Мерно раскачиваясь на бегу, он думал о лошадях.
Когда перед беглецами замаячили неясные контуры стен Хиры, первого из хаббатейских городков, возведенных у Великого Пути, он остановился и спросил Сигвара:
– Как твоя нога, приятель? Можешь бежать?
– Могу. Не беспокойся о моей ноге, – отдуваясь, сказал асир. – Ни ноги, ни руки меня еще не подводили.
– Ну, конечно! Я забыл, что ты лишь головой слаб, – Конан ухмыльнулся, всматриваясь в темные городские башни и крыши, торчавшие над стеной. Он протянул к ним руку. – Здесь нам надо раздобыть коней. Без коней в степи далеко не уйдешь. Значит, нужны кони, а еще – копья, фляги для воды, мешки, плащи и звонкая монета.
– Зачем нам фляги? – Сайг разгладил бороду. – Я понимаю, ежели они будут с брандом! А вода… на кой мне сдалась вода?
– Кром! Слушай, тупоголовый: гирканская степь – не равнины Асгарда, где зимой – снег, а летом – болото, и воду можно выжать из мха! В степи от речки до речки – целый дневной переход, и без воды его не всякий одолеет!
– Я одолею, – пробурчал асир, но все же взялся за свою секиру. – Ну, и где мы возьмем коней и все остальное добро? Полезем за ним в город?
– Зачем? У дороги должна быть караульная, а в ней – солдаты. У солдат есть все, что нам надо.
– Кроме денег, – произнес Сайг, но Конан, нетерпеливо махнув рукой, уже шагал по обочине.
При дороге и впрямь нашлась караульная – невысокая квадратная башенка в два яруса с выступающей аркой, над которой, как показалось Конану, торчал шар – примерно такой же величины, как сферы, венчавшие придорожные обелиски. Вход в башню освещали три факела; в загончике позади нее фыркали скакуны. Караульный пост находился рядом с дорогой, в десятке шагов от обочины, и с обеих сторон к нему подступали деревья. Конан, обнажив клинок, скользнул мимо темных стволов; Сайг, с секирой в руках, крался следом.
Двух стражей, прислонившихся к стене у входной арки, им удалось прикончить без шума. Затем киммериец и асир ворвались внутрь и отправили к Нергалу еще четырех солдат, дремавших на брошенных в углу кошмах. Среди снаряжения хаббатейцев нашлись и копья, и фляги, и мешки, и огнива, но монет, как и опасался Сигвар, было маловато – пригоршня серебра да три пригоршни меди. Медяками Конан побрезговал.
Прихватив все, что представляло ценность, они направились в загон и выбрали двух жеребцов – тех, что были уже оседланы. Вероятно, покойным стражам полагалось не только охранять дорогу, но и держать наготове пару коней для гонцов, развозивших царские повеления. Догадавшись об этом, Конан решил, что лошади должны быть выносливыми и резвыми.
Спустя недолгое время беглецы опять мчались по дороге на восток. Теперь они двигались быстрее, и изрядно возросший груз не тяготил плечи, зато топот копыт разносился на тысячу локтей окрест, предупреждая всякого, что по торговому тракту едут всадники. Это тревожило Конана, но он надеялся, что их примут за царских гонцов.
Мимо проносились темные поля и рощи; меж ними здесь и там неясными контурами маячили дома. Они то жались друг к другу, сплавляясь в бесформенную расплывчатую массу селения или деревушки, то стояли по отдельности, на холме или у излучин каналов и рек, отливавших в свете звезд тусклым серебром. Одинокие дома казались заметно массивней и выше – видно, то были загородные усадьбы кинатов; и Конан принялся размышлять о том, что, будь у него время, стоило бы наведаться в одну из этих вилл. Не меньшим соблазном являлись и придорожные караван-сараи, встречавшиеся через каждые двадцать-тридцать тысяч локтей; за их стенами сейчас наверняка почивали купцы, в кошелях которых водилось побольше монеты, чем у хаббатейских стражников.
Однако киммериец и асир не располагали временем даже для самого краткого налета. Не стоило сомневаться, что их дерзкий побег и убийство солдат не останутся безнаказанными; утром, едва обнаружатся трупы, по следам беглецов отправят погоню. Разумеется, конных стрелков, лучших в хаббатейском войске; опытных воинов, привыкших сражаться с дикими кочевниками Гиркании, знавших окрестные степи как собственную ладонь. И с ними будут собаки! Огромные шандаратские мастафы, способные загрызть барса!
Лошади мчались резвой рысью, и Конан, ритмично подскакивая в седле, размышлял о собаках и хаббатейских всадниках. Он не заблуждался на их счет и не переоценивал собственных сил; он знал, что если их с Сайгом догонят, схватка будет серьезной. В конце концов, все определялось тем, скольких воинов вышлют в погоню. Если десяток или полтора, беглецы могли подстеречь их, частью перебить, частью измотать и напугать; если больше, то победа превращалась в вопрос везения и удачи. Конан, уповая на благосклонность Митры, надеялся, что стрелков и собак будет не слишком много. С другой стороны, мог ли он рассчитывать на божественное провидение? Люди не всегда поступают по воле богов, и хаббатейцы не дураки; возможно, они вышлют большой отряд, хотя беглецов лишь двое.
Вероятно, так и будет, думал Конан. Ведь бежали не просто два раба, не просто два пралла, а два лучших пралла! Два бойца, доказавших свою силу и искусство на аренах Хаббы! Вряд ли десяток лучников и пара мастафов сумеют справиться с такими воинами… Значит, людей и собак будет больше. Вдвое, втрое больше! И сейчас, прислушиваясь к звонкому цокоту копыт, Конан уже обдумывал, где и какую нужно устроить засаду, стоит ли поиграть с хаббатейцами в прятки среди оврагов и холмов либо лучше оторваться от них на максимальное расстояние. Размышлял он и о том, высохла ли трава в степи и удастся ли ее поджечь – но эту уловку киммериец приберегал на самый крайний случай. Демоны огня слишком опасны, и шутить с ними не стоило.
Прежде, сидя в каморке под ристалищем, Конан не раз прикидывал, как будет уходить от погони. Но мысли те были смутными и неопределенными, ибо многое оставалось еще неясным. К примеру, как разделаться с решеткой? Как перебить стражу? Как разыскать свои драгоценные мечи? Затем, получив подарок от трех подружек из «Веселого Трота», он долго колебался, что делать с Сайгом. Когда же эта проблема была разрешена, встала другая – ускользнуть по-тихому, не перебудив половину Хаббы. А вот теперь, на темной ночной дороге, пришло время подумать насчет дальнейших действий. Ибо любой побег успешен лишь в двух случаях: когда погони нет вообще, либо когда погоня переправлена на ту дорожку, что тянется в царство Нергала. Недаром же она идет рядом с Великим Путем Нефрита и Шелка!
Сигвар, скакавший бок о бок с киммерийцем, откашлялся, прервав его размышления.
– Слушай, приятель, хочу тебя кой о чем спросить…
– Спрашивай.
– Рассказывал ты о парнях, слугах Митры, что бродят по свету и жгут всякую нечисть… А вот если они спалят что-то не то? Ну, как случается под горячую руку… Или, скажем, припекут задницу купцу либо королю, чтоб попользоваться его добром? Что тогда?
– Тогда их ждет кара, – ответил Конан.
– Какая?
– Не знаю. – Он и в самом деле не ведал об этом, хоть не раз задумывался о гневе Митры и всяких уловках, позволивших бы избежать наказания. – Не знаю, – повторил Конан, раскачиваясь в седле. – Сказано было: кара! Может, Митра убьет ослушника на месте, а может, не убьет, а сделает так, что жизнь покажется тусклой, как на Серых Равнинах. Вот ты, Сигвар, захотел бы остаться в живых, потеряв свою силу? Когда меч не поднять и с женщиной не лечь?
Сайг хмыкнул.
– На что мне такая жизнь! Лучше уж обняться с копьем, вогнать его под ребро, и делу конец! – Асир замолчал, и хотя Конан не мог разглядеть в темноте лицо приятеля, но догадался, что тот хмурится. – А ты смелый парень, – наконец сказал Сайг. – Готов дать обет этому Наставнику, старому ворону! А вдруг нарушишь?
