и царское жилище, длинный двухэтажный корпус, оседлавший вершину холма и увенчанный многими башнями. Дворец Гхора Кирланды стоял фронтом к морскому берегу и, вероятно, с башен его можно было рассмотреть каждое судно в гавани и каждый торговый навес у причалов.
Еще Конан увидел храмы; одни, с круглыми высокими куполами, были посвящены Митре; другие, низкие и квадратные – Ариману; третьи, выстроенные в форме шестигранных башен – заморанскому Белу, богу-покровителю торговцев, а также воров (ибо торговля и воровство нередко гуляют рука об руку). Имелся в Хаббе и свой бог, шестирукий Трот с тремя головами, чьи святилища напоминали трехгранные пирамиды с тремя входами; и над каждым из них был высечен один из ликов божества: грозный, пьяный или похотливый. Трот являлся универсальным божеством, символизирующим одновременно дела войны и власти, выгоды и любви, а также все плотские удовольствия. За соответствующую мзду его жрецы равно оделяли благословением и благородных кинатов, и солдат, и купцов, и пьяниц, и потаскух из веселых домов.
Заметил Конан и необычные городские строения, расположенные на окраинах – вытянутые овалом амфитеатры, которых в Хаббе насчитывалось пять или шесть. Были они довольно велики, и даже издалека, с корабельной палубы, киммериец разглядел каменные скамьи-ступени и арены, посыпанные чем-то желтым – вероятно, песком. Как объяснили туранцы, бывавшие в Хаббе не один раз, на этих аренах встречались в бою подневольные и свободные воины, ибо благородные кинаты, как и сам громоносный царь, были большими охотниками до подобных зрелищ. Воинов, сражавшихся друг с другом ради славы и чести либо по принуждению, называли праллами, и каждый из них рядился в одежды своей страны и выбирал подходящее оружие. Так что развлечение получалось не только захватывающим и кровавым, но и весьма красочным.
Конан, памятуя о гладиаторских казармах Халоги, где ему в юности пришлось хлебнуть немало горя, покивал головой и сплюнул за борт. Что на юге, в Хаббе, что на севере, в Гиперборее, народ и благородные любили развлекаться на манер гиен: глядеть, как дерутся львы, и пускать слюну при виде чужой крови. Ну, Митра им судья! Его же, Кована, это не касалось; он не собирался надолго задерживаться здесь, хоть розовый город в кипении зеленых садов, с виноградниками на близлежащих холмах, выглядел веселым и приветливым.
Итак, судно подошло к пристани, и киммериец сошел на берег, а за ним увязались оба купца, желавших скорее поразмять ноги и промочить глотки. Правда, Саддара немного приотстал, отдавая распоряжения своим приказчикам и низко кланяясь смотрителю порта – важному кинату, окруженному стражей. Чиновник этот должен был осмотреть груз и определить размер пошлины, после чего каждому торговому гостю выдавался царский фирман, разрешавший продавать и покупать. Шагая с Мир-Хаммадом к ближайшим кабакам, Конан заметил, как Саддара что-то втолковывает толстобрюхому портовому смотрителю и сует некий пергаментный свиточек – быть может, заранее приготовленную опись товаров. Странно, что Мир-Хаммад не сделал такого же списка, – промелькнула мысль у киммерийца, но он выбросил ее из головы. Торговые дела туранцев его не интересовали.
– Здесь, – тучный купец остановился у входа в таверну, над которым были вывешены сразу два лика Трота, отчеканенные в бронзе: один – добродушный и пьяный, другой – с губами, растянутыми в гримасе вожделения.
– Здесь, – повторил Мир-Хаммад. – Постоялый двор «Веселый Трот»! Здесь мы получим три величайших услады жизни: вино, пищу и женщин.
– А также развлечемся беседой, почтенные друзья мои, и отдохнем на мягких коврах, – добавил подоспевший Саддара.
– Кто будет платить? – поинтересовался Конан, тряхнув своим тощим кошелем.
– Разумеется, мы, славный воин, – сказал Саддара, нежно обнимая киммерийца за талию. – Разумеется, мы, ибо купцам положено платить за вино, которое пьют солдаты, и за мясо, которое они едят.
– А также за женщин, которые их любят, – кивнул бородатый Мир-Хаммад. – Как заповедал Митра, – он поднял руку к солнечному диску, уже опускавшемуся в синие вилайетские воды, – купцы торгуют, богатеют и оплачивают удовольствия солдат, а солдаты защищают купцов. И это мудрый порядок, ибо каждый в мире сем должен следовать своему предназначению.
– Однако, – прибавил Саддара, подталкивая Конана к арке с ликами веселого и похотливого Трота, – если ты, грозный витязь, захочешь поднести нам кувшинчик бранда – просто так, в знак уважения – мы не откажемся. Верно, почтенный Мир-Хаммад?
– Верно, – согласился тучный купец, переглядываясь с тощим. – Тем более, что в кабаках этого гостеприимного города кувшинчик бранда стоит сущий пустяк – одну монету серебром.
Они проследовали под аркой и очутились в просторном внутреннем дворе, обнесенном поверх галереей с комнатами для постояльцев. В середине же двора находился круглый и мелкий бассейн, в коем плескались два десятка девушек, совершенно нагих и весьма приятных на вид; еще столько же сидели на коленях гостей, и одежды на них было не больше, чем на купальщицах. Бассейн окружали лавки да столы, за которыми уместилась бы сотня человек. Тут и было не меньше сотни, но хозяин «Веселого Трота», подскочивший к Саддаре, вмиг нашел свободное место, да еще из самых лучших, поближе к бассейну, откуда девушек можно было разглядеть во всех подробностях. Тощий купец, косясь на Конана, что-то прошептал кабатчику, и на столе тут же возникли тонкогорлые стеклянные кувшины с золотистым брандом, блюдо с жареной птицей и мягкие лепешки – каждая толщиной в двапальца. Затем принесли огромную миску с дымящейся лапшой, щедро приправленной перцем, – хаббатейское блюдо, знаменитое во всех землях вкруг Вилайета.
– Кром! – произнес Конан, перемигнувшись с черноглазой красоткой в бассейне, по виду – туранкой. – Хорошо нас тут принимают!
– Не нас, а тебя, – возразил Саддара, кивнув на кабатчика и двух его слуг, тащивших подносы с фруктами, чашу для омовения и другой сосуд, в котором дымился варенный в молоке барашек, тоже из особых хаббатейских блюд. – Так встречают тебя, ибо я сказал хозяину, что он удостоился посещения славного воина, сражавшегося во всех странах мира и положившего врагов без числа и меры. А воинов в Хаббе почитают.
– Прах и пепел! Я вижу, тут живут неглупые люди! – Конан вновь подмигнул черноглазой, подумав, что в этих приятных краях можно было бы и задержаться. Куда денется Наставник, обучающий слуг Митры? Никуда! Как сидел он в своих гирканских горах сотню лет, так и будет в них сидеть; а значит, к чему проявлять торопливость?
Хозяин, подобострастно кланяясь, расставил на столе кубки; сосуд Конана был втрое больше, чем у купцов. Саддара бросил кабатчику мешочек с серебром, и тот поймал его на лету. Засим золотистый бранд хлынул в чаши.
Опрокинув напиток в глотку, киммериец крякнул; это хаббатейское зелье было ароматным и жгучим, как расплавленный огонь. Казалось, солнце, глаз пресветлого Митры, уронило в стеклянный кувшин свою слезу, чтобы одарить удовольствием смертных, приобщив их к божественной благодати. Конан тут же ее ощутил: в голове у него слегка зашумело, а в желудке разлилось приятное тепло.
Мир-Хаммад, выхлебав свой кубок, одобрительно произнес:
– Не финиковое вино, однако! Клянусь милостью Ормазда, ничего крепче я в жизни не пивал!
