Небольшой населенный пункт утопал в снегу и был окружен сплошной стеной темного, замершего в ожидании весны леса. Нитка железной дороги делила мир строго пополам, исчезая и теряясь во тьме сразу же по выходе из деревни (или города?), и лишь просвет между деревьями говорил о том, куда уносятся бесконечные рельсы. Темень стояла такая, какая возможна только в глухомани, лишенной привычного нам городского электрического освещения. Было очень тихо и совершенно безветренно.
Автобус мы прождали около двух часов. К концу этого срока не только Сергей — даже я стал терять терпение и самообладание, но Лида — вот характер! — лучилась таким неиссякаемым оптимизмом и искренней радостью, что я не мог не восхититься ею. Заметно подморозило, и мы отчаянно топали, чтобы согреться. Пока мы тряслись от холода в этой пустыне, мимо нас не проехала ни одна машина, ни одно живое существо не попало в поле нашего зрения — и лишь один древний дед в телогрейке и валенках, скорее похожий на домового или лешего (я бы не удивился, если бы узнал, что в этой глуши они все еще водятся), чем на живого человека, проковылял мимо нас, бурча себе под нос: «И куда их черти несут на ночь глядя? Сидели бы по домам…»
Но вот наконец долгожданный, объятый паром автобус затормозил возле нас, и мы, счастливые и довольные, что он вообще пришел, ворвались в салон и с наслаждением вдохнули запах бензина, старой ветоши, сваленной у задней двери, и еще чего-то, неуловимого, что так живо напоминало нам о цивилизации. Водитель, пожилой, небритый мужчина, откровенно зевал и почти что спал за рулем. Я выразил опасение, способен ли он вообще вести автобус, на что тот промычал нечто нечленораздельное, означавшее, видимо, что-то вроде: будь спок, парень, довезу в лучшем виде, — и отчаянно зевнул — протяжно, с подвыванием, до слез в глазах, до хруста в скулах. Я пожал плечами и занял место в середине салона; молодая супружеская пара уселась впереди. Старые, давно не смазываемые двери заскрипели и с грохотом захлопнулись, автобус взвыл, дернулся и покатил во тьму.
Наше путешествие в кромешной темноте (оставалось удивляться, как только спящий водитель различает дорогу, которой здесь, по-моему, не было с самого основания мира), — итак, наше путешествие длилось минут сорок. Я задремал. Внезапный толчок и наступившая затем тишина заставили меня очнуться. Автобус стоял у слабо освещенного подъезда. Сергей и Лида уже выходили через переднюю дверь, я же, чтобы не мешать им, решил воспользоваться задней, но… Каково же было мое удивление, когда я нос к носу столкнулся с низеньким, кругленьким мужчиной неопределенного возраста с лукавыми глазами, который тоже намеревался покинуть автобус. Видя мое недоумение, он вежливо улыбнулся и остановился, уступая мне дорогу.
— Прошу, — произнес он, сопровождая приглашение жестом руки. — Молодым везде у нас дорога.
Я вышел из автобуса, попутно ломая голову над необычным обстоятельством: каким образом этот гражданин проник в автобус, если автобус ни разу не останавливался? Это могло произойти только там, на конечной, но тогда почему ни я, ни те двое молодых людей не заметили его? Ответ мог быть только одним: он вскочил в автобус через заднюю дверь перед самым его отправлением, и там же, на задней площадке, оставался все сорок минут. Скрежет закрывающихся дверей заглушил шум от его появления, поэтому он остался не только никем не замеченным, но и не услышанным. Видимо, он очень спешил и влетел в автобус в самый последний момент. Все встало на свои места. Я удовлетворенно вздохнул, и хотя никакого криминала в этом незначительном эпизоде не было, мне все же доставило некоторое удовольствие поломать голову над ним и в конце концов решить эту нехитрую задачу. Наверное, у меня навязчивая идея — походя решать всяческие головоломки, подобно тому, как шахматист мысленно расставляет фигуры на кафельном полу.

3.