– Нарушу, так отвечу, – буркнул Конан. Он не собирался посвящать Сайга в свои раздумья о возможной каре. Сейчас он ее не боялся, ибо кара мнилась ему пропастью за тремя горами, и горы те, звавшиеся Дорогой, Учением и Грехом, были круты и высоки. Что тревожиться о наказании? Прежде надо добраться до Наставника, обучиться у него и, наконец, согрешить! А чтоб добраться куда следует, хорошо бы стряхнуть погоню, хаббатейских всадников и проклятых псов…
Но Сигвар не отставал.
– Дивлюсь я тебе, да и себе тоже, – произнес он с гулким вздохом. – Поглядеть на нас, так два сапога – пара… А на самом-то деле!
– Ты это о чем?
– О том, воронья башка, что ты – сапог, который шагает прямо к цели. А я – сапог, что бредет то туда, то сюда. То в Киммерию за шкурами, то в Гандерланд за рабами, то в Замору за золотом и серебром! И никак мне не выбраться на верный путь.
– Может, твой путь и есть самый верный, – сказал Конан.
– Нет, приятель. Возьми, к примеру, эту вонючую Хаббу: попал я в ихний гадюшник и сидел в нем, покуда ты не появился. Нельзя сказать, чтоб мне не думалось о побеге, но вроде я и бежать не собирался. Резал всех подряд, а хаббатейцы ревели и славили меня, и мне это нравилось! Нравилось, что я всех сильней, нравились жратва и вино…
– Ну, так и оставался бы в том гадюшнике!
– А ты почему не остался? Может, прикончил бы меня на арене и сделался любимым царским праллом, а? Резал бы глотки, пил бранд да слушал, как квакают хаббатейские жабы!
– Уши обвиснут от их кваканья, – Конан тряхнул головой. – Клянусь Кромом, не стал бы я их потешать ни за вино и жратву, ни за деньги! Не стал бы, и все! Ну и потом, – добавил он, помолчав, – ты же знаешь, чего я ищу.
– Вот-вот! Ты – сапог, шагающий к цели! А теперь и я за тобой увязался… В степь, к свободе, в Дамаст! – Асир внезапно захохотал, а, отсмеявшись, заметил: – Все-таки хорошо, что тебе не досталось по черепу моей секирой.
– А тебе – моим клинком по шее, – сказал в ответ киммериец и приподнялся в седле. – Гляди, приятель: что-то заслоняет звезды… – Он ткнул копьем вперед и вправо. – Похоже на городскую стену с башнями. Не иначе, как Сейтур!
– Чтоб его пьяный волк обмочил! Ничего не вижу, медвежье брюхо… – пробормотал Сайг.
– Не видишь, и ладно! Хорошо бы, чтоб и нас никто не увидел. Там, у дороги, солдаты – как в Хире.
– Может, они нас не увидят, зато услышат, – сказал асир.
– Подумают, что скачут царские гонцы.
– То ли подумают, то ли нет! Давай-ка наладим их к Нергалу, приятель!
– Проскочим, – возразил Конан. – Пока эти жабы возьмутся за луки, будем уже далеко. В такой тьме нас стрелой не достанешь! Кромом клянусь, проскочим! Проскользнем, как тени с Серых Равнин!
* * *
Но проскользнуть как тени им не удалось.
До квадратной сторожевой башенки было еще с полсотни шагов, а на дороге уже появились два стража – один с факелом, другой с луком. Факелоносец протяжно закричал, требуя остановиться и предъявить грамоту либо иной знак, разрешающий проезд в ночное время; стрелок на всякий случай оттянул тетиву.
Конан и Сигвар пришпорили коней. Мерная дробь копыт перешла в лихорадочный барабанный грохот, и солдаты, стоявшие на дороге, видно поняли, что неведомые всадники не собираются замедлять ход. Воин с факелом с громкими криками бросился к башне, а лучник, выказав завидное хладнокровие, метнул стрелу. Она прошелестела у самого виска Конана, заставив его мрачно усмехнуться. Что ни говори, эти хаббатейские лучники знали свое дело! Солдат бил явно по звуку; вряд ли боги даровали ему такое же острое зрение, как у киммерийца, а значит, он не видел на темной дороге ни людей, ни их скакунов. Однако ж по топоту копыт смог прикинуть, где у всадника голова!
