Но Хирталамос
безмолвствовал, будто слова не могли выразить всю
торжественность момента, всю важность происходящего.
Впрочем, Конан уже и сам догадался, что именно предстоит
ему охранять. Брови киммерийца поползли вверх, рот
растянулся до ушей; не выдержав, он фыркнул и пробормотал:
- Клянусь печенью Крома! Никак, ты желаешь, чтоб я три
ночи просидел в твоем курятнике? И готов платить за это
золотом?
- Курятник? - переспросил купец. - Сия обитель священных
существ, сын мой, не курятник, а воистину преддверие
чертогов Митры! Все солнечные птицы тут дороги, все хороши,
но главное сокровище - Фиглатпаласар Великолепный, коего
должен ты беречь и хранить три ночи пуще зеницы ока своего!
- Хирталамос протянул руку, указывая на петуха, что сидел в
отдельном загончике, за чугунной печкой. - Фиглатпаласара
доставили мне только что из офирской столицы Ианты, и
воистину он - петух среди петухов! Цена ему - тысяча
золотых, и лучшего бойца еще не видел Шадизар. Разумеется,
если не считать тебя, ятаган гнева, - купец почтительно
склонил голову в сторону Конана.
Несколько мгновений киммериец размышлял, не является ли
насмешкой это сравнение с петухом, но глаза Хирталамоса
горели таким неподдельным восторгом, что об иронии и речи
быть не могло. Решив, что почтенный старец слегка повредился
умом, Конан сунул ладони за свой широкий пояс, расправил
плечи и принялся разглядывать драгоценного офирского петуха.
На вид этот Фигля Великолепный ничем не отличался от своих
собратьев, бродивших по двору: так же царапал подстилку
когтями, выгибал шею, тряс гребешком и глядел злобно.
Однако, несмотря на эти боевые курбеты и отличную
упитанность петуха, Конан никак не мог поверить, что за него
отдали такие деньги. Тысяча золотых! Великий Кром! Да это же
целый сундук с монетой! Цена десяти боевых жеребцов, самых
породистых, самых резвых и быстрых! Похоже, достойный
Хирталамос и впрямь лишился разума!
- Я вижу, ты поражен, сын мой, - произнес купец, не
спуская восхищенного взора со своего сокровища. - Но
вспомни, что через пять дней, считая с нынешним, начинается
священный рахават. Ты недавно в Шадизаре и, я полагаю, еще
не знаешь, чем знаменит сей светлый праздник?
Конан пожал могучими плечами и презрительно сплюнул -
прямо на решетку, за которой в боевом раже бесновался
Фиглатпаласар Великолепный.
- Чем знамениты все святы праздники? - буркнул он. -
Одни, жрецы-хитрецы, бью поклоны; другие, дурни, несут
монету хитрецам... Ну, а люди вроде меня стригут и дурней,
и хитрецов! Вот и все, клянусь кишками Нергала!
- Не поминай злого демона, сын мой! Не поминай, когда
мы говорим о рахавате! - купец всплеснул пухлыми руками. -
Пусть Нергал пребывает в царстве смерти, на Серых
Равнинах, и не тревожит наши сны... Вот и все о нем! Я же
поведаю о шадизарских обычаях, кои тебе, доблестный муж,
пока что неизвестны. Так вот: справляют у нас два великих
праздника - ракабор, благословенный хитроумным Белом,
покровителем тех, кто живет торговлей и воровским ремеслом,
и рахават, когда чествуют светлого Митру, Подателя Жизни,
Отца Всего Сущего. В ракабор выпускают гончих псов Бела,
чтобы обежать вокруг городских стен, дабы стояли они
незыблемо и прочно; во время же рахавата бьются у святилища
Митры петухи - бойцовые птицы офирской породы, коих ты
видишь перед собой. И ты, конечно, уже заметил, что
оперенья у них алое и золотое, хвосты изогнуты серпом, а в
глазах горит пламя - и по всем этим признакам, и по многим
другим, о коих я не буду сейчас толковать, считаются эти
петухи посвященными Солнцу, Светлому Оку Митры.
Победительно же боев в честь рахавата превращается в
драгоценный сосуд, средоточие всех божественных милостей,
созданием священным и почитаемым, ибо он - избранник
Подателя Жизни! Понимаешь, сын мой?