– И я, – согласился Саддара и цокнул языком. – Ни аквилонское, ни барахтанское, ни офирское не сравнятся с этим божественным напитком! Ну, а кислое стигийское…
– Моча черного верблюда, – закончил Конан и снова подставил свою чашу. Они выпили по второй. Конан закусил наперченной лапшой и вытер брызнувшие из глаз слезы.
– Говорят, – сказал Мир-Хаммад, обгладывая цыпленка, – что в Ванахейме либо Асгарде научились варить пьяное зелье из меда и пшена, называемое Кровью Нергала. И еще я слышал, что не уступает оно по крепости хаббатейскому бранду, только отвратительно на вкус – как и прочие напитки ванахеймских дикарей.
– Враки, – киммериец покачал головой, внимательно изучая содержимое бассейна. Черноглазая туранка призывно улыбалась ему, но он не спешил: в этом лягушатнике было из чего выбирать. К примеру, вон та, светловолосая, с полными грудями и гибким станом… Она напомнила киммерийцу Зийну, дочь рыцаря из Пуантена, замерзшую во время полярной пурги. К ней Конан питал самые лучшие чувства, и потому светловолосая, плескавшаяся в бассейне, заслуживала самого пристального внимания.
Но Мир-Хаммад прервал его раздумья.
– Враки? Почему враки? – спросил он, вычесывая из бороды птичьи кости.
– Потому что в Ванахейме и Асгарде варят только черное вонючее пиво, – объяснил Конан. – Меду же у них отродясь не бывало, ведь в тех краях вместо пчел одни комары. Я там бывал, знаю!
– Неужели они не пьют вина? – с непритворным ужасом спросил Саддара.
– Пьют, еще как пьют, клянусь Кромом! Хлещут! Да только у ваниров и асов все вино краденое, взятое во время набегов в Аквилонии, Немедии или Зингаре. И мед оттуда же… Кроме пива, эти рыжие шакалы делают брагу, но она будет послабей бранда.
Подняв свой кубок, Конан с удовольствием добавил топлива в костер, бушевавший у него в животе. Кабатчик, заметив, что блюдо с птицей опустело и гости уже взялись за барашка и лапшу, повел бровью, и перед киммерийцем возник поднос с запеченными осетрами. Эти огромные рыбины, таявшие во рту, водились в реке Запорожке, впадавшей в Вилайет южнее Хаббы, и были редкостным деликатесом, достойным стола владык. Конан, поспешно расправившись с барашком, принялся за осетров, не забывая орошать пишу глотками золотистого бранда. Этот напиток нравился ему все больше и больше.
– Скажи, славный воин, – спросил Мир-Хаммад, обгладывая рыбью спинку, – а почему ты назвал ваниров рыжими шакалами?
– Так они рыжие и есть, – ухмыльнулся Конан. – Все рыжие… во-он как та красотка! – Он ткнул осетровым хвостом в одну из девушек в бассейне – зеленоглазую, с огненными волосами. Она ему тоже кого-то напоминала; но вот кого, он уже припомнить не мог.
Пир продолжался. Конан опрокидывал кубок за кубком, а прочие гости «Веселого Трота», смуглые лупоглазые местные жители да заезжие купцы, следили за синеглазым великаном в почтительном изумлении и тихо перешептывались, что-то подсчитывая на пальцах – не то число опустошенных блюд, не то количество выпитых чаш. Похоже, хоть хаббатейцы, почитавшие воинскую доблесть, и повидали в своем портовом городе много всяких богатырей, но такие, как этот киммериец, все же являлись редкостью. Он не только ел и пил за троих, но мог, не сходя с места, справиться с тремя, а то и с четырьмя бойцами на выбор. Кулаки у него были как молоты, плечи – шире лавки, а два длинных клинка в потертых ножнах за спиной явно служили не для украшения.
Что же касается Конана, то он на взгляды посетителей внимания не обращал, а все посматривал на девушек, плескавшихся в бассейне. Сейчас, после обильных возлияний, они казались киммерийцу стайкой юрких рыбешек, покрытых золотистой и серебряной чешуей, с глазами, отливавшими изумрудом, сапфиром и загадочным мерцанием обсидиана. Золотыми были южные смуглянки, а кожа северных красавиц сияла живым и теплым серебром. Конан никак не мог решить, кого же он выберет на ночь, дабы не прозябать на мягких коврах в одиночестве. И черноглазая, и светловолосая нежно улыбались ему, но остальные выглядели совсем не хуже. Например, та рыженькая и белотелая, похожая на северянку с ванахеймских равнин…
Тут он обнаружил, что бранд кончился.