Но своей собственной он лишился. Топор Сигвара описал полукруг, и тело хаббатейца с глухим шумом рухнуло на дорогу. Его голова откатилась к обочине, прямо под ноги выскочивших из караульной солдат. Конан успел заметить отблески кроваво-красного огня на их бронзовых щитах, развевающиеся перья, подъятые клинки, торопливо вскинутые луки. В следующий момент сильный жеребец унес всадника в безопасную темноту; киммериец пригнулся к гриве коня, обхватив его теплую шею, и свистнувшие над ними стрелы канули в ночь.
Сигвар, размахивая секирой, с диким гиканьем погонял скакуна. Грохот копыт мешал Конану разобрать его торжествующие вопли, но в душе киммерийца не было радости. Хоть они и прорвались мимо сейтурской заставы, но нашумели – и не просто нашумели, а снесли голову одному из стрелков. Что теперь подумают солдаты? Примут их за разбойников? Догадаются, что мимо них промчались сбежавшие из столицы праллы? И что они сделают, эти хаббатейские жабы? Пустятся в погоню?
Но позади все было тихо, и Конан постепенно успокоился. Кони уносили беглецов на восток, и с каждым их скачком расстояние до Хаббы и ее залитых кровью ристалищ увеличивалось на шесть локтей; по обочинам дороги по-прежнему маячили едва заметные в темноте дома и деревья, каменные обелиски, увенчанные шарами, да высокие стены постоялых дворов. Стояла тишина, нарушаемая лишь мерным топотом, скрипом седел, лошадиным храпом да редкими сонными вскриками птиц. Хаббатея, богатая, обильная, пресыщенная Хаббатея дремала под бархатисто-черным южным небом, нежилась в объятиях теплого ночного ветерка, игравшего среди виноградных лоз и ветвей персиковых деревьев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
Когда перед беглецами замаячили неясные контуры стен Хиры, первого из хаббатейских городков, возведенных у Великого Пути, он остановился и спросил Сигвара:
– Как твоя нога, приятель? Можешь бежать?
– Могу. Не беспокойся о моей ноге, – отдуваясь, сказал асир. – Ни ноги, ни руки меня еще не подводили.
– Ну, конечно! Я забыл, что ты лишь головой слаб, – Конан ухмыльнулся, всматриваясь в темные городские башни и крыши, торчавшие над стеной. Он протянул к ним руку. – Здесь нам надо раздобыть коней. Без коней в степи далеко не уйдешь. Значит, нужны кони, а еще – копья, фляги для воды, мешки, плащи и звонкая монета.
– Зачем нам фляги? – Сайг разгладил бороду. – Я понимаю, ежели они будут с брандом! А вода… на кой мне сдалась вода?
– Кром! Слушай, тупоголовый: гирканская степь – не равнины Асгарда, где зимой – снег, а летом – болото, и воду можно выжать из мха! В степи от речки до речки – целый дневной переход, и без воды его не всякий одолеет!
– Я одолею, – пробурчал асир, но все же взялся за свою секиру. – Ну, и где мы возьмем коней и все остальное добро? Полезем за ним в город?
– Зачем? У дороги должна быть караульная, а в ней – солдаты. У солдат есть все, что нам надо.
– Кроме денег, – произнес Сайг, но Конан, нетерпеливо махнув рукой, уже шагал по обочине.
При дороге и впрямь нашлась караульная – невысокая квадратная башенка в два яруса с выступающей аркой, над которой, как показалось Конану, торчал шар – примерно такой же величины, как сферы, венчавшие придорожные обелиски. Вход в башню освещали три факела; в загончике позади нее фыркали скакуны. Караульный пост находился рядом с дорогой, в десятке шагов от обочины, и с обеих сторон к нему подступали деревья. Конан, обнажив клинок, скользнул мимо темных стволов; Сайг, с секирой в руках, крался следом.
