Сил обратил свой начальственный взор на Бура и осадил его:
- Я с ними разберусь, не суйся, презренный подстрекатель! - и
повернулся к Малому Хранителю. Я заметила, что индикатор на Главном
светился успокаивающим красным светом и мысленно поблагодарила
Богоматушку, что Дверь закрыта.
Мод подпрыгивала от восторга - не знаю уж, за кого она болела (и могу
поклясться, она сама этого не знала) - а новая дева была белее мела. Сабли
мелькали в воздухе, схватка становилась ожесточенной. Эрих один за другим
наносил легкие удары, и вот на щеке блондина заалело несколько капель.
Светленький сделал яростный выпад, Эрих отскочил и в следующий момент оба
они беспомощно забарахтались в воздухе, корчась, будто у них начались
судороги.
Я сразу поняла, что Сид выключил гравитацию в секторах Двери и
Складов, тогда как мы, в соседних секторах Восстановления и Хирургии,
остались крепко стоять на ногах. У нас на Станции была секционная
гравитация - специально для наших внеземных приятелей: эти психи иногда
жутко буянят, прибывая на восстановление в очень смешанных группах.
Взяв ситуацию под контроль, Сид обратился к забиякам, достаточно
мягко, но не оставляя сомнений в серьезности намерений:
- Все, парни, позабавились и хватит. А теперь - шпаги в ножны.
Еще несколько мгновений два черных гусара болтались в воздухе. Эрих
отрывисто засмеялся и подчинился приказу - комендант привычен к свободному
падению. Беленький перестал дергаться, поколебался, вися вверх ногами
перед Эрихом, и неохотно сунул саблю в ножны, при этом медленно
перекувырнувшись в воздухе. И тогда Сид включил гравитацию, достаточно
плавно, чтобы они не расшиблись при приземлении.
Эрих снова засмеялся, но на сей раз его смех уже не был язвительным,
и направился к нам. По пути он с размаху хлопнул новенького по плечу и
открыто поглядел ему в лицо.
- Ну вот ты и получил боевой шрам.
Тот не отодвинулся, но и не поднял глаз, и Эрих пошел дальше. Сид
торопился навстречу новенькому и, проходя мимо Эриха, погрозил ему
пальцем, добродушно буркнув: "Ну, ты и проказник". А потом я бросилась к
Эриху на шею, а он целовал меня и стискивал так, что казалось, ребра
вот-вот затрещат, и говорил: "Liebchen! Dopphen!" И это было просто
здорово, потому что я его люблю, а любовница я хорошая и, кстати, у меня
тоже два креста, как и у него.
Только мы отпрянули друг от друга, чтобы перевести дыхание - и его
усталые голубые глаза так нежно глядели на меня - как сзади раздался
глухой удар. Оказалось, когда напряжение спало, Док свалился со своей
табуретки у бара, и его шляпа аккуратно прикрыла ему глаза. Пока мы
хихикали над ним, Мод вдруг завизжала и обернувшись, мы увидели, что
римлянин направился прямо в Пустоту и маршировал туда, не удаляясь от нас
ни на шаг, - как, собственно, и должно быть. Его черная форма терялась на
сером сумеречном фоне.
Мод и Бур кинулись, чтобы оттащить его, что довольно мудрено сделать.
Тощий картежник снова стал само воплощение действия. Сид наблюдал за всем
этим со стороны.
- Что это с ним случилось? - спросила я Эриха.
Он передернул плечами.
- Запоздалая реакция на Перемену. И он был ближе всех к автоматчикам.
Лошадь чуть не сбросила его. Mein Gott, видела бы ты Санкт-Петербург,
Liebchen: Невский проспект, каналы, будто впитавшие в себя синеву неба,
кавалеристы в голубом с золотом, оказавшиеся у нас на пути и пытавшиеся
помешать нашему бегству; прекрасные женщины в мехах и страусовых перьях;
фотограф с треногой, похожий на монаха в своем капюшоне, надвинутом на
лицо. Я пришел в ужас, глядя на всех этих Зомби, мелькающих мимо и
глазеющих на меня, как это обычно у них бывает, в каком-то болезненном
полусне. И я знал, что кто-то из них, да хоть тот же фотограф, вполне
может оказаться Змеей.
В Войне Перемен мы боремся на стороне Пауков, а на другой стороне -
Змеи, хотя все мы - как Пауки, так и Змеи - Двойники и Демоны
одновременно, потому что мы прервали наши жизненные линии в космосе.