– Б-будем пить ещ-ще? – спросил Саддара заплетавшимся языком.
– Б-будем, – подтвердил Конан и, заметив, что купец потянулся к поясу, махнул рукой. – Н-нет! Теперь м-моя очередь! – Он выудил три больших монеты доброго туранского серебра, позвенел ими в кулаке и швырнул кабатчику: – Т-тащи выпивку! На все! Трр-ри кувшина!
Их Конан одолел почти в одиночестве, ибо туранцы сомлели, хоть на долю их пришлась пятая того, что выпил киммериец. Мир-Хаммад, озирая девушек в бассейне, расправил неверными руками бороду и сообщил:
– Бее-дняя-жки! Он-ни совсем зам-мерзли!
– Нчго… – пробормотал Саддара. – Нчго… м-мы их согреем…
– Спр-вавим-сся ли? – усомнился Мир-Хаммад. – Их – д-двадцать, а н-нас – трое…
– Стыы-дно! – заявил Сандара. – Сстыы-дно смн-ваться! У т-тебя же болш-шой оп-пыт… гарр-рем… воем… восм-ндцат жн-щин…
– Н-но я не сп-плю со всеми одновр-менно!
Они начали пререкаться, а Конан встал, подмигнул девушкам, сгреб одной рукой свои мечи, а другой выудил из бассейна черноволосую. Подскочившему хозяину «Веселого Трота» он приказал:
– Прр-води меня наверх! И прр-ришли еще эту и эту! – Он ткнул пальцем в рыженькую и светловолосую.
– Всех сразу? – восхитился хозяин, разинув рот словно огромная жаба.
– Всех срр-разу! И поскорр-рей!
Почти не шатаясь, Конан поднялся по лестнице, вошел в комнату и повалился на мягкий ковер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
Еще Конан увидел храмы; одни, с круглыми высокими куполами, были посвящены Митре; другие, низкие и квадратные – Ариману; третьи, выстроенные в форме шестигранных башен – заморанскому Белу, богу-покровителю торговцев, а также воров (ибо торговля и воровство нередко гуляют рука об руку). Имелся в Хаббе и свой бог, шестирукий Трот с тремя головами, чьи святилища напоминали трехгранные пирамиды с тремя входами; и над каждым из них был высечен один из ликов божества: грозный, пьяный или похотливый. Трот являлся универсальным божеством, символизирующим одновременно дела войны и власти, выгоды и любви, а также все плотские удовольствия. За соответствующую мзду его жрецы равно оделяли благословением и благородных кинатов, и солдат, и купцов, и пьяниц, и потаскух из веселых домов.
Заметил Конан и необычные городские строения, расположенные на окраинах – вытянутые овалом амфитеатры, которых в Хаббе насчитывалось пять или шесть. Были они довольно велики, и даже издалека, с корабельной палубы, киммериец разглядел каменные скамьи-ступени и арены, посыпанные чем-то желтым – вероятно, песком. Как объяснили туранцы, бывавшие в Хаббе не один раз, на этих аренах встречались в бою подневольные и свободные воины, ибо благородные кинаты, как и сам громоносный царь, были большими охотниками до подобных зрелищ. Воинов, сражавшихся друг с другом ради славы и чести либо по принуждению, называли праллами, и каждый из них рядился в одежды своей страны и выбирал подходящее оружие. Так что развлечение получалось не только захватывающим и кровавым, но и весьма красочным.
Конан, памятуя о гладиаторских казармах Халоги, где ему в юности пришлось хлебнуть немало горя, покивал головой и сплюнул за борт. Что на юге, в Хаббе, что на севере, в Гиперборее, народ и благородные любили развлекаться на манер гиен: глядеть, как дерутся львы, и пускать слюну при виде чужой крови. Ну, Митра им судья! Его же, Кована, это не касалось; он не собирался надолго задерживаться здесь, хоть розовый город в кипении зеленых садов, с виноградниками на близлежащих холмах, выглядел веселым и приветливым.
Итак, судно подошло к пристани, и киммериец сошел на берег, а за ним увязались оба купца, желавших скорее поразмять ноги и промочить глотки. Правда, Саддара немного приотстал, отдавая распоряжения своим приказчикам и низко кланяясь смотрителю порта – важному кинату, окруженному стражей. Чиновник этот должен был осмотреть груз и определить размер пошлины, после чего каждому торговому гостю выдавался царский фирман, разрешавший продавать и покупать. Шагая с Мир-Хаммадом к ближайшим кабакам, Конан заметил, как Саддара что-то втолковывает толстобрюхому портовому смотрителю и сует некий пергаментный свиточек – быть может, заранее приготовленную опись товаров. Странно, что Мир-Хаммад не сделал такого же списка, – промелькнула мысль у киммерийца, но он выбросил ее из головы. Торговые дела туранцев его не интересовали.
– Здесь, – тучный купец остановился у входа в таверну, над которым были вывешены сразу два лика Трота, отчеканенные в бронзе: один – добродушный и пьяный, другой – с губами, растянутыми в гримасе вожделения.
– Здесь, – повторил Мир-Хаммад. – Постоялый двор «Веселый Трот»! Здесь мы получим три величайших услады жизни: вино, пищу и женщин.
– А также развлечемся беседой, почтенные друзья мои, и отдохнем на мягких коврах, – добавил подоспевший Саддара.
– Кто будет платить? – поинтересовался Конан, тряхнув своим тощим кошелем.
– Разумеется, мы, славный воин, – сказал Саддара, нежно обнимая киммерийца за талию. – Разумеется, мы, ибо купцам положено платить за вино, которое пьют солдаты, и за мясо, которое они едят.
– А также за женщин, которые их любят, – кивнул бородатый Мир-Хаммад. – Как заповедал Митра, – он поднял руку к солнечному диску, уже опускавшемуся в синие вилайетские воды, – купцы торгуют, богатеют и оплачивают удовольствия солдат, а солдаты защищают купцов. И это мудрый порядок, ибо каждый в мире сем должен следовать своему предназначению.
– Однако, – прибавил Саддара, подталкивая Конана к арке с ликами веселого и похотливого Трота, – если ты, грозный витязь, захочешь поднести нам кувшинчик бранда – просто так, в знак уважения – мы не откажемся. Верно, почтенный Мир-Хаммад?
– Верно, – согласился тучный купец, переглядываясь с тощим. – Тем более, что в кабаках этого гостеприимного города кувшинчик бранда стоит сущий пустяк – одну монету серебром.
Они проследовали под аркой и очутились в просторном внутреннем дворе, обнесенном поверх галереей с комнатами для постояльцев. В середине же двора находился круглый и мелкий бассейн, в коем плескались два десятка девушек, совершенно нагих и весьма приятных на вид; еще столько же сидели на коленях гостей, и одежды на них было не больше, чем на купальщицах. Бассейн окружали лавки да столы, за которыми уместилась бы сотня человек. Тут и было не меньше сотни, но хозяин «Веселого Трота», подскочивший к Саддаре, вмиг нашел свободное место, да еще из самых лучших, поближе к бассейну, откуда девушек можно было разглядеть во всех подробностях. Тощий купец, косясь на Конана, что-то прошептал кабатчику, и на столе тут же возникли тонкогорлые стеклянные кувшины с золотистым брандом, блюдо с жареной птицей и мягкие лепешки – каждая толщиной в двапальца. Затем принесли огромную миску с дымящейся лапшой, щедро приправленной перцем, – хаббатейское блюдо, знаменитое во всех землях вкруг Вилайета.
– Кром! – произнес Конан, перемигнувшись с черноглазой красоткой в бассейне, по виду – туранкой. – Хорошо нас тут принимают!