Двух стражей, прислонившихся к стене у входной арки, им удалось прикончить без шума. Затем киммериец и асир ворвались внутрь и отправили к Нергалу еще четырех солдат, дремавших на брошенных в углу кошмах. Среди снаряжения хаббатейцев нашлись и копья, и фляги, и мешки, и огнива, но монет, как и опасался Сигвар, было маловато – пригоршня серебра да три пригоршни меди. Медяками Конан побрезговал.
Прихватив все, что представляло ценность, они направились в загон и выбрали двух жеребцов – тех, что были уже оседланы. Вероятно, покойным стражам полагалось не только охранять дорогу, но и держать наготове пару коней для гонцов, развозивших царские повеления. Догадавшись об этом, Конан решил, что лошади должны быть выносливыми и резвыми.
Спустя недолгое время беглецы опять мчались по дороге на восток. Теперь они двигались быстрее, и изрядно возросший груз не тяготил плечи, зато топот копыт разносился на тысячу локтей окрест, предупреждая всякого, что по торговому тракту едут всадники. Это тревожило Конана, но он надеялся, что их примут за царских гонцов.
Мимо проносились темные поля и рощи; меж ними здесь и там неясными контурами маячили дома. Они то жались друг к другу, сплавляясь в бесформенную расплывчатую массу селения или деревушки, то стояли по отдельности, на холме или у излучин каналов и рек, отливавших в свете звезд тусклым серебром. Одинокие дома казались заметно массивней и выше – видно, то были загородные усадьбы кинатов; и Конан принялся размышлять о том, что, будь у него время, стоило бы наведаться в одну из этих вилл. Не меньшим соблазном являлись и придорожные караван-сараи, встречавшиеся через каждые двадцать-тридцать тысяч локтей; за их стенами сейчас наверняка почивали купцы, в кошелях которых водилось побольше монеты, чем у хаббатейских стражников.
Однако киммериец и асир не располагали временем даже для самого краткого налета. Не стоило сомневаться, что их дерзкий побег и убийство солдат не останутся безнаказанными; утром, едва обнаружатся трупы, по следам беглецов отправят погоню. Разумеется, конных стрелков, лучших в хаббатейском войске; опытных воинов, привыкших сражаться с дикими кочевниками Гиркании, знавших окрестные степи как собственную ладонь. И с ними будут собаки! Огромные шандаратские мастафы, способные загрызть барса!
Лошади мчались резвой рысью, и Конан, ритмично подскакивая в седле, размышлял о собаках и хаббатейских всадниках. Он не заблуждался на их счет и не переоценивал собственных сил; он знал, что если их с Сайгом догонят, схватка будет серьезной. В конце концов, все определялось тем, скольких воинов вышлют в погоню. Если десяток или полтора, беглецы могли подстеречь их, частью перебить, частью измотать и напугать; если больше, то победа превращалась в вопрос везения и удачи. Конан, уповая на благосклонность Митры, надеялся, что стрелков и собак будет не слишком много. С другой стороны, мог ли он рассчитывать на божественное провидение? Люди не всегда поступают по воле богов, и хаббатейцы не дураки; возможно, они вышлют большой отряд, хотя беглецов лишь двое.
Вероятно, так и будет, думал Конан. Ведь бежали не просто два раба, не просто два пралла, а два лучших пралла! Два бойца, доказавших свою силу и искусство на аренах Хаббы! Вряд ли десяток лучников и пара мастафов сумеют справиться с такими воинами… Значит, людей и собак будет больше. Вдвое, втрое больше! И сейчас, прислушиваясь к звонкому цокоту копыт, Конан уже обдумывал, где и какую нужно устроить засаду, стоит ли поиграть с хаббатейцами в прятки среди оврагов и холмов либо лучше оторваться от них на максимальное расстояние. Размышлял он и о том, высохла ли трава в степи и удастся ли ее поджечь – но эту уловку киммериец приберегал на самый крайний случай. Демоны огня слишком опасны, и шутить с ними не стоило.
