Они поднялись на галерею перед гробницей, уселись на разостланных плащах и принялись тихо читать сутры, хотя им было немного не по себе в густеющем мраке. Все здесь было необычайно — и расчищенная поляна, на которой стояла гробница, и рощи. Но храмы были далеко от этого поля благодати, и не слышно было ни голоса монаха, читающего сутру Дхарани, ни звона молитвенных колокольчиков. Вдали выше облаков стеной поднимался лес, в тишине печально журчал ручеек у тропинки. Мудзэн, чтобы отогнать сон, заговорил:
«Сила святости Кобо-дайси была такова, что пробуждала душу у земли, у камня, у травы и у дерева. А теперь, когда прошло восемь с лишним веков, она сделалась еще более могучей. Из всех мест, где Кобо-дайси творил свои великие дела, эта гора — самое святое место, ибо отсюда пошло учение Будды и здесь люди приобщились к нему. В старину, еще будучи на этом свете, Кобо-дайси отправился в далекие земли Морокоси. Там, по наитию свыше, он бросил в небо трезубец и сказал: „Место, где упадет трезубец, да будет свято, и там я воздвигну храм истинного учения". Трезубец упал как раз на этой горе. Я слышал, что он упал вон у того алтаря, рядом с сосной, которая теперь так и называется „Трезубец". Говорят, все здесь чудотворно — и травы, и деревья, и источники, и камни. Нет, неспроста оказались мы здесь этой ночью. Это воздаяние нам за свершенные в прежней жизни добрые дела. Ты молод, но смотри, и во сне не смей пренебрегать верой». Так вполголоса говорил Мудзэн, но сердце его сжималось от страха.
«Буппан! Буппан!» — донесся откуда-то, видимо из рощи за гробницей, крик птицы, и ему отозвалось близкое эхо. Мудзэн обрадовался. «Вот диво! Ведь это крик птицы буппосо! Давно мне говорили, что здесь водятся буппосо, но я не встречал никого, кто слышал их голос. Поистине это служит предзнаменованием того, что нынешней ночью нам простятся наши грехи и что в будущей жизни нас ждет хорошая судьба. Говорят, буппосо живет только в чистых, неоскверненных местах. Она водится на горе Касёдзан в провинции Канд-зукэ, на горе Футараяма в провинции Симодзукэ, на вершине Дайго в Ямасиро, на Синагаяма в Коти. А о том, что она водится здесь, в миру известно благодаря песнопениям Кобо-дайси:
В пустынном лесу я сидел на горе.
Холодный рассвет предо мной горел.
И в голосе птицы, прорезавшей синь,
Призыв прозвучал мне «Трех святынь».
Есть голос у птицы — святая весть,
И сердце в груди человека есть,
И были мы близки душой тогда,
Как облако — там, и здесь — вода.
И еще есть такие старинные стихи:
К вершине Мацуноо
Задумчиво поднял я взоры.
Вдруг птицы святой — буппосо
Раздался таинственный голос
В предутренней тишине.
Рассказывают, что в древности в храме Сайфуку жил монах Энро, несравненный ревнитель учения, и бог Мацуноо в награду послал ему в услужение эту птицу. Понятно, что с тех пор буппосо вьют гнезда в храме Мацуноо. Этой ночью я уже слышал одно чудо — голос буппосо. Неужели не снизойдет на меня просветление?» Мудзэн задумался и произнес такие стихи в своем излюбленном стиле хайку:
Даже птицы голос,
Словно чаща глубокая леса,
Исполнен тайны.
Затем он достал принадлежности для письма, записал эти стихи при свете светильника и стал слушать, надеясь еще раз услышать крик буппосо. Вдруг со стороны далекого храма донеслись строгие окрики герольда — к гробнице приближалась какая-то процессия. Кто мог прийти сюда молиться в такой час? Мудзэн с сыном переглянулись в смущении и страхе, а к гробнице, с треском ступая по доскам моста, уже подходил молодой герольд. Они хотели было спрятаться за угол, но самурай заметил их и сказал: «Кто вы? Сюда изволит быть его высочество! Сойдите вниз!» Они поспешно спустились с галереи и упали ниц. Тут послышался топот множества ног, и на галерею поднялся сановник, облаченный в наоси, с шапкой эбоси на голове. Он сел, и справа и слева от него расположились несколько самураев из его свиты. Сановник спросил: «А где же тот-то и тот-то?» — «Сейчас придут», — ответили ему. Снова послышался топот ног, и на галерею взошли, почтительно кланяясь сановнику, бритоголовые монахи в сопровождении сурового воина.
Сановник, повернувшись к воину, спросил: «Почему ты задержался, Хитати?» — «Господин, — сказал воин. — Самураи Сираэ и Кумагая готовили для вас угощение, и я присоединился к ним, чтобы приготовить на закуску что-нибудь свежее. Поэтому я отстал от свиты». В ту же минуту перед сановником поставили вино и закуски, и начался пир. «Мансаку! — крикнул сановник. — Налей!» К нему подполз на коленях молодой красивый самурай и наклонил бутыль. Чарки весело пошли по рукам. Сановник произнес: «Мы давно не слыхали речей Дзюха. Позвать его!» Кто-то кликнул Дзюха, и из-за плеча Мудзэна вдруг выдвинулось крупное лоснящееся лицо монаха с яркими глазами и большим носом. Монах оправил рясу и, поднявшись на галерею, почтительно уселся поодаль от сановника.
Он принялся рассказывать древние предания, и восхищенный сановник приказал: «Одарить его!»
Один из воинов спросил монаха: «Скажите, почему Кобо-дайси не высушил ядовитые воды Жемчужной реки?
Здесь, на этой горе, все чудотворно — земля и камни, трава и деревья, и вредоносна лишь вода в Жемчужной реке. Говорят, что люди, испив из нее, умирали, и Кобо-дайси якобы даже сложил о ней такие стихи:
Вдруг, позабывшись,
Пригоршню воды зачерпнет
Путник усталый…
Как сияет Жемчужная река
В дебрях таинственных Такано!
Монах, улыбаясь, сказал: «Эти стихи — из сборника „Фугасю"». Комментарий к ним гласит: «На пути к храму в дебрях Такано воды реки Жемчужной кишат ядовитыми насекомыми, и стихи сочинены в предостережение жаждущим». Как видите, ваше мнение совпадает с мнением комментатора, и ваше недоумение понятно. Ведь Кобо-дайси был всемогущ, ему были подвластны духи земли: проложить дорогу или прорыть пещеру в скале ему ничего не стоило. Он приручил Великого Змея, заставил служить себе феникса. Люди почитали его за доброту и могущество, поэтому комментарий представляется мне очень сомнительным. Я толкую эти стихи по-иному. Паломники не помнят, не знают, что на Такано есть эта прекрасная река, но тем не менее восхищаются ее чистыми водами. Я думаю, что ядовитость вод Жемчужной реки — выдумка, да и сами стихи вызывают сомнение, потому что они написаны не в стиле начала Хэйанской эпохи. Когда мы говорим: жемчужная прическа или жемчужные одежды, мы словом «жемчужный» выражаем свое восхищение чистотой или красотой предмета. Совершенно так же мы называем чистую воду жемчужной водой. Издавна в разных провинциях есть реки, получившие название Жемчужных — Тамагава. Во всех стихах, посвященных любой из этих Тамагава, воспевается чистота и красота их вод. Думается, так же чиста и вода Жемчужной реки на горе Такано. Разве можно представить себе, чтобы ядовитый поток назвали словом Жемчужный? Впрочем, ревностные почитатели Будды часто не понимают стихов и делают подобные ошибки. И весьма похвально, что вы, человек далекий от поэзии, сумели усомниться в комментарии». Все пирующие выразили восхищение словами монаха.
Из-за гробницы вновь донесся крик птицы: «Буппан! Буппан!» «Редко приходится слышать эту птицу, — промолвил сановник, подняв чарку. — От нее на пиру веселее. Ну, что же ты замолк, Дзюха?» Монах почтительно ответил: «Мои стихи, наверное, уже надоели господину. Между тем здесь оказались двое паломников, и один из них весьма искусен в современных стихах. Пусть господин потребует его к себе». Сановник приказал: «Подать его сюда!» — и тогда молодой самурай обернулся к Мудзэну и сказал: «Тебя зовут, подойди к князю». Не помня себя от страха, Мудзэн ползком приблизился к сановнику.
Монах сказал ему: «А ну-ка, прочти господину стихи, которые ты только что сочинил». — «Смилуйтесь! — сказал, весь дрожа, Мудзэн. — Какие стихи? Я ничего не помню!» Монах настаивал: «Ты читал о таинственном голосе птицы. Читай же скорее, это желание его высочества». Охваченный ужасом, Мудзэн спросил: «Кто же это? Кого вы называете высочеством? Что означает этот пир в горных дебрях в глухую ночь? Я ничего не понимаю!» И монах ответил: «Его высочество — это наместник императора князь Хидэцугу, и с ним прославленные правители и воины Кимура Хитатиноскэ, Сасабэ Авадзи, Сираэ Бинго, Кумагая Тайдзэн, Авано Моку, Хибино Симодзукэ, Ямагути Сёун, Марумо Фусин, Рюсэй-нюдо, Ямамото Тономо, Ямада Сандзюро и Фува Мансаку. А я — хоккё Дзюха. Тебе и твоему спутнику пожалована поистине необычайная аудиенция. Читай же скорее». Будь на голове у Мудзэна волосы, они поднялись бы дыбом от страха; душа его ушла в пятки. Трясущимися руками он достал из своей сумы «дхутанга» лист чистой бумаги, кое-как написал стих и подал Ямамото Тономо. Тономо прочитал вслух:
Даже голос птицы,
Словно чаща глубокая леса,
Исполнен тайны.
«Хорошие стихи, — похвалил князь Хидэцугу. — Пусть кто-нибудь сочинит следующую строфу!» — «Позвольте мне», — сказал, выступив вперед, Ямада Сандзюро, подумал, наклонив голову, и написал:
Пускай, не смыкая глаз,
Кунжута зерна мы жжем до зари, —
Как летняя ночь коротка!
«Прекрасно», — сказал Дзюха и передал стихи князю. Князь похвалил, развеселился и снова пустил по кругу полную чарку.
Вдруг человек, которого Дзюха назвал Авадзи, изменился в лице и сказал: «Наступает час кровавой битвы. Я слышу, как к нам приближается демон Асура. Готовьтесь же!» Лица пирующих тотчас запылали, словно налились кровью, все дружно вскричали: «Зададим же мы сегодня трепку этому сброду Исида и Масуда!» Князь Хидэцугу повернулся к Кимура: «Зря мы показались этим бездельникам-паломникам. Захвати их с собой на кровавую бойню!» Но его старые соратники закричали: «Дни их еще не сочтены! Зачем же творить новые злодейства?» Фигуры людей стали удаляться и исчезли в туманном небе. Некоторое время Мудзэн и его сын лежали без памяти, но, когда забрезжил рассвет, холодная роса вернула их к жизни. Было еще совсем темно. В страхе, непрерывно повторяя имя Кобо-дайси, они дождались восхода солнца и сошли с горы. Они поспешно вернулись в Киото и долго лечились снадобьями и иглоукалыванием. Как-то раз, проходя по мосту Сандзё, Мудзэн вспомнил о казни на Акугякудзука — Холме Возмездия. Ночь у гробницы на горе Такано сейчас же представилась ему, и, хотя дело было днем, его охватил ужас. Здесь записано то, что Мудзэн рассказал одному знакомому в столице.
Котел храма Кибицу
«Тяжело жить с ревнивой женщиной, но истина эта познается лишь в преклонных годах». Кому принадлежит это изречение? Поистине хорошо еще, если ревность только мешает в повседневных трудах, вредит семейному благополучию и навлекает на свои жертвы порицание соседей. Но она может также погубить семью, опустошить государство и сделать человека посмешищем для всей Поднебесной. С древних времен было много людей, которых отравил яд ревности. Некоторые из них предавались мести и превращались после смерти в змей или в молнию с громом. Таких мало было бы и засолить живьем, но, к счастью, подобные случаи были редки. Мук ревности можно избежать, если мужчина сам ведет себя достойно и следит за поведением жены, однако слишком часто он поддается минутным увлечениям и возбуждает ревность в женщине, характер которой капризен от природы. И справедливо говорится, что птицу держит в повиновении клетка, а женщину — твердость ее супруга.
Жил в деревне Ниисэ уезда Кая, что в провинции Кибицу, человек по имени Сёдайфу Идзава. Дед его служил у Акамацу в провинции Харима, но в первый год Какицу во время смуты он покинул дворец своего господина и обосновался в этих краях. С тех пор вот уже третье поколение Идзава занималось крестьянским трудом и жило в большом достатке. Однако единственный сын Сёдайфу, беспутный Сётаро, невзлюбил труд землепашца, вышел из повиновения родителям и предался разгулу. Отец и мать его были очень этим опечалены. Посоветовавшись между собой, они решили, что Сётаро остепенится, если женить его на красивой девушке, и принялись по всей провинции искать сыну невесту. Тут как раз нашелся и сват, который предложил им свои услуги. Он сказал: «У господина Мики Касада, жреца храма Кибицу, есть красавица дочь. Она послушна родителям, слагает стихи и прекрасно играет на кото. Род господина Касада древний и достойный, он потомок Кибицу-но-Камовакэ, и породниться между собой было бы счастьем для ваших семей. Я искренне желаю, чтобы такой брак состоялся. Что вы скажете на это?»
Сёдайфу очень обрадовался и ответил: «Вы принесли нам добрую весть! Такой брак был бы честью для нашей семьи, но ведь род Касада — самый знатный в нашей провинции, а мы — всего- навсего бедные землепашцы. Боюсь, что Касада не согласятся на такой неравный союз». Старик сват сказал, улыбаясь: «Ваша скромность не знает пределов. Ничего, я устрою этот брак, и мы споем песню во славу вечного счастья молодоженов». И он отправился к Касада со своим предложением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
«Сила святости Кобо-дайси была такова, что пробуждала душу у земли, у камня, у травы и у дерева. А теперь, когда прошло восемь с лишним веков, она сделалась еще более могучей. Из всех мест, где Кобо-дайси творил свои великие дела, эта гора — самое святое место, ибо отсюда пошло учение Будды и здесь люди приобщились к нему. В старину, еще будучи на этом свете, Кобо-дайси отправился в далекие земли Морокоси. Там, по наитию свыше, он бросил в небо трезубец и сказал: „Место, где упадет трезубец, да будет свято, и там я воздвигну храм истинного учения". Трезубец упал как раз на этой горе. Я слышал, что он упал вон у того алтаря, рядом с сосной, которая теперь так и называется „Трезубец". Говорят, все здесь чудотворно — и травы, и деревья, и источники, и камни. Нет, неспроста оказались мы здесь этой ночью. Это воздаяние нам за свершенные в прежней жизни добрые дела. Ты молод, но смотри, и во сне не смей пренебрегать верой». Так вполголоса говорил Мудзэн, но сердце его сжималось от страха.
«Буппан! Буппан!» — донесся откуда-то, видимо из рощи за гробницей, крик птицы, и ему отозвалось близкое эхо. Мудзэн обрадовался. «Вот диво! Ведь это крик птицы буппосо! Давно мне говорили, что здесь водятся буппосо, но я не встречал никого, кто слышал их голос. Поистине это служит предзнаменованием того, что нынешней ночью нам простятся наши грехи и что в будущей жизни нас ждет хорошая судьба. Говорят, буппосо живет только в чистых, неоскверненных местах. Она водится на горе Касёдзан в провинции Канд-зукэ, на горе Футараяма в провинции Симодзукэ, на вершине Дайго в Ямасиро, на Синагаяма в Коти. А о том, что она водится здесь, в миру известно благодаря песнопениям Кобо-дайси:
В пустынном лесу я сидел на горе.
Холодный рассвет предо мной горел.
И в голосе птицы, прорезавшей синь,
Призыв прозвучал мне «Трех святынь».
Есть голос у птицы — святая весть,
И сердце в груди человека есть,
И были мы близки душой тогда,
Как облако — там, и здесь — вода.
И еще есть такие старинные стихи:
К вершине Мацуноо
Задумчиво поднял я взоры.
Вдруг птицы святой — буппосо
Раздался таинственный голос
В предутренней тишине.
Рассказывают, что в древности в храме Сайфуку жил монах Энро, несравненный ревнитель учения, и бог Мацуноо в награду послал ему в услужение эту птицу. Понятно, что с тех пор буппосо вьют гнезда в храме Мацуноо. Этой ночью я уже слышал одно чудо — голос буппосо. Неужели не снизойдет на меня просветление?» Мудзэн задумался и произнес такие стихи в своем излюбленном стиле хайку:
Даже птицы голос,
Словно чаща глубокая леса,
Исполнен тайны.
Затем он достал принадлежности для письма, записал эти стихи при свете светильника и стал слушать, надеясь еще раз услышать крик буппосо. Вдруг со стороны далекого храма донеслись строгие окрики герольда — к гробнице приближалась какая-то процессия. Кто мог прийти сюда молиться в такой час? Мудзэн с сыном переглянулись в смущении и страхе, а к гробнице, с треском ступая по доскам моста, уже подходил молодой герольд. Они хотели было спрятаться за угол, но самурай заметил их и сказал: «Кто вы? Сюда изволит быть его высочество! Сойдите вниз!» Они поспешно спустились с галереи и упали ниц. Тут послышался топот множества ног, и на галерею поднялся сановник, облаченный в наоси, с шапкой эбоси на голове. Он сел, и справа и слева от него расположились несколько самураев из его свиты. Сановник спросил: «А где же тот-то и тот-то?» — «Сейчас придут», — ответили ему. Снова послышался топот ног, и на галерею взошли, почтительно кланяясь сановнику, бритоголовые монахи в сопровождении сурового воина.
Сановник, повернувшись к воину, спросил: «Почему ты задержался, Хитати?» — «Господин, — сказал воин. — Самураи Сираэ и Кумагая готовили для вас угощение, и я присоединился к ним, чтобы приготовить на закуску что-нибудь свежее. Поэтому я отстал от свиты». В ту же минуту перед сановником поставили вино и закуски, и начался пир. «Мансаку! — крикнул сановник. — Налей!» К нему подполз на коленях молодой красивый самурай и наклонил бутыль. Чарки весело пошли по рукам. Сановник произнес: «Мы давно не слыхали речей Дзюха. Позвать его!» Кто-то кликнул Дзюха, и из-за плеча Мудзэна вдруг выдвинулось крупное лоснящееся лицо монаха с яркими глазами и большим носом. Монах оправил рясу и, поднявшись на галерею, почтительно уселся поодаль от сановника.
Он принялся рассказывать древние предания, и восхищенный сановник приказал: «Одарить его!»
Один из воинов спросил монаха: «Скажите, почему Кобо-дайси не высушил ядовитые воды Жемчужной реки?
Здесь, на этой горе, все чудотворно — земля и камни, трава и деревья, и вредоносна лишь вода в Жемчужной реке. Говорят, что люди, испив из нее, умирали, и Кобо-дайси якобы даже сложил о ней такие стихи:
Вдруг, позабывшись,
Пригоршню воды зачерпнет
Путник усталый…
Как сияет Жемчужная река
В дебрях таинственных Такано!
Монах, улыбаясь, сказал: «Эти стихи — из сборника „Фугасю"». Комментарий к ним гласит: «На пути к храму в дебрях Такано воды реки Жемчужной кишат ядовитыми насекомыми, и стихи сочинены в предостережение жаждущим». Как видите, ваше мнение совпадает с мнением комментатора, и ваше недоумение понятно. Ведь Кобо-дайси был всемогущ, ему были подвластны духи земли: проложить дорогу или прорыть пещеру в скале ему ничего не стоило. Он приручил Великого Змея, заставил служить себе феникса. Люди почитали его за доброту и могущество, поэтому комментарий представляется мне очень сомнительным. Я толкую эти стихи по-иному. Паломники не помнят, не знают, что на Такано есть эта прекрасная река, но тем не менее восхищаются ее чистыми водами. Я думаю, что ядовитость вод Жемчужной реки — выдумка, да и сами стихи вызывают сомнение, потому что они написаны не в стиле начала Хэйанской эпохи. Когда мы говорим: жемчужная прическа или жемчужные одежды, мы словом «жемчужный» выражаем свое восхищение чистотой или красотой предмета. Совершенно так же мы называем чистую воду жемчужной водой. Издавна в разных провинциях есть реки, получившие название Жемчужных — Тамагава. Во всех стихах, посвященных любой из этих Тамагава, воспевается чистота и красота их вод. Думается, так же чиста и вода Жемчужной реки на горе Такано. Разве можно представить себе, чтобы ядовитый поток назвали словом Жемчужный? Впрочем, ревностные почитатели Будды часто не понимают стихов и делают подобные ошибки. И весьма похвально, что вы, человек далекий от поэзии, сумели усомниться в комментарии». Все пирующие выразили восхищение словами монаха.
Из-за гробницы вновь донесся крик птицы: «Буппан! Буппан!» «Редко приходится слышать эту птицу, — промолвил сановник, подняв чарку. — От нее на пиру веселее. Ну, что же ты замолк, Дзюха?» Монах почтительно ответил: «Мои стихи, наверное, уже надоели господину. Между тем здесь оказались двое паломников, и один из них весьма искусен в современных стихах. Пусть господин потребует его к себе». Сановник приказал: «Подать его сюда!» — и тогда молодой самурай обернулся к Мудзэну и сказал: «Тебя зовут, подойди к князю». Не помня себя от страха, Мудзэн ползком приблизился к сановнику.
Монах сказал ему: «А ну-ка, прочти господину стихи, которые ты только что сочинил». — «Смилуйтесь! — сказал, весь дрожа, Мудзэн. — Какие стихи? Я ничего не помню!» Монах настаивал: «Ты читал о таинственном голосе птицы. Читай же скорее, это желание его высочества». Охваченный ужасом, Мудзэн спросил: «Кто же это? Кого вы называете высочеством? Что означает этот пир в горных дебрях в глухую ночь? Я ничего не понимаю!» И монах ответил: «Его высочество — это наместник императора князь Хидэцугу, и с ним прославленные правители и воины Кимура Хитатиноскэ, Сасабэ Авадзи, Сираэ Бинго, Кумагая Тайдзэн, Авано Моку, Хибино Симодзукэ, Ямагути Сёун, Марумо Фусин, Рюсэй-нюдо, Ямамото Тономо, Ямада Сандзюро и Фува Мансаку. А я — хоккё Дзюха. Тебе и твоему спутнику пожалована поистине необычайная аудиенция. Читай же скорее». Будь на голове у Мудзэна волосы, они поднялись бы дыбом от страха; душа его ушла в пятки. Трясущимися руками он достал из своей сумы «дхутанга» лист чистой бумаги, кое-как написал стих и подал Ямамото Тономо. Тономо прочитал вслух:
Даже голос птицы,
Словно чаща глубокая леса,
Исполнен тайны.
«Хорошие стихи, — похвалил князь Хидэцугу. — Пусть кто-нибудь сочинит следующую строфу!» — «Позвольте мне», — сказал, выступив вперед, Ямада Сандзюро, подумал, наклонив голову, и написал:
Пускай, не смыкая глаз,
Кунжута зерна мы жжем до зари, —
Как летняя ночь коротка!
«Прекрасно», — сказал Дзюха и передал стихи князю. Князь похвалил, развеселился и снова пустил по кругу полную чарку.
Вдруг человек, которого Дзюха назвал Авадзи, изменился в лице и сказал: «Наступает час кровавой битвы. Я слышу, как к нам приближается демон Асура. Готовьтесь же!» Лица пирующих тотчас запылали, словно налились кровью, все дружно вскричали: «Зададим же мы сегодня трепку этому сброду Исида и Масуда!» Князь Хидэцугу повернулся к Кимура: «Зря мы показались этим бездельникам-паломникам. Захвати их с собой на кровавую бойню!» Но его старые соратники закричали: «Дни их еще не сочтены! Зачем же творить новые злодейства?» Фигуры людей стали удаляться и исчезли в туманном небе. Некоторое время Мудзэн и его сын лежали без памяти, но, когда забрезжил рассвет, холодная роса вернула их к жизни. Было еще совсем темно. В страхе, непрерывно повторяя имя Кобо-дайси, они дождались восхода солнца и сошли с горы. Они поспешно вернулись в Киото и долго лечились снадобьями и иглоукалыванием. Как-то раз, проходя по мосту Сандзё, Мудзэн вспомнил о казни на Акугякудзука — Холме Возмездия. Ночь у гробницы на горе Такано сейчас же представилась ему, и, хотя дело было днем, его охватил ужас. Здесь записано то, что Мудзэн рассказал одному знакомому в столице.
Котел храма Кибицу
«Тяжело жить с ревнивой женщиной, но истина эта познается лишь в преклонных годах». Кому принадлежит это изречение? Поистине хорошо еще, если ревность только мешает в повседневных трудах, вредит семейному благополучию и навлекает на свои жертвы порицание соседей. Но она может также погубить семью, опустошить государство и сделать человека посмешищем для всей Поднебесной. С древних времен было много людей, которых отравил яд ревности. Некоторые из них предавались мести и превращались после смерти в змей или в молнию с громом. Таких мало было бы и засолить живьем, но, к счастью, подобные случаи были редки. Мук ревности можно избежать, если мужчина сам ведет себя достойно и следит за поведением жены, однако слишком часто он поддается минутным увлечениям и возбуждает ревность в женщине, характер которой капризен от природы. И справедливо говорится, что птицу держит в повиновении клетка, а женщину — твердость ее супруга.
Жил в деревне Ниисэ уезда Кая, что в провинции Кибицу, человек по имени Сёдайфу Идзава. Дед его служил у Акамацу в провинции Харима, но в первый год Какицу во время смуты он покинул дворец своего господина и обосновался в этих краях. С тех пор вот уже третье поколение Идзава занималось крестьянским трудом и жило в большом достатке. Однако единственный сын Сёдайфу, беспутный Сётаро, невзлюбил труд землепашца, вышел из повиновения родителям и предался разгулу. Отец и мать его были очень этим опечалены. Посоветовавшись между собой, они решили, что Сётаро остепенится, если женить его на красивой девушке, и принялись по всей провинции искать сыну невесту. Тут как раз нашелся и сват, который предложил им свои услуги. Он сказал: «У господина Мики Касада, жреца храма Кибицу, есть красавица дочь. Она послушна родителям, слагает стихи и прекрасно играет на кото. Род господина Касада древний и достойный, он потомок Кибицу-но-Камовакэ, и породниться между собой было бы счастьем для ваших семей. Я искренне желаю, чтобы такой брак состоялся. Что вы скажете на это?»
Сёдайфу очень обрадовался и ответил: «Вы принесли нам добрую весть! Такой брак был бы честью для нашей семьи, но ведь род Касада — самый знатный в нашей провинции, а мы — всего- навсего бедные землепашцы. Боюсь, что Касада не согласятся на такой неравный союз». Старик сват сказал, улыбаясь: «Ваша скромность не знает пределов. Ничего, я устрою этот брак, и мы споем песню во славу вечного счастья молодоженов». И он отправился к Касада со своим предложением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15