Жизненная линия - это вся ваша жизнь от рождения до смерти. Мы - Двойники,
потому что можем действовать как в космосе, так и вне его, и Демоны,
потому что все это время остаемся живы, а вот призракам этого не дано. Все
Развлекатели и Солдаты - Демоны-Двойники, на какой бы стороне они не
воевали, хотя поговаривают, что на змеиных Станциях творится просто жуть.
А Зомби - это умершие люди, жизненные линии которых лежат в так называемом
прошлом.
- Чем вы занимались в Санкт-Петербурге, пока не попали в засаду? -
спросила я у Эриха. - Конечно, если тебе можно об этом рассказывать.
- А почему бы и нет? Мы похитили у Змей мальчишку Эйнштейна в 1883
году. Да, Змеи захватили его, Liebchen, всего несколько снов назад, и
поставили под угрозу всю победу Запада над Россией.
- ...и этим преподнесли твоему любимцу Гитлеру весь мир на тарелочке
на целых пятьдесят лет, а меня ваши доблестные войска чуть не залюбили до
смерти при Освобождении Чикаго...
- ...но зато это ведет к окончательной победе Пауков и Запада над
Змеями и коммунизмом, не забывай, Liebchen. Но как бы то ни было, наш
контрудар не удался. Змеи выставили охрану - это было полной
неожиданностью, нас не предупредили. Была жуткая кутерьма. Не удивительно,
что Брюс потерял голову, хотя это его не извиняет.
- Это ты про новенького? - спросила я. Сид еще не успел заняться
блондином и тот все еще стоял там, где Эрих оставил его, опустив глаза,
как олицетворение стыда и злости.
- Ja, он был лейтенантом на Первой Мировой. Англичанин.
- Я так и поняла. И он действительно женственный?
- Weiblischer? - он улыбнулся. - Надо же было мне что-то ответить,
когда он обозвал меня трусом. Он будет хорошим Солдатом, его только нужно
немножко пообтесать.
- Вы, мужчины, настолько оригинальны, когда ссоритесь, - и я понизила
голос. - Но тебе, милый мой Эрих, не следовало заходить слишком далеко и
обзывать его Змеей.
- Schlange? - Эрих скривил рот. - Кто знает... Можешь ты поручиться
за любого из нас? Санкт-Петербург показал мне, что шпионы Змей становятся
умнее наших. - Нежность испарилась из его голубых глаз. - Вот, скажем, ты,
Liebchen, действительно настолько уж лояльна Паукам?
- Эрих!
- Ладно, я слишком далеко зашел - и с Брюсом и с тобой тоже. Мы все
измотались за последние дни, балансируя на краю пропасти.
Мод и Бур, поддерживая с обеих сторон, подвели римлянина к кушетке,
причем в основном тащила его Мод. Сид наблюдал за сценой со стороны, а
новичок угрюмо стоял сам по себе. Конечно, новой деве следовало бы
заняться им, но ее нигде не было видно и я решила, что эта соплячка
наверняка отправилась укреплять нервы в буфет.
- Римлянин выглядит довольно скверно, Эрих.
- Ничего, Марк парень крепкий. Достойный, как говорят там у них. А
наша маленькая астронавточка вернет его к жизни, если это только вообще
возможно и...
- ...и если это вообще можно назвать жизнью, - закончила я за него.
Эрих был прав. У Мод за плечами пятьдесят с лишним лет
психомедицинской практики где-то в двадцать третьем веке. Вообще-то, им
должен был бы заняться Док, но с ним мы опоздали стопок на пятьдесят.
- Мод и Марк, это был бы неплохой эксперимент, - сказал Эрих. -
Чем-то напоминающий эксперименты Геринга с замороженными мужчинами и
обнаженными цыганочками.
- Гнусный нацист. Она будет использовать электрофорез и глубокое
внушение, насколько я в этом разбираюсь.
- Как ты можешь в этом разбираться, Liebchen, если она всякий раз
включает экран перед тем, как приступить к процедуре? Вот и сейчас,
кстати, тоже.
- Я уже сказала, что ты гнусный нацист.
- Так точно, - он щелкнул каблуками и поклонился - ровно на
миллиметр. - Эрик Фридрих фон Гогенвальд, обер-лейтенант армии Третьего
Рейха. Погиб под Нарвой, где и был завербован Пауками. Жизненная линия
усилена Большим Изменением после первой смерти и, по последним сведениям,
он является комендантом Торонто, где содержит обширную сеть детских яслей,
откуда получает мясо для завтрака, если верить листовкам
"путешественников"-подпольщиков. К вашим услугам.