В сыром мрачном вестибюле нас встретила пожилая женщина в синем халате, похожая на уборщицу, проверила путевки, проворчала что-то по поводу нашего позднего появления и проводила на второй этаж к директору дома отдыха, который должен был зафиксировать наше прибытие и разместить по комнатам. Мы ввалились в его кабинет все вчетвером: Сергей, Лида, я и тот круглый незнакомец, так внезапно обнаруживший себя к концу поездки. Директор сидел за столом и раскладывал пасьянс. Это был крупный мужчина лет пятидесяти пяти, бледный, сутулый, обрюзгший, с тяжелыми синюшными мешками под глазами, копной неухоженных волос по обе стороны небольшой лысины, длинными черными усами и безразличным ко всему взглядом; он был в старом, поношенном пиджаке, на нижней губе висел потухший окурок. Лениво подняв глаза, он вдруг резко выпрямился, замер с раскрытым ртом и, выронив окурок, уставился на нас, словно на выходцев с того света. Мы нерешительно топтались в дверях. Наконец круглый гражданин выступил вперед и, сияя широкой, радушной улыбкой, протянул руку.
— Здравствуйте, товарищ директор! Так-то вы гостей встречаете.
Говорил он приятным, бархатистым баском. Директор медленно поднялся, но своей руки в ответ не протянул.
— Вы… вы кто?
— Мы-то? — Круглый гражданин обернулся и лукаво подмигнул нам, как бы призывая в свидетели бестолковости администратора. — Мы — отдыхающие, желающие приятно провести время в вашем чудесном доме отдыха. Вот наши путевки. — И он протянул свою путевку директору; мы тут же последовали его примеру.
— Ax, отдыхающие! — воскликнул директор и рассмеялся, но глаза его по-прежнему оставались тревожными. — Ну, тогда другое дело. Проходите сюда, пожалуйста.
Дальнейшая процедура нашего благоустройства прошла быстро и без каких-либо заминок. Внеся нас в книгу регистрации, директор порылся в столе и извлек оттуда два ключа.
— Сейчас зима, — произнес он, как бы оправдываясь, — желающих ехать в такую даль немного, поэтому под нужды отдыхающих мы отвели только третий этаж. В связи с этим штат сокращен чуть ли не на две трети, и мне, как видите, — он погремел ключами, — приходится совмещать в своем лице и роль директора, и роль ключника, и еще множество других ролей. Но, уверяю вас, товарищи отдыхающие, на вашем отдыхе это никоим образом не отразится. Берите ключи и размещайтесь. Как устроитесь, спускайтесь в столовую, она на первом этаже, насчет ужина я распоряжусь. Это ваш, молодые люди, — он протянул один ключ Сергею и попытался улыбнуться, но потерпел фиаско, — а это… — он запнулся, передавая мне второй ключ, и удрученно вздохнул, как бы желая сказать, что ничего, мол, не поделаешь, придется вас временно поселить с голодным тигром, — а это вам. К сожалению, одноместных палат у нас нет. — Он виновато развел руками.
Я взял ключ, недоумевая, к чему директор употребил это больничное слово — «палата».
— О чем речь! — весело воскликнул круглый гражданин. — Не графья — перебьемся. Вдвоем даже веселей. Правда ведь, товарищ?
Я ответил, что, да, конечно, но веселиться сейчас мне что-то не хочется, а хочется, честно говоря, отдохнуть — устал как собака.
Мы поблагодарили директора и вышли. Молодожены тут же убежали вперед, а я остался наедине с веселым гражданином. Он пыхтя догнал меня и фамильярно просунул руку под мой локоть.
— Послушайте, — доверительно заговорил он, шепча мне в самое ухо, — раз судьба определила нас в один номер, или палату, как выражается этот сухарь директор, то, по-моему, первым делом нам нужно с вами познакомиться. Я — Мячиков Григорий Адамович, можно просто — Гриша. А вас как величать?
— Чудаков Максим Леонидович, — представился я в свою очередь.
— О! Прекрасное имя — Максим! Настоящее русское, не то что все эти Эдуарды, Альберты, Рудольфы и Арнольды.
Мы поднялись на третий этаж и очутились в просторном холле; в дальнем его углу стоял телевизор, облепленный со всех сторон многочисленной группой зрителей. Шел «Вход в лабиринт» — многосерийный детектив по роману братьев Вайнеров.
— Опять эту халтуру крутят, — скривился Мячиков. (Просто удивительно, до чего же порой фамилия соответствует внешности ее владельца!)
При звуке его голоса несколько человек оторвались от экрана и повернули головы в нашу сторону. Их угрюмые физиономии ничуть не обескуражили моего спутника: он мягко улыбнулся и приветливо помахал им рукой:
— Добрый вечер, друзья!