Прежде, сидя в каморке под ристалищем, Конан не раз прикидывал, как будет уходить от погони. Но мысли те были смутными и неопределенными, ибо многое оставалось еще неясным. К примеру, как разделаться с решеткой? Как перебить стражу? Как разыскать свои драгоценные мечи? Затем, получив подарок от трех подружек из «Веселого Трота», он долго колебался, что делать с Сайгом. Когда же эта проблема была разрешена, встала другая – ускользнуть по-тихому, не перебудив половину Хаббы. А вот теперь, на темной ночной дороге, пришло время подумать насчет дальнейших действий. Ибо любой побег успешен лишь в двух случаях: когда погони нет вообще, либо когда погоня переправлена на ту дорожку, что тянется в царство Нергала. Недаром же она идет рядом с Великим Путем Нефрита и Шелка!
Сигвар, скакавший бок о бок с киммерийцем, откашлялся, прервав его размышления.
– Слушай, приятель, хочу тебя кой о чем спросить…
– Спрашивай.
– Рассказывал ты о парнях, слугах Митры, что бродят по свету и жгут всякую нечисть… А вот если они спалят что-то не то? Ну, как случается под горячую руку… Или, скажем, припекут задницу купцу либо королю, чтоб попользоваться его добром? Что тогда?
– Тогда их ждет кара, – ответил Конан.
– Какая?
– Не знаю. – Он и в самом деле не ведал об этом, хоть не раз задумывался о гневе Митры и всяких уловках, позволивших бы избежать наказания. – Не знаю, – повторил Конан, раскачиваясь в седле. – Сказано было: кара! Может, Митра убьет ослушника на месте, а может, не убьет, а сделает так, что жизнь покажется тусклой, как на Серых Равнинах. Вот ты, Сигвар, захотел бы остаться в живых, потеряв свою силу? Когда меч не поднять и с женщиной не лечь?
Сайг хмыкнул.
– На что мне такая жизнь! Лучше уж обняться с копьем, вогнать его под ребро, и делу конец! – Асир замолчал, и хотя Конан не мог разглядеть в темноте лицо приятеля, но догадался, что тот хмурится. – А ты смелый парень, – наконец сказал Сайг. – Готов дать обет этому Наставнику, старому ворону! А вдруг нарушишь?
– Нарушу, так отвечу, – буркнул Конан. Он не собирался посвящать Сайга в свои раздумья о возможной каре. Сейчас он ее не боялся, ибо кара мнилась ему пропастью за тремя горами, и горы те, звавшиеся Дорогой, Учением и Грехом, были круты и высоки. Что тревожиться о наказании? Прежде надо добраться до Наставника, обучиться у него и, наконец, согрешить! А чтоб добраться куда следует, хорошо бы стряхнуть погоню, хаббатейских всадников и проклятых псов…
Но Сигвар не отставал.
– Дивлюсь я тебе, да и себе тоже, – произнес он с гулким вздохом. – Поглядеть на нас, так два сапога – пара… А на самом-то деле!
– Ты это о чем?
– О том, воронья башка, что ты – сапог, который шагает прямо к цели. А я – сапог, что бредет то туда, то сюда. То в Киммерию за шкурами, то в Гандерланд за рабами, то в Замору за золотом и серебром! И никак мне не выбраться на верный путь.
– Может, твой путь и есть самый верный, – сказал Конан.
– Нет, приятель. Возьми, к примеру, эту вонючую Хаббу: попал я в ихний гадюшник и сидел в нем, покуда ты не появился. Нельзя сказать, чтоб мне не думалось о побеге, но вроде я и бежать не собирался. Резал всех подряд, а хаббатейцы ревели и славили меня, и мне это нравилось! Нравилось, что я всех сильней, нравились жратва и вино…
– Ну, так и оставался бы в том гадюшнике!
– А ты почему не остался? Может, прикончил бы меня на арене и сделался любимым царским праллом, а? Резал бы глотки, пил бранд да слушал, как квакают хаббатейские жабы!
– Уши обвиснут от их кваканья, – Конан тряхнул головой. – Клянусь Кромом, не стал бы я их потешать ни за вино и жратву, ни за деньги! Не стал бы, и все! Ну и потом, – добавил он, помолчав, – ты же знаешь, чего я ищу.