– Не нас, а тебя, – возразил Саддара, кивнув на кабатчика и двух его слуг, тащивших подносы с фруктами, чашу для омовения и другой сосуд, в котором дымился варенный в молоке барашек, тоже из особых хаббатейских блюд. – Так встречают тебя, ибо я сказал хозяину, что он удостоился посещения славного воина, сражавшегося во всех странах мира и положившего врагов без числа и меры. А воинов в Хаббе почитают.
– Прах и пепел! Я вижу, тут живут неглупые люди! – Конан вновь подмигнул черноглазой, подумав, что в этих приятных краях можно было бы и задержаться. Куда денется Наставник, обучающий слуг Митры? Никуда! Как сидел он в своих гирканских горах сотню лет, так и будет в них сидеть; а значит, к чему проявлять торопливость?
Хозяин, подобострастно кланяясь, расставил на столе кубки; сосуд Конана был втрое больше, чем у купцов. Саддара бросил кабатчику мешочек с серебром, и тот поймал его на лету. Засим золотистый бранд хлынул в чаши.
Опрокинув напиток в глотку, киммериец крякнул; это хаббатейское зелье было ароматным и жгучим, как расплавленный огонь. Казалось, солнце, глаз пресветлого Митры, уронило в стеклянный кувшин свою слезу, чтобы одарить удовольствием смертных, приобщив их к божественной благодати. Конан тут же ее ощутил: в голове у него слегка зашумело, а в желудке разлилось приятное тепло.
Мир-Хаммад, выхлебав свой кубок, одобрительно произнес:
– Не финиковое вино, однако! Клянусь милостью Ормазда, ничего крепче я в жизни не пивал!
– И я, – согласился Саддара и цокнул языком. – Ни аквилонское, ни барахтанское, ни офирское не сравнятся с этим божественным напитком! Ну, а кислое стигийское…
– Моча черного верблюда, – закончил Конан и снова подставил свою чашу. Они выпили по второй. Конан закусил наперченной лапшой и вытер брызнувшие из глаз слезы.
– Говорят, – сказал Мир-Хаммад, обгладывая цыпленка, – что в Ванахейме либо Асгарде научились варить пьяное зелье из меда и пшена, называемое Кровью Нергала. И еще я слышал, что не уступает оно по крепости хаббатейскому бранду, только отвратительно на вкус – как и прочие напитки ванахеймских дикарей.
– Враки, – киммериец покачал головой, внимательно изучая содержимое бассейна. Черноглазая туранка призывно улыбалась ему, но он не спешил: в этом лягушатнике было из чего выбирать. К примеру, вон та, светловолосая, с полными грудями и гибким станом… Она напомнила киммерийцу Зийну, дочь рыцаря из Пуантена, замерзшую во время полярной пурги. К ней Конан питал самые лучшие чувства, и потому светловолосая, плескавшаяся в бассейне, заслуживала самого пристального внимания.
Но Мир-Хаммад прервал его раздумья.
– Враки? Почему враки? – спросил он, вычесывая из бороды птичьи кости.
– Потому что в Ванахейме и Асгарде варят только черное вонючее пиво, – объяснил Конан. – Меду же у них отродясь не бывало, ведь в тех краях вместо пчел одни комары. Я там бывал, знаю!
– Неужели они не пьют вина? – с непритворным ужасом спросил Саддара.
– Пьют, еще как пьют, клянусь Кромом! Хлещут! Да только у ваниров и асов все вино краденое, взятое во время набегов в Аквилонии, Немедии или Зингаре. И мед оттуда же… Кроме пива, эти рыжие шакалы делают брагу, но она будет послабей бранда.
Подняв свой кубок, Конан с удовольствием добавил топлива в костер, бушевавший у него в животе. Кабатчик, заметив, что блюдо с птицей опустело и гости уже взялись за барашка и лапшу, повел бровью, и перед киммерийцем возник поднос с запеченными осетрами. Эти огромные рыбины, таявшие во рту, водились в реке Запорожке, впадавшей в Вилайет южнее Хаббы, и были редкостным деликатесом, достойным стола владык. Конан, поспешно расправившись с барашком, принялся за осетров, не забывая орошать пишу глотками золотистого бранда. Этот напиток нравился ему все больше и больше.
– Скажи, славный воин, – спросил Мир-Хаммад, обгладывая рыбью спинку, – а почему ты назвал ваниров рыжими шакалами?
– Так они рыжие и есть, – ухмыльнулся Конан. – Все рыжие… во-он как та красотка! – Он ткнул осетровым хвостом в одну из девушек в бассейне – зеленоглазую, с огненными волосами. Она ему тоже кого-то напоминала; но вот кого, он уже припомнить не мог.
Пир продолжался. Конан опрокидывал кубок за кубком, а прочие гости «Веселого Трота», смуглые лупоглазые местные жители да заезжие купцы, следили за синеглазым великаном в почтительном изумлении и тихо перешептывались, что-то подсчитывая на пальцах – не то число опустошенных блюд, не то количество выпитых чаш. Похоже, хоть хаббатейцы, почитавшие воинскую доблесть, и повидали в своем портовом городе много всяких богатырей, но такие, как этот киммериец, все же являлись редкостью. Он не только ел и пил за троих, но мог, не сходя с места, справиться с тремя, а то и с четырьмя бойцами на выбор. Кулаки у него были как молоты, плечи – шире лавки, а два длинных клинка в потертых ножнах за спиной явно служили не для украшения.
Что же касается Конана, то он на взгляды посетителей внимания не обращал, а все посматривал на девушек, плескавшихся в бассейне. Сейчас, после обильных возлияний, они казались киммерийцу стайкой юрких рыбешек, покрытых золотистой и серебряной чешуей, с глазами, отливавшими изумрудом, сапфиром и загадочным мерцанием обсидиана. Золотыми были южные смуглянки, а кожа северных красавиц сияла живым и теплым серебром. Конан никак не мог решить, кого же он выберет на ночь, дабы не прозябать на мягких коврах в одиночестве. И черноглазая, и светловолосая нежно улыбались ему, но остальные выглядели совсем не хуже. Например, та рыженькая и белотелая, похожая на северянку с ванахеймских равнин…
Тут он обнаружил, что бранд кончился.
– Б-будем пить ещ-ще? – спросил Саддара заплетавшимся языком.
– Б-будем, – подтвердил Конан и, заметив, что купец потянулся к поясу, махнул рукой. – Н-нет! Теперь м-моя очередь! – Он выудил три больших монеты доброго туранского серебра, позвенел ими в кулаке и швырнул кабатчику: – Т-тащи выпивку! На все! Трр-ри кувшина!
Их Конан одолел почти в одиночестве, ибо туранцы сомлели, хоть на долю их пришлась пятая того, что выпил киммериец. Мир-Хаммад, озирая девушек в бассейне, расправил неверными руками бороду и сообщил:
– Бее-дняя-жки! Он-ни совсем зам-мерзли!
– Нчго… – пробормотал Саддара. – Нчго… м-мы их согреем…
– Спр-вавим-сся ли? – усомнился Мир-Хаммад. – Их – д-двадцать, а н-нас – трое…
– Стыы-дно! – заявил Сандара. – Сстыы-дно смн-ваться! У т-тебя же болш-шой оп-пыт… гарр-рем… воем… восм-ндцат жн-щин…
– Н-но я не сп-плю со всеми одновр-менно!
Они начали пререкаться, а Конан встал, подмигнул девушкам, сгреб одной рукой свои мечи, а другой выудил из бассейна черноволосую. Подскочившему хозяину «Веселого Трота» он приказал:
– Прр-води меня наверх! И прр-ришли еще эту и эту! – Он ткнул пальцем в рыженькую и светловолосую.
– Всех сразу? – восхитился хозяин, разинув рот словно огромная жаба.
– Всех срр-разу! И поскорр-рей!
Почти не шатаясь, Конан поднялся по лестнице, вошел в комнату и повалился на мягкий ковер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16