Ему никто не ответил, и мы отправились на поиски нашего номера, комнаты или палаты — называйте как хотите, но последнее, по-моему, больше отвечало архитектурным особенностям и самому духу этого заведения. Действительно, все здесь напоминало больницу: длинный-предлинный коридор с холлом посередине, по обе стороны коридора — номера-палаты; отдыхающие, которые скорее походили на больных, нежели на здоровых, причем некоторые из них, если судить по их маниакальным, сверлящим взглядам, — на психических; тусклый полумрак, который царил здесь повсюду. Нет, это явно не Рио-де-Жанейро, как сказал бы незабвенный Остап-Сулейман, попади он в это богоугодное заведение. Но я не падал духом: во-первых, я был неприхотлив и материальные удобства играли в моей жизни второстепенную роль, а во-вторых, жизнерадостный, брызжущий через край оптимизм моего спутника заражал и меня.
Свой номер мы нашли в самом конце коридора, в левом его крыле, как раз напротив мужского туалета. Мячиков по этому поводу сострил, что более удачное расположение и представить трудно. Номер был сырым и холодным, из мебели мы нашли лишь две поржавевшие кровати, застеленные чистым, туго накрахмаленным бельем, от которого веяло чем-то могильным, небольшой стол и стенной шкаф для одежды. И здесь дух больницы!
— А знаете что, Максим Леонидович, — предложил Мячиков, когда мы поделили койко-места, распаковали свои вещи и переоделись, — давайте поужинаем здесь, а не в столовой. У меня есть небольшой запасец продуктов на черный день, а то, знаете, общепитовская кухня способна угробить даже самый здоровый организм, не то что наши, насквозь гнилые, обильно сдобренные нитратами и светящиеся полным набором изотопов урана. Присоединяйтесь, а? У меня сервелатик, шпроты, свежие огурчики, кофе в термосе. — Я замялся в нерешительности. — Нет-нет, Максим Леонидович, это мне нисколько не обременительно, и в голову не берите! Наоборот, я буду очень, очень рад угодить вам.
Я сдался. Действительно, если человек просит, почему я должен ему отказывать? Тем более что человек был мне приятен и общение с ним обещало доставить удовольствие.
— Вы согласны! — искренне обрадовался Мячиков. — Да мы сейчас такой пир отгрохаем!.. Язык проглотите.
В мгновение ока на столе появились консервы, свежие овощи, зелень, колбаса, термос, чашки и даже банка с горчицей.
— А вы предусмотрительны, Григорий Адамович, — улыбнулся я. «Гришей» называть его я почему-то не мог.
— А куда ж сейчас без этого, — ответил он, сокрушенно качая головой и орудуя консервным ножом. — Жизнь такая… Вы думаете, в столовой сейчас что? Холодные пережаренные котлеты без единого намека на мясо, слипшиеся и тоже холодные макароны и вода из местного водопровода, именуемая у них почему-то компотом. Вот и весь ассортимент. Так что кушайте, Максим Леонидович, и радуйтесь жизни.
Я кушал и радовался. С соседом мне явно повезло. А это, по-моему, самое главное в подобных заведениях, где кроме надежды на приятного собеседника больше рассчитывать было не на что.
Пока мы ужинали, Мячиков болтал без умолку. Оказалось, что он работает преподавателем математики в одном из московских ПТУ, в дом отдыха попал совершенно случайно и то лишь потому, что бесплатную путевку ему всучили чуть ли не силой. Живет один, ни жены, ни детей не имеет. Я слушал и удивлялся, до чего же его судьба схожа с моей, но когда он сообщил, что одержим страстью к детективным романам, а его любимая писательница — Агата Кристи, я счел нашу встречу знамением Божьим. Я восторженно внимал своему визави, а когда он закончил, открыл ему тайну своей любви, предметом которой являлась все та же Агата Кристи, но при этом заметил, что Чейз тоже неплох. «О да! — воскликнул он. — Чейз просто великолепен». В конце концов я не сдержался и рассказал ему о своем друге, капитане Щеглове, о нашем совместном участии в деле профессора Красницкого, о блестящем завершении его и поимке отпетых негодяев-валютчиков. О более внимательном слушателе не мог бы мечтать и сам Ираклий Андронников, великий мастер устного рассказа, — настолько поглощен был Мячиков моим повествованием. Когда я закончил, он с завистью и искренним восхищением пожал мне руку. Пожал молча и больше не проронил ни слова.
Чтобы слегка взбодрить себя после трудного дня, я рискнул выпить чашечку кофе, хотя было уже девять часов вечера. Теперь не засну, подумал я, но оказался не прав: уже через четверть часа я почувствовал такую сонливость, что вынужден был извиниться перед Мячиковым и отправиться на боковую.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33