Поразмыслив, киммериец счел за благо удалиться,
по крайней мере, на время, пока не утихнут страсти и ока
пыл ищеек, стражей и солдат не подернется пеплом привычной
лени. Ему, однако, не хотелось перебираться в Коринфию,
Офир или Коф, а потому он решил поискать убежища в тех
местах, где люди не подчинялись никому, кроме своих ханов и
зову собственной выгоды. Так он и очутился на засушливой
равнине к югу от Аренджуна, среди разбойных степных племен
и ослиных стад. И то, и другое, и третье ему уже порядком
надоело.
Он подумывал о том, чтобы отправиться в Туран. Там, у
реки Ильбарс, и на побережье моря Вилайет, стояли великие
города Акит, Самарра, Аграпур, Шангара, Хоарезм; там, по
слухам, правил щедрый король, нуждавшийся в мечах и воинском
искусстве наемников; там рекой лилось вино, звенело золото,
плясали на площадях полунагие танцовщицы, караваны верблюдов,
раскачивая драгоценный груз, входили в городские ворота,
тянулись к огромным шумным базарам; там, в морских
просторах, плыли пузатые торговые барки, пиратские галеры
под черными парусами и юркие суденышки контрабандистов. Все
это и многое другое соблазняло Конана; вдобавок он
чувствовал, что взрослеет, вырастая из прежней шкуры
грабителя и вора подобно дитю, которому сделались тесны
прежние одежды. В Туране он мог бы заняться воинским
ремеслом и - то знает! - стать гвардейцем туранского владыки
или даже капитаном наемников. Великий Митра и грозный Кром!
Война могла принести не меньше денег, чем грабеж торговых
караванов; война могла осчастливить удачей и почестями,
настоящими почестями, а не сомнительной славой лучшего из
шадизарских воров.
Единственным, что удерживало Конана кочевых шатрах
Сибарры, была темноокая Сиявуш. Пожалуй, он не стал бы
утверждать, что пленился ею с первой встречи раз и
навсегда, до самых Серых Равнин; дело скорей заключалось в
принципе, в упрямом желании добиться своего. Но, быть может,
размышлял Конан, наложница старого Бро, эта шемитка или
зингарка, окажется еще лучше Сиявуш? И, овладев ею, он
забудет о гибком стане и полных грудях шангарки? А, забыв,
уедет все-таки в Туран? В конце концов, велика ли разница,
переспать ли с женщиной хана гизов или хана хиршей?
Так он раздумывал, строя планы на будущее и нимало не
сомневаясь, что под покровом темноты проберется в шатер
наложницы Бро Иутина, охраняй ее хоть тысяча всадников. Конь
его, широкогрудый серый Змей, тем временем одолевал за три
вздоха расстояние броска копья, неутомимо перебирая крепкими
ногами, и мало-помалу вид степи начал меняться. Травы
сделались зеленей, холмы выше, в воздухе ощущался запах
воды, а свежий ветерок доносил козлиное блеянье.
Оглядевшись, Конан понял, что находится уже на территории
хиршей, а значит, не следует пренебрегать осторожностью.
Солнце, глаз светлого Митры, давно прошло зенит, но сумерки
еще не наступили; лучше всего пересидеть остаток светлого
времени под каким-нибудь курганом, пряча коня в зарослях
кустарника. Избрав такое решение, Конан высмотрел
подходящий холмик и направился к нему, прикидывая, как бы
незаметнее проскользнуть мимо стад, пастухов и лучников
Бро. Ослов у хиршей много, думал он, и если вдруг появится
еще один, киммерийский, то наверняка пройдет незамеченным.
Если оставить Змея в надежном месте, подкрасться к
длинноухим, залезть в середину табуна и, прикрываясь за их
спинами, попробовать...
Протяжно свистнула стрела, вонзившись у самых конских
копыт. Змей захрапел, а Конан поднял голову, мгновенно
уяснив, что все его планы и расчеты нарушен: с вершины
холма, к которому он направлялся, спускалась цепочка
всадников на вороных лошадях и в черных бурнусах. Было их не
меньше трех десятков, и каждый держал в руках лук.
Тут Конану припомнились слова Сибарры Клама, что
хирши-де попадают на скаку с пятидесяти шагов в кольцо.