– Вот-вот! Ты – сапог, шагающий к цели! А теперь и я за тобой увязался… В степь, к свободе, в Дамаст! – Асир внезапно захохотал, а, отсмеявшись, заметил: – Все-таки хорошо, что тебе не досталось по черепу моей секирой.
– А тебе – моим клинком по шее, – сказал в ответ киммериец и приподнялся в седле. – Гляди, приятель: что-то заслоняет звезды… – Он ткнул копьем вперед и вправо. – Похоже на городскую стену с башнями. Не иначе, как Сейтур!
– Чтоб его пьяный волк обмочил! Ничего не вижу, медвежье брюхо… – пробормотал Сайг.
– Не видишь, и ладно! Хорошо бы, чтоб и нас никто не увидел. Там, у дороги, солдаты – как в Хире.
– Может, они нас не увидят, зато услышат, – сказал асир.
– Подумают, что скачут царские гонцы.
– То ли подумают, то ли нет! Давай-ка наладим их к Нергалу, приятель!
– Проскочим, – возразил Конан. – Пока эти жабы возьмутся за луки, будем уже далеко. В такой тьме нас стрелой не достанешь! Кромом клянусь, проскочим! Проскользнем, как тени с Серых Равнин!
* * *
Но проскользнуть как тени им не удалось.
До квадратной сторожевой башенки было еще с полсотни шагов, а на дороге уже появились два стража – один с факелом, другой с луком. Факелоносец протяжно закричал, требуя остановиться и предъявить грамоту либо иной знак, разрешающий проезд в ночное время; стрелок на всякий случай оттянул тетиву.
Конан и Сигвар пришпорили коней. Мерная дробь копыт перешла в лихорадочный барабанный грохот, и солдаты, стоявшие на дороге, видно поняли, что неведомые всадники не собираются замедлять ход. Воин с факелом с громкими криками бросился к башне, а лучник, выказав завидное хладнокровие, метнул стрелу. Она прошелестела у самого виска Конана, заставив его мрачно усмехнуться. Что ни говори, эти хаббатейские лучники знали свое дело! Солдат бил явно по звуку; вряд ли боги даровали ему такое же острое зрение, как у киммерийца, а значит, он не видел на темной дороге ни людей, ни их скакунов. Однако ж по топоту копыт смог прикинуть, где у всадника голова!
Но своей собственной он лишился. Топор Сигвара описал полукруг, и тело хаббатейца с глухим шумом рухнуло на дорогу. Его голова откатилась к обочине, прямо под ноги выскочивших из караульной солдат. Конан успел заметить отблески кроваво-красного огня на их бронзовых щитах, развевающиеся перья, подъятые клинки, торопливо вскинутые луки. В следующий момент сильный жеребец унес всадника в безопасную темноту; киммериец пригнулся к гриве коня, обхватив его теплую шею, и свистнувшие над ними стрелы канули в ночь.
Сигвар, размахивая секирой, с диким гиканьем погонял скакуна. Грохот копыт мешал Конану разобрать его торжествующие вопли, но в душе киммерийца не было радости. Хоть они и прорвались мимо сейтурской заставы, но нашумели – и не просто нашумели, а снесли голову одному из стрелков. Что теперь подумают солдаты? Примут их за разбойников? Догадаются, что мимо них промчались сбежавшие из столицы праллы? И что они сделают, эти хаббатейские жабы? Пустятся в погоню?
Но позади все было тихо, и Конан постепенно успокоился. Кони уносили беглецов на восток, и с каждым их скачком расстояние до Хаббы и ее залитых кровью ристалищ увеличивалось на шесть локтей; по обочинам дороги по-прежнему маячили едва заметные в темноте дома и деревья, каменные обелиски, увенчанные шарами, да высокие стены постоялых дворов. Стояла тишина, нарушаемая лишь мерным топотом, скрипом седел, лошадиным храпом да редкими сонными вскриками птиц. Хаббатея, богатая, обильная, пресыщенная Хаббатея дремала под бархатисто-черным южным небом, нежилась в объятиях теплого ночного ветерка, игравшего среди виноградных лоз и ветвей персиковых деревьев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16