- Чего ж не понять, - ответил Конан, и раньше слышавший
кое-что о веселом рахавате и петушиных боях. Он только не
знал, что победитель в тех птичьих сражениях считается
святым созданием и стоит тысячу золотых. Или еще больше;
ведь Хирталамос уже заплатил тысячу за этого Фиглю, а тот
пока что не был чемпионом.
Киммериец вновь уставился на петуха. Тот глядел в ответ
с нескрываемой злобой, явно подозревая, что Конан готовится
то ли выщипать ему хвост, то ли изнасиловать всех кур в
курятнике; крылья птицы топорщились, клюв был грозно
приоткрыт.
- Ну, - сказал Конан, налюбовавшись, - победит твой
петух, и что дальше? Подарить его жрецам? Или продашь
втридорога?
Купец снова всплеснул руками.
- Что ты, мой доблестный страж! Кто же продает свое
счастье? Птицу, на которой почил взгляд Солнцеликого?
Нет, я не собираюсь ни дарить его, ни продавать. Если
Фиглатпаласар победит - а он победит непременно, коль не
помешают гнусные происки недругов - то быть ему главным
украшением пира в последний день праздника. Я съем его, сын
мой, схем почтительно, но без остатка, ибо вкусивший плоти
обретает все божественные милости. Будет он крепко телом,
удачлив в делах и любим женщинами! Скажи, разве это не
стоит тысячу золотых?
- Стоит, - согласился Конан, подумав, что телесное
укрепление Хирталамосу отнюдь не повредит. Без помощи Митры
старому жеребцу нелегко управиться с тремя молодыми
кобылицами! Да и с божественной поддержкой тоже...
Тут он усмехнулся про себя, подмигнув Фиглатпаласару
Великолепному и сказал:
- Ну, теперь мне ясно, отчего ты так дорожишь этим
офирским чучелом. И, клянусь Кромом, наверняка кто-то еще
точит на него зубы! Иначе не стал бы ты меня нанимать.
- Разумеется, сын мой, разумеется! - подхватил купец. -
Видишь ли, есть в Шандарате и другие отличные бойцы - к
примеру, у почтенного Гиндоруса, торговца шелком, у
караванщика Кадкура и у благородного Пирия Флама. Флам - да
будет проклято его имя! - владелец Ниделрага Неутомимого, и
этот Ниделраг, без сомненья, выиграл бы все бои, если б не
мой Фиглатпаласар. Но теперь, когда мне привезли лучшего из
офирских петухов, надеждам Флама конец! Да, конец! И боюсь,
- добавил купец со вздохом, - что он это понимает и не
собирается смириться с поражением.
- Ты хочешь сказать... - начал Конан.
- Да, да, отважнейший! Флам - честолюбивый человек и,
как я, немолод годами... Он пойдет на все! Он постарается
уничтожить Великолепного, мою гордость, мое сокровище! Ведь
Пирий Флам - землевладелец и благородный нобиль, а я -
купец, всего лишь купец; и Флам полагает, что купцу не
положено быть первым в глазах Митры. Ну, а коль купец
пожертвовал тысячу золотых, чтоб удостоится милостей бога,
обрести удачу и женскую любовь, то такого купца следует
поставить на место!
- Боишься, что он нападет на твой курятник?
- Конечно! Он не сделает этого в светлое время дня, и
он не пошлет своих людей, ни рабов, ни стражников... Но
уже ходят слухи, что Пирий Флам нанял шакалов Сагара,
безбожников и душегубов без совести и чести...
Спрашивается, зачем? - Хирталамос выдержал паузу и горестно
молвил: - И в такое опасное время дела призывают меня в
Аренджун! Что же делать? Кого могу я избрать хранителем
божественной птицы? Только лучшего воина в Шадизаре -
тебя, доблестный! Тебя, лев среди львов!
Конан, нахмурясь, кивнул. Имя Сагара Рябой Рожи было
известно киммерийцу не понаслышке; случалось, тот перебегал
ему дорожку, случалось и наоборот. Сагар отличался
хитростью змеи и коварством гиены, а также и не жаловал
чужаков, всяких пришельцев из Бритунии, Немедии, Турана
или Киммерии, стекавшихся в Шадизар, воровскую столицу всех
хайборийских земель; в бане у него были только местные
заморанцы. Два десятка лихих головорезов, коим что человека
прикончить, что священному петуху шею свернуть - все едино!
Но Конан сагаровых молодцов не боялся - ни по одиночке, ни
всех взятых вместе. Шакалы, они шакалы и есть! Прав
Хирталамос, старая лиса!