Правда, до их отряда оставалось две сотни шагов, но сам
Конан вовсе не был каким-то колечком! Исполин на рослом
жеребце, без шлема и кольчуги... Бей, куда хочешь - голову,
в грудь, в живот! Или в коня!
Пронзительно свиснув, киммериец дернул повод и помчался
к ближнему кургану, обещавшему ненадежное укрытие. Он не
боялся; он был готов драться с этими хиршами лицом к лицу,
меч к мечу, но понимая, что вряд ли дело дойдет до мечей,
прежде его изрешетят стрелами.
Змей делал гигантские прыжки, спасительный курган
приближался, за спиной, отставая, вопили хирши, а стрелы их
сыпались градом. Впрочем, ни одна не задела киммерийца, и он
решил, что слухи о меткости черных лучников сильно
преувеличены. Или этот поток стрел являлся всего лишь
предупреждением?
Все разъяснилось, когда он начал огибать курган и когда
навстречу Змею вылетели еще три десятка всадников,
растянувшихся цепью, словно в облаве на хищного зверя. Разом
десяток стрел ударил в землю по обе стороны от Конана, а одна
чиркнула по крупу серого жеребца. Такого Конан снести не
мог; он остановил коня и, положив руку на меч, свиреп
уставился на окруживших его хиршей. Он понимал, что грозить
им не стоит, как и ввязываться в драку, похоже, его хотели
не убить, а пленить.
- Чего вам надо, смердящие потомки ослов? - рявкнул
киммериец. Вопрос, пожалуй, был наивным; ведь это он вторгся
на земли хиршей, а не наоборот. И он был в полной их власти!
Как известно, незваный гость хуже пикта, и на этом
основании бдительные хозяева могли изрешетить стрелами и
самого Конана, и его превосходного жеребца.
Но они вроде бы не собирались стрелять; сидели на конях
да скалили зубы. Все жеребцы были в одну масть, а вот
всадники различались: одни смуглые и с черными волосами,
другие с каштановыми, а иные совсем белокожие да
светловолосые. Видно, текла в них кровь многих невольниц со
всех сторон света, взятых отцами и дедами в набегах да
грабежах. Их предводитель, хмурый воин в черном бурнусе,
расшитом алыми ромбами, меряли киммерийца пристальными
взглядами да чесал в бороде. Потом, насмотревшись, произнес:
- Если ты Конан, северянин и наемник Сибарры, длинноусого
козла, поедешь с нами. Если нет, можешь копать могилу своей
железкой Земля мягкая, меч у тебя большой, а мы не торопимся,
так что рой яму поглубже. Убережешь свои кости от шакалов.
- В той яме я буду в большой компании, и рыть ее
придется тем из вас, кто уцелеет, - сказал Конан,
вытаскивая меч до половины.
Но всадник в расшитом бурнусе остановил его повелительным
жестом.
- Убери клинок! Я вижу, ты тот, кого мы ищем. Хан Иутин,
почтенный отец и владыка наш, послал за тобой, киммериец,
наказав привезти тебя целы и невредимым. Ну, будешь драться
или поедешь добром?
Конан, пробурчав проклятье, с лязгом задвинул в ножны
меч. Засада была приготовлена по всем правилам, и
сопротивление не имело смысла, во всяком случае, сейчас,
когда его окружали шестьдесят конных лучников. Целое
войско! И откуда они взялись? Неужели Сибарра продал его
Иутину? Но зачем? Хорошо изучив длинноусого хана, Конан
знал, что тот и шага не шагнет, не озаботившись выгодой. А
какой ему прок, если хирши перережут компаньону глотку и
заберут коня?
Размышляя на эту тему, он ехал вслед за десятком
всадников самого разнообразного обличья, но сходных в том,
что все они были рослыми и крепкими и глядели орлами. Еще
двадцать молодцов окружали его, не снимая стрел с тетив, а
остальные веером двигались в арьергарде, приглядывая за
прытким Змеем и его хозяином. Так, в полном молчании, они
миновали несколько пастбищ, где щипали траву необозримые
стада ослов и не столь многочисленные табуны вороных
кобылиц. Затем отряд поднялся на гребень холма, за
которым, в неглубокой, но просторной лощине лежал лагерь
хиршей. Любой, бросивший взгляд на этот стан, мог
догадаться, что племя это не из бедных и порядок в нем
ценится весьма высоко.