- Ой, Эрих, это все так глупо, - я коснулась его руки, вспомнив, что
он был одним из тех несчастливцев - оживленных в точке своей жизненной
линии, весьма удаленной от смерти - в его случае эта дата была сдвинута
вперед Большим Изменением, происшедшим уже после его воскрешения. И, как
осознает в конце концов всякий Демон, если он не догадывался об этом
прежде, это сущий ад - помнить свое будущее, и чем короче время между
воскрешением и вашей смертью там, в космосе, тем лучше. У меня, к счастью,
оставалось лишь десять очень напряженных минут на Северной Кларк-стрит.
Эрих нежно накрыл мою ладонь своею.
- Так уж складываются судьбы в Войне Перемен, Liebchen. По крайней
мере я Солдат и иной раз меня отправляют на операции в будущее - хотя не
понимаю, откуда у нас это болезненное внимание к нашим судьбам там, в
прошедшем будущем. Мне предстоит стать тупым оберстом, тощим как щепка,
все время негодующим на "путешественников"! Но мне немножко легче от того,
что я вижу его в перспективе и я, по крайней мере, возвращаюсь в космос
достаточно регулярно. Так что, Gott sei Dank, мне немножко полегче, чем
вам, Развлекателям.
Я не стала говорить вслух, что с моей точки зрения, меняющийся космос
- это хуже, чем ничего, но поймала себя на том, что молюсь своему Бонни
Дью, чтобы не был нарушен покой моего отца, чтобы Ветры Перемен спокойно
дули себе чуть в стороне от жизненной линии Антона А.Форзейна, профессора
физиологии, родившегося в Норвегии и похороненного в Чикаго. Вудлоунское
кладбище - довольно унылое, но спокойное место.
- Все нормально, Эрих. У Развлекателей тоже бывает Год Медузы.
Он с недоумением уставился на меня, как будто проверял, все ли у меня
пуговицы застегнуты.
- Медузы? Что ты имеешь в виду? Может, когда мы появляемся здесь, мы
похожи на медуз? Серьезно, Грета, что ты хотела этим сказать?
- Только то, что мы часто простужаемся. Как я, например. Я же говорю,
Год Медузы.
На морде моего пруссачка наконец забрезжил огонек понимания. Он
забормотал:
- Год Медузы... Gott mit uns... С нами бог, - и притворно зарычал: -
Грета, не понимаю, как я могу тебя выносить с твоими дешевыми шуточками
над великим языком!
- Придется тебе принимать меня такой, какая я есть, со всеми моими
Медузами и Бонни Дью, - и я поспешно пояснила: - Это из французского - le
bon Dieu - Боже милостивый; только не дерись. Я не собираюсь раскрывать
тебе прочие свои секреты.
Он хмыкнул с такой кислой миной, как будто вот-вот отдаст концы.
- Не унывай! - подбодрила я его. - Не всегда же я здесь буду, да и
вообще есть на свете места похуже этой Станции.
Он оглянулся и нехотя кивнул.
- Знаешь что, Грета - только обещай мне не отпускать своих глупых
шуточек - когда я бываю на операции, я иногда представляю себе, как
прохожу за кулисы театра, чтобы выразить свое восхищение всемирно
известной балерине Грете Форзейн.
Насчет кулис он был прав. Станция - это круглая театральная сцена, а
в качестве зрителя выступает Пустота, и на ее сером фоне выделяются только
пятна экранов, отделяющих Хирургию (Уф-ф!), от сектора Восстановления и
Складом. Между Восстановителем и Складом - бар, кухня и рояль Бура. Между
Хирургией и тем сектором, где обычно появляется Дверь - полки и табуреты
Галереи Искусств. В центре сцены - контрольный диван. Вокруг, на приличном
расстоянии друг от друга, шесть больших низких кушеток - над одной из них
сейчас как раз взметнулась вверх, в окружающую серость, завеса экрана. И
еще несколько столиков. В точности как сцена из какого-то балета, а
дурацкие костюмы и персонажи ничуть не разрушают иллюзию. Ни коим образом.
Дягилев, если бы только увидел, тут же забрал бы все это в Русский балет,
даже не задумываясь, соответствуют ли музыке декорации и актеры.

2. ПЕРЧАТКА С ПРАВОЙ РУКИ
Последняя неделя в Вавилоне,
Последняя ночь в Риме
Ходжсон
Бур отправился за стойку бара и спокойно разговаривал там с Доком, но
взгляд его был отсутствующим. Глядя на его болезненно-белое лицо, лицо
профессионала, я вдруг поймала себя на мысли - Дамбалла! - что я очутилась
во французском квартале. Что-то не видно новой девы. А Сид, наконец,
добрался до новенького после всей этой суматохи с Марком. Он дал мне знак
и я снова занялась Эрихом.
- Приветствую тебя, достойный юноша.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20