он поступил по обычаю нашего народа. Крепко отлупил жену и простил ее, а потом частенько поколачивал ее, чтобы помнила о своем проступке. Ребенка отдали в приют в Санта-Агата, затем другая семья усыновила его. Родилась Елена, и со временем мать познакомила ее со сводным братом. Дети привязались друг к другу, и, несмотря на недовольство Карло, мальчик почти каждый день приходил и играл здесь. Их мать умерла рано. Я... я заплатил за его образование. Я не любил его, но ради Елены позволял ему бывать на вилле. Карло, разумеется, его ненавидел. Но...— Орнанья пожал плечами,— будучи хорошим слугой, подчинялся желанию своего господина.
— Поэтому он убил Гарофано?
Орнанья ответил коротким взглядом и покачал головой.
— Я не говорил, что Карло убил его. Это сказали вы. Я же рассказал вам о Карло по очень простой причине.
— Какой же?
— Чтобы вы поняли, что Карло — член нашей семьи. То, что касается его, небезразлично и для меня. Он — старик, Эшли. Груз прожитых лет давит на него, а род Орнаньи все еще у него в долгу. И оплатить этот долг я могу, лишь обеспечив ему спокойную старость, оберегая его от любых опасностей. Я пойду на это, даже если...— он осекся, и невысказанная угроза повисла в воздухе.
— Договаривайте,— потребовал Эшли. Но герцог покачал головой.
— Нет, мой друг, нет. Я не хочу, чтобы у вас сложилось впечатление, будто я угрожаю вам. Я — обвиняемый. Я защищаюсь. Эта... Эта история о Карло Карризи, его жене и сыне не имеет никакого отношения к нашему разговору, и мы обсудим
ее позже.
Так тонко и ненавязчиво провел Орнанья свою партию, что Эшли едва не упустил подтекста его слов. Орнанья увлек его разговорами о возможной договоренности, обласкал сочувствием, соблазнил пьянящей риторикой. А теперь он показывал истинный баланс сил: у тебя фотокопии, и ты можешь их опубликовать; я же могу обвинить тебя в убийстве, мною подготовленном и осуществленном преданным мне стариком. Я думаю, мы оба хотели бы положить конец этой истории. Так давай посмотрим, удастся ли нам выработать соглашение, которое успокоит твою совесть и не оставит внакладе...
Эшли вспомнил последнее предупреждение Джорджа Арлекина и с тревогой ждал дальнейших пояснений его сиятельства.
— Главная задача правительства — создание надежной структуры, внутри которой человек может спокойно жить и пусть медленно, но улучшать условия жизни. Добродетели руководителя никак с этим не связаны. Важны его сила, его мудрость, умение обратить продажность и слабости коллег на благо народа. Прогресс требует безопасности. Безопасность зиждется на силе.-Меня трудно назвать ангелом, скорее, наоборот, но я — сильный человек. Политика — моя профессия
Я пользуюсь влиянием в финансовых кругах. Если мне дадут такую возможность, у меня будет пять лет, чтобы связать страну в единое целое. А это достаточный срок, чтобы заложить основы правопорядка и сдвинуть с места колесницу прогресса. Без меня распадется и без того слабый союз левых и правых, и мы вновь вернемся к разногласиям, недовольству, экономическому хаосу. Странно, очень странно, что в такой момент право карать или миловать принадлежит вам, стороннему наблюдателю, материальный доход которого состоит лишь из месячного заработка, а связь с Италией заключается в любви к чужой жене.
От гнева щеки Эшли полыхнули багрянцем. Орнанья перешел в наступление по всему фронту. И тут же, как по мановению волшебной палочки, тон герцога резко переменился. В голосе его послышалась симпатия.
— Чего вы хотите, Эшли? Что вами движет? Почему вы идете на любой риск ради публикации статьи, которую через день-другой потеснят с первых полос сообщения о бракосочетании кинозвезды или об авиакатастрофе в Америке? В чем видите выгоду? Сравнится ли она со страданиями, которые принесет ваша статья? В деньгах? Я в этом сомневаюсь. Или статья необходима, чтобы утолить ваше тщеславие, вашу жажду власти? А может, тут слепой фанатизм? Поверьте мне, я хочу вас понять.