Лагерь был чист и разбит с основательностью и умением.
Точно посреди его высился ханский шатер, высокий, черный и
квадратный, с пышными серебряными кистями по углам. С одной
стороны от жилища владыки располагались палатки в
черно-красную полоску для родичей, жен и ближних ханских
слуг; с другой стояли шатры поскромнее, для простых пастухов
тоже полосатые, черно-белые. Было их много, сотни три или
три с половиной, и весь лагерь еще окружало двойное кольцо
черных шатров, поменьше ханского, но тоже весьма
вместительных. В них, очевидно, жили воины, ибо рядом с
каждым находилась коновязь с двумя-тремя вороными жеребцами.
Сопровождаемый своим почетным эскортом, Конан спустился
с холма и под свист и улюлюканье мальчишек, столь же
разномастных, как взрослые, въехал в палаточный городок.
Глаза его косили то вправо, о влево, но случай для бегства
пока не подворачивался. Сидя с Сибаррой за жареным козленком
и вином, он мог похвастать, что серый Змеей обгоняет стрелу,
но сейчас, под прицелом лучников в черных бурнусах, понимал,
что то было лишь пустое бахвальство. Великий Митра! Сколь
часто карает он человека за длинный язык!
Впрочем, Конан не побоялся бы вытащить меч и схватится
со всеми пятью сотнями хиршей (или сколько их там было), но
первой жертвой в этом бою стал бы его драгоценный жеребец.
Враги, несомненно, так издырявили бы Змея стрелами, что
шкура его не годилась бы даже на барабан.
Кроме того, Конана мучило любопытство. Зачем хан хиршей
пожелал встретиться с ним? Чтобы переманить к себе на
службу? Или предать мучительной казни? Но за какую вину?
Вряд ли он знал о намерениях незваного гостя, высказанных
лишь вчера вечером, в целом дне пути от его стана.
Тем временем конвой, миновав проезд между черно-белыми и
черно-красными шатрами, доставил пленника прямо к ханскому
жилищу. Его передняя стена из плотной черной ткани была
раздвинута, и на пороге, попирая сапогами алый туранский
ковер, стоял Бро Иутин, повелитель хиршей. Выглядел он
величественно и грозно: осанистый стари в пунцовом
кхитайском халате, расшитом серебряными драконами, при
сабле и кинжале, с бронзовым гонгом, висевшим на цепочке у
пояса. Было ему немало лет, но в черной бороде просвечивали
лишь редкие седые пряди, а плечи казались все еще широкими и
прямыми. На смуглой его физиономии морщины удалось бы
перечесть по пальцам одной руки; длинный крючковатый нос,
наследие стигийских предков, еще не опустился к верхней губе,
а торчал гордо, по-орлиному. Нет, Бро Иутин никак не походил
на человека, изнемогшего от ночных утех!
Повинуясь жесту предводителя в расшитом бурнусе, Конан
покинул седло и огляделся. Половина воинов тоже спешилась,
окружая его плотным кольцом; остальные, не слезая с коней,
принялись разгонять толпу любопытных. Очистив территорию,
они выстроились цепочкой перед черно-белыми шатрами, не
подпуская простонародье, к хану. Из черно-красных палаток
никто не показывался, и Конан с тоской представил, что в
одной из них ежится сейчас на коврах и подушках та самая то
ли аргосска, то ли коринфийка, из-за которой он рискнул
головой. Воистину Митра создал женщин на погибель мужчинам!
Подумав об этом, он сплюнул от бессильной злобы и
повернулся к хану. Бро Иутин вроде бы не выглядел гневным;
правда, глаза его сверкали, но не бешенством, а скорее
насмешкой. Так, во всяком случае, показалось киммерийцу,
хотя сам он ничего смешного в окрестностях не наблюдал. Но
тут все зависело от точки зрения, а у них с Бро Иутином она
являлась существенно раной.
Хан хиршей оглядел Конана от пыльных сапог до черной
гривы, падавшей на широкие плечи. Казалось, он размышляет,
что делать с пленником то ли пригласить к столу, то ли
снести голову саблей, то ли, не марая собственных рук,
махнуть лучникам. Наконец он пришел к какому-то решению и,
внезапно подмигнув киммерийцу, выдохнул:
1 2 3 4 5 6