Что ж, решил киммериец, поглядывая на своего
нанимателя, совсем неглупая мысль пришла в эту голову под
белым атласным тюрбаном! Спустить льва на стаю шакалов с
гнусной гиеной во главе! Завтра об этом примутся толковать
во всех шадизарских тавернах да кабаках, по всем базарам,
лавкам и постоялым дворам, в каждом притоне воровского
квартала! Всяк узнает, что благородный Пириф Флам нанял
для охраны Неутомимого двадцать сагаровых ублюдков, а купец
Хирталамос доверил свое сокровище всего лишь одному
человеку - Конану из Киммерии!
Один против двадцати! Ха! Ради такого развлечения
стоило постеречь три ночи хирталамосов курятник! Даже два
курятника - с курами и с купеческими женами! Но, само
собой, за хорошие деньги!
Конан еще раз подмигнул петуху, взиравшему на него с
прежней яростью и подозрением, и сказал:
- Ладно! Я согласен, достопочтенный. Теперь поговорим о
плате.
- Пять золотых в ночь, - быстро произнес купец.
- Хмм... Десять!
- Десять... Большие деньги, сын мой! Дорого!
- Милость Митры стоит дороже.
- Тут ты прав, - Хирталамос на мгновение призадумался,
улыбаясь каким-то своим мыслям, потом решительно взмахнул
рукой: - Хорошо, пусть будет десять!
- И еще по десять за каждую голову, если мне придется
поработать мечом. Десять монет за одного мерзавца из шайки
Сагара - вполне приемлемая цена, клянусь Кромом!
- Согласен, - сказал Хирталамос, тяжко вздохнув.
- Еще - кувшин вина в ночь. Аргосского!
- В вине недостатка не будет. А прикажу слугам.
- Прикажи. Теперь насчет денег...
- Что насчет денег? - встрепенулся купец.
- Половину - вперед, - уточнил Конан.
Хирталамос, сдвинув тюрбан на лоб, почесал в затылке.
- Половина - это сколько, сын мой?
Теперь задумался Конан, погрузившись в сложные расчеты.
- Ну, двоих-то я всяко уложу, - сказал он наконец. -
Так что с тебя, почтенный, двадцать пять кругляшей.
Они ударили по рукам и направились к дому, провожаемые
воинственными воплями офирских петухов. Когда Конан шагал
мимо женского покоя, шелковые шторы чуть раздвинулись, и
три пары прелестных очей впились в его лицо. У белокурой
Лелии глаза были голубыми, как летнее небо над
Гандерландом; у черноволосой То-Ню - темными, словно
кхитайский агат; что касается рыжей Валлы, местной
заморанки, то очи ее сияли чистым изумрудом.
Конан хмыкнул, подумав, что в сей курятник тоже стоит
заглянуть. Ночи в Шадизаре были долгими, и он надеялся, что
поспеет повсюду.
Много ли времени нужно льву, чтоб выпустить кишки
двадцати шакалам?

* * *

Тем же днем, ближе к вечеру, киммериец сидел в таверне
Абулетеса за кружкой кислого вина. Разумеется, сей напиток
не шел ни в какое сравнение с аргосским, но Конан не
сомневался, что завтрашней ночью аргосское от него не уйдет.
Как те три купеческие жены!
А пока что он неторопливо цедил кислятину, поглядывал
на туго набитый кошелек, лежавший у правого локтя, и
размышлял о всякой всячине. Например, о том, куда
направиться после ужина: или в свою берлогу в лабиринтах
Пустыньки, шадизарского воровского квартале, или в один из
развеселых домов с красотками, где за ночь можно было
спустить все золотые Хирталамоса, или на промысел - скажем,
к тому же Гиндорусу, торговцу шелком, к караванщику Кадкуру
либо к самому благородному Пирию Фламу, счастливому
владельцу Ниделрага Неутомимого.
Кубок его почти опустел, когда в таверну ввалились
четверо заморанских молодцов, один другого страшнее.
Первому милосердный топор немедийского палача сохранил
голову, лишив ее, однако, ушей; второму в Бритунии выбили
глаз и располосовали ножом щеку; третьему вырвали ноздри -
так в Туране каралась попытка украсть овцу. Что касается
четвертого, то он пока свел близкое знакомство с оспой.
Этот тощий рябой заморанец и был главарем, тем самым
Сагаром, вступившим на службу к конкуренту почтенного
Хирталамоса.
1 2 3 4 5 6 7