Эшли поднял голову.
— Вы хотите, чтобы я дал показания? Орнанья кивнул:
— Защита также имеет право на перекрестный допрос.
Эшли достал сигарету, размял ее, закурил, долго смотрел на спирали дыма, поднимающиеся к потолку. Он тоже был под судом. Более того, суд шел над его профессией. И он понимал, что никогда больше не заснет спокойно, если не сможет оправдаться перед собой. Тогда ему не останется ничего другого, как присоединиться к циникам, которые работают ради куска хлеба с маслом и плюют на все остальное. Он заговорил сначала нерешительно, затем все более уверенно:
— Вас интересуют мои мотивы? Я бы солгал, если бы не сказал, что они менее запутанные или более достойные, чем у любого другого человека. Деньги? Да. За эту статью я получу сумму, достаточную для того, чтобы безбедно прожить год или два. А завоеванная мной репутация забросит меня на вершину моей профессии и позволит получать еще большие гонорары Тщеславие? Да, и это тоже. Профессионал обязан имен, гор дость. Гордость же кормится успехами. Жажда власти? В этом я сомневаюсь. Ревность к вам и Козиме? Нет. Я потерял Козиму много лет назад. И не озлобился до такой степени, чтобы мстить за нее.
— Но вы и сейчас влюблены в нее, и она в вас?
— Вопрос неуместен,— насупился Эшли.
— Я его сниму, продолжайте, пожалуйста.
— В любой профессии есть свои циники и барышники Есть врачи, которые используют свое мастерство не для того, чтобы лечить людей, но убивать неродившихся младенцев и делать пластические операции богатым старящимся вдовуш кам. Есть судьи, извращающие справедливость, и священники, поступающие точно так же со священным писанием Есть и газетчики, крупные и помельче, продающие себя двум чу довищам — Политике и Тиражу. Но большинство все еще верит, что их призвание — нести людям правду. Им приходится идти на компромиссы, чтобы напечатать правду. Зачастую им не удается сказать всю правду, но они не сомневаются в том, что люди должны знать все. Они верят, что правда добродетельна сама по себе, несет немалую пользу, и попытка замять или извратить ее равнозначна убийству источника жизни и уничтожению самой возможности совершенствования. Тирания расцветает в темных подвалах. Коррупция вскармливается на тайных советах. И если ребенок умирает от туберкулеза в трущобах Неаполя, причина — сокрытие правды Вот почему я опубликую эти материалы. Люди имеют право знать о вас правду, потому что в ваши руки они вверяют свое будущее.
Длинный столбик пепла упал с сигареты на ковер. Эшли извиняюще развел руками и вдавил окурок в пепельницу.
— Таков мой основной мотив. Я допускаю, что есть и другие, но этот самый главный. И, если бы я не верил в него, то ударил бы с вами по рукам, получил бы от вас круглую сумму, забрал Козиму и первым самолетом из Рима улетел бы в Калифорнию выращивать апельсины.
— Я не постою за ценой. Сколько вы хотите?
— Мы не договоримся,— покачал головой Эшли.
— Вы можете продать мне фотокопии и напечатать статью без них?
— Нет!
— Подумайте о моем предложении день или два.
— Мое решение неизменно.
— Не спешите, мой друг. Подумайте. Утро вечера мудренее.— Он протянул руку.— Спокойной ночи, Эшли. И золотых грез.
Лунный свет серебряными квадратами ложился на полированный паркет. Грузная мебель отбрасывала замысловатые тени. Херувимы лепного потолка прятались в глубокой тьме. Ричард Эшли лежал без сна на широкой кровати, обдумывая события первого дня, проведенного на вилле Орнаньи.
Что-то он приобрел, что-то потерял. Приобрел ценную информацию: узнал о связи убитого с семьей Орнаньи, о ревности и отчаянии Елены Карризи, отвергнутой герцогом, о продажности Таллио, о верности Козимы, солгавшей, чтобы защитить его, о том, что Орнанья боится его и готов пойти с ним на сделку.
Потери казались менее очевидными, но их не следовало недооценивать. Между ним и Орнаньей наметился открытый разрыв. Пока сохранялось равновесие, но каждый понимал, что в конце концов оно будет нарушено и одному из них придется признать себя побежденным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15