"Ну, так кто из нас неудачник..." ,
было видно, что у секретарей в управе Бужвы - сероводород вместо
крови.
Через неделю Даттам очнулся : каменный мешок, стены сочатся
слезой, как соевый сыр, руки склеены веревкой, а волосы и платье
- кровью и тухлым яйцом. Каждый день, пока он был без сознания,
стражники обкладывали его бычьими потрохами и били над ним
гусиные яйца, - лучшее средство против колдовства...
Вечером на Даттама надели белый плащ и снесли в судебную залу,
где по семи углам курились треножники и на письменном коврике
прилежный секретарь растирал тушь. Однако, надо сказать, от
Даттама так мерзко несло гусиной кровью, что даже аромат "мира и
спокойствия" не помогал. А в восьмом углу сидит человек - в
простом платье без знаков различия, брови - оправа, глаза -
жемчужины, так и чувствуют собеседника. Исхудавший, озабоченный
- Харсома!
Стали оглашать обвинение. Читали долго, однако, о покупке риса у
храма не сказали ни слова, не сказали даже, что Даттама первый
раз взяли у храма и в монашеском плаще, а написали, что колдун
проник в город, чтоб навести порчу на цистерны с водой.
- Ты согласен с этим? - спросил Харсома.
Даттам вспомнил: не хватай колесо за спицы...
- Да, господин экзарх.
Стали опрашивать свидетелей. Мальчишка-разносчик показал:
- У меня в корзинке лежал салат витлуф и жареный гусь. Колдун
выхватил корзинку, закричал: "Оживи!" Гусь перевернулся и ожил,
колдун ухватил за хвост и полетел.
Тут, однако, у Даттама от казенных благовоний закружилась
голова, он потерял сознание и смертного приговора не слышал.
* * *
Меж тем дела у мятежников снова пошли на лад: Бажар и Рехетта
ссору свою, что называется, прикрыли шапкой. Бажар захватил
половину Иниссы, а Рехетта обложил столицу провинции и грозился,
что превратит в лягушку всякого, кто обидит племянника.
Наследник Харсома приказал не торопить с казнью и беречь
Даттама, как золотую денежку. А тюремщики боялись пророка и
жалели его племянника.
Тюремщики кормили Даттам с ложечки и вздыхали:
- Вот ведь какая глупая доля у колдуна! Летает человек на
облаках и на треножниках, может обернуться уткой и барсуком, а
окропишь его гусиной кровью - и пропало все его умение. А любому
мужику эта кровь нипочем, лей, не лей, глупей не станет.
- А у меня сыну было бы столько же, совсем был молоденький
парнишечка: покойный наместник затравил его собаками.
Как-то раз Даттам проснулся чистенький, как луна в колодце.
Тюремщики собрались вокруг и рассказывали друг другу про него
басни.
- Не думай, - сказал один. - Никто про порченные цистерны не
верит, это господин Баршарг сочинил из мести за брата. Всем
известно, что ты знал о приезде экзарха и пришел с ним
поговорить. Вы же, говорят, с ним старые друзья... А злые люди
тебя до наследника не допустили.
- А милостив ли наследник? - спросил Даттам.
Тюремщики вздохнули:
- Сад счастья, источник изобилия... Говорят, однако: будто бы
назначили его, чтоб сгубить в государевых глазах... Войска не
дали... Каждый шаг стерегут... Попробуй он тебя помиловать или с
тобой поговорить, тут же и его голова полетит...
Даттам смотрит: седоусый охранник утирает рукавом слезы. Утер и
говорит:
- Если тебе чего надо, ты скажи.
Даттам подумал:
- Плитку туши, да монаха-шакуника, исповедаться.
Тюремщик удивился:
- Я думал, лягушиных лапок или ногтей от покойника. Ты не думай,
их сейчас не трудно достать, ногти-то.
Даттам улыбнулся суеверию тюремщика и сказал:
- Я сейчас не могу колдовать, из-за этой гусиной крови, и еще
долго не смогу...
Следующей ночью охранник пронