- Гость я. Я в
экспедиции был и заблудился. Скажите, как мне назад попасть?
- Ясно... - протянул председатель и раскрыл папку. - Гость, значит.
За свет она, получается, не платит, а квартиру, видите ли, сдает. Сколько
вы ей, выходит, в сутки отдаете?
- Да нисколько! - закричал Антон. - Я здесь случайно. Мне в лагерь
надо.
- Так она, выясняется, случайным людям сдает, да еще, так сказать,
лагерникам! А потом, спрашивается, почему в поселке хулиганства
происходят? - председатель поглядел на разодранный рукав пиджака. -
Кому-то, стало быть, неизвестно, что собак с цепи вечером спускают.
Обнаруживается, что кое-кто днем спускает - и нате вам, пожалуйста! -
председатель ткнул папкой в тьму на улице. - А я еще, к вашему сведению,
не обедал.
- А я и не завтракал, - сказал Антон. Страх перед председателем
прошел, Антон понимал, что этот человек ничем ему не повредит и не
поможет. - Вы бы, лучше, чем с бумажками гулять, разобрались, что у вас
происходит. Мертвецы бродят, собаки разговаривают...
- Раз бродят, - отрезал председатель, - следовательно, им позволено.
Не иначе, как мною и позволено, ибо я тут председатель совхоза, и без
моего ведома здесь бродить, пардон, нельзя.
- Вошь ты затухлая, а не председатель! - заорал вдруг Антон. - Гады
вы все, гады! И ты все врешь! Не бывает у совхоза председателя - директора
в совхозах, а за вашу чертовщину вы еще ответите!
Наконец Антон встретил хоть кого-то, с кого можно было спросить за
ужас минувших часов. Антон размахнулся и ударил председателя в лицо. Кулак
врезался словно в подушку, не причинив никакого вреда. Антон бил еще и
еще, председатель лениво уклонялся, и удары падали в пустоту. Антон
бесновался, размахивая кулаками, председатель же, словно ни в чем ни
бывало, продолжал беседу:
- Прежде, разумеется, были директора, их, как известно, сверху
назначают. Теперь же начальство, вроде как, избирают, а это, кажется,
совсем другая должность. Впрочем, мне пора. А вам, так сказать, желаю
спокойной ночи, председатель кивнул снисходительно и канул за порог.
Антон остановился. Только теперь он понял, какую глупость совершил,
бросившись с кулаками на собеседника. Председатель ушел, оставив Антона
один на один с ужасами нагрянувшей ночи.
В башне сгустилась темень, но не уютная домашняя темнота, а
враждебное отсутствие света. Казалось, кто-то сидит рядом, пригнувшись
стоит за буфетом, ждет под неразобранной кроватью. Округло светлел выход
на площадь, и там, уже не скрываясь, начиналась ночная жизнь. Целлофаном
разливался ущербный лунный свет, в нем скользили тени, издалека доносился
не то вой, не то песня.
Пересиливая себя, Антон подошел к комоду, нащупал выключатель,
щелкнул. Ночник - прессованная из мраморной крошки сидящая сова -
засветился изнутри, рассеивая черноту. Потом сова повернула голову,
заухала, хлопая каменными крыльями, снялась с постамента и полетела к
выходу. Ввинченная в постамент лампочка залила комнату беспощадным светом.
Антон, физически ощущая, как разглядывают его сейчас с улицы через
огромный, даже занавеской не прикрытый проем, кинулся к выключателю.
Фарфоровый квартет на комоде взмахнул смычками и запиликал нечто
какофоническое, но заметив бегущего Антона, музыканты побросали скрипки,
виолу и контрабас и с разноголосым писком кинулись к нему. Они лезли в
рукава, за пазуху, путались в волосах. Антон отрывал цепкие холодные
лапки, швырял фигурки прочь. Звенел разбитый фарфор, дзенькнув, погасла
лампа.
Антон перевел дух, но тут же понял, что успокаиваться рано. Его
взгляд упал на площадь.
Сначала могло показаться, что вся она освещена луной, лишь потом
становилось ясно, что тонко остриженный ноготок луны не даст столько
света. Свет застилал уснувшую пыль, обливал спящие дома и шелковицы,
скапливался у порога и медленно просачивался сквозь него. Знакомые,
жирно-блестящие целлофановые лужи здесь и там пятнали пол, медленно
заливая комнату.
Одним прыжком Антон взлетел на оттоманку, поджал ноги, обреченно
глядя на подступающую напасть. Он не знал, что это, но ни за что на свете
не согласился бы прикоснуться к светящейся могильной жидкости.
А на улице продолжалось гуляние. Тени оформились, стали определенней.
Пробегали улыбающиеся людоликие псы, шествовал некто голенастый, он то и
дело останавливался, выхватывая узкой зубастой пастью из мертвеющих луж
толстых червей. Черви извивались и плакали детскими голосами.
Антон сидел загородившись подушкой, не мигая смотрел в дверной проем.
Пятна света гипнотизировали его. Вот в поле зрения появились новые фигуры.
Рыжебородый истлевший великан шагал, разгоняя круги светящихся волн. Он
вел под руки обеих хозяек - живую и мертвую, а сзади торопился еще кто-то,
безвидный и полупрозрачный. Группа направлялась прямиком ко входу в башню,
к спасавшемуся за диванной подушкой Антону. На пороге они остановились,
глазницы рыжебородого уставились на Антона.
- Гость там, - слышались объяснения хозяйки. - Магночка гостя
привела.
- Гость - это славно, - отвечал кто-то плавающим словно у патефона на
исходе завода голосом. - Тащи сюда гостя.
- Не наш он, - возражала хозяйка, - непривыкший. Магночка просила
поберечь для начала.
- Тогда пусть спит! - пустые глазницы налились синим, на грани
видимости светом, и это было последнее, что запомнил Антон. Он отключился
мгновенно в неудобной полусидячей позе, не сумев даже лечь как следует.
Разбудил его крик хозяйки:
- Гости! Гости дорогие!
Антон вскочил, ужаснувшись мысли, что спал и, значит, был абсолютно
беззащитен, в то время, как рядом, а может и прямо с ним творились
неведомые сверхъестественные непотребства.
Первым делом Антон оглядел башню. В ней ничего не изменилось, только
лампочка под мраморной совой оказалась разбита, и медведь с ослом
поменялись инструментами. Антон подергал фигурки. Звери были вылеплены,
покрыты глазурью и обожжены вместе с инструментами. И тем не менее медведь
теперь держал виолончель, а осел с трудом обхватывал огромный контрабас.
Криво усмехнувшись, Антон поставил игрушки на место.
И тут с площади рванул паровозный гудок, а следом вновь хозяйкин
вопль:
- Гости дорогие! Приехали!
Антон бросился на улицу, где снова сиял жаркий безоблачный день.
Перед башней, по ступицы утопая в пыли, стоял поезд. Допотопный
паровозик с пузатой трубой и три вагончика, вернее платформы, потому что
все остальное было сломано, лишь металлические остовы бывших теплушек
ржаво корежились над платформами. От этого транспортного безобразия
направлялась к башне толпа гостей.
Впереди, тяжко ступая кирзовыми говнодавами, шла невероятных
габаритов бабища. Ростом под два метра и соответствующей толщины, она была
одета в вылинявший ситцевый сарафан, опускающийся до голенищ стоптанной
кирзы. Вязаная кофта с засученными рукавами открывала чудовищные ляжки
рук, белая в мелкий горошек косынка повязана по самые брови. Под мышкой
бабища несла холеного разъевшегося кота. Кот, ничуть не смущаясь
неудобством положения, пребывал в позе спящего сфинкса. Розовая хозяйка
юлила вокруг, забегала то справа, то слева и непрерывно твердила свою
коронную фразу.
Следом, влекомый собственной музыкой и лишь благодаря ей не падающий,
тащился в дымину пьяный гармонист. Он во всю ширь растягивал меха и
умудрялся на ходу наяривать что-то разудалое.
Дальше толпой валили гости. Их было много, Антон не сумел рассмотреть
ничего, в памяти осталось ощущение потока - орущего, размахивающего
руками, пестрого и одновременно почему-то серого. Может быть, потому, что
никто в этой толпе не выделялся и не бросался в глаза.
Процессия прокатила мимо Антона и скрылась в башне. В ту же секунду
оттуда хлынули звуки пьяной оргии. Разливалась гармошка, что-то иное
голосила радиола, громко звенела посуда, невнятно гудели разговоры,
перекрываемые выкриками то ли танцующих, то ли дерущихся. Путь в башню -
единственное место, где ему, по всей вероятности, не грозила серьезная
опасность, теперь был закрыт.
"Какого черта! - Антона вдруг охватило бешенство. - Хозяйка сама
поселила его в башне, на две недели отдала башню ему, а раз так, то нечего
устраивать там бардаки! Но он им покажет!"
Антон развернулся и как на приступ ринулся в башню. Он не очень четко
представлял, как именно и кому он будет "показывать", но "показывать"
оказалось нечего и некому. В башне было пусто, прохладно и тихо, а
приглушенные стеной звуки пьянки явно доносились снаружи - из склепа.
Антон пробежал через раскаленную сковороду площади и нырнул в склеп.
Пусто, прохладно, тихо. Ровный каменный пол - и никаких следов вчерашних
могил. Шум и рев несутся из башни.
Антон остался в дверях склепа, бесцельно глядя на площадь. Та млела в
пыльной неподвижности полудня. Здесь ничто не могло меняться, поэтому
особенно дико было видеть утонувший в пыли железнодорожный состав.
Председатель совхоза с усердием мимического актера шагал вдоль поезда, не
двигаясь с места. Холеный кот, тот самый, которого несла приехавшая баба,
вышел из-за башни и улегся в позе спящего сфинкса в тени вагонных колес.
Окружающий мир жил по своим неведомым законам, Антон видел, что не
сумеет изменить в нем ничего. Он может кричать, плакать, лезть на кулаки,
мир этого даже не заметит и по-прежнему будет творить свое мерзостное
действо. А когда придет час, наигравшаяся нечисть расправится с самим
Антоном, и все равно ничего вокруг не изменится.
Антону не стало страшно, бояться он уже устал. Вместо того пришло
забытое с детства ощущение драки с бесконечно сильнейшим противником,
когда забываешь о правилах и о собственной шкуре, когда остается
единственная не мысль даже, а чувство: "меня ударили, а я - нет...". И
стремишься только достать и вцепиться. Но во что вцепляться здесь?
- Ненавижу!.. - выдохнул Антон.
Дремлющий в тени кот вскочил, одним прыжком взлетел на платформу,
выгнул спину и заплевался в сторону Антона. Поезд мягко дернул и, набирая
ход, поехал с площади. Неожиданно он оказался очень длинным. Мимо Антона
все быстрее и быстрее проплывали пассажирские и товарные вагоны, черные
нефтяные цистерны, рестораны и рефрижераторы. Мелькали платформы со
щебнем, полувагоны с брусом и досками, безоконные почтовые и красные
пожарные вагоны. Скорость все нарастала, погромыхивание колес на стыках
сменилось дробной стукотней. Проносились пузатые цементовозы,
саморазгружающиеся тележки и снова целые серии товарных и пассажирских
вагонов уже неразличимых в вихре.
Наконец, последний с красными фонарями вагон свистнул мимо, и Антон
увидел, что поезд уезжает с площади. Домики разъехались в стороны, открыв
перспективу, ограниченную грядой близких холмов. Было хорошо видно, как
развивший чудовищную скорость поезд: паровоз и три покалеченные платформы
- ползет по изумрудному склону, постепенно приближаясь к горизонту.
Антон не знал, что происходит, но чувствовал, что это свершается
помимо воли хозяев, и потому стоял, замерев в напряженном ожидании,
надеясь, что в башне ничего не заметят.
- Котик уехал! - трубный вопль резанул слух.
Чуть не сбив Антона с ног из склепа вырвалась приехавшая утром
бабища. Продолжая трубить, она помчалась вдогонку поезду.
"Скорее же!" - мысленно понукал Антон поезд. Паровозик послушно
рванул, скорость и без того чудовищная, увеличилась стократно, но на
движении это ничуть не сказалось, состав продолжал неспешно ползти. Бабища
в несколько громадных прыжков догнала его, вскочила на платформу, ухватила
котика, зажав его под мышкой, а потом принялась делать что-то со сцепкой
последнего вагона. Поезд поднажал еще, скорость, с которой он уезжал,
превысила все мыслимое, телеграфные столбы вдоль путей слились в ровную
серую ленту, пейзажа по сторонам было не разглядеть, лишь ежесекундно
мелькали одинаковые здания станций, мимо которых пролетал состав. Но при
этом убегающий поезд начал медленно, словно нехотя, приближаться. Бабища
монументом возвышалась на платформе.
Этого Антон спокойно наблюдать не мог. Он судорожно схватил ртом
воздух, напрягся, уперся взглядом в сцепку вагона и истово, изо всех сил
принялся отталкивать его. Должно быть, скорость еще возросла, просто
чувства не умели воспринимать такое. И вновь состав мучительно медленно
двинулся вверх по склону.
1 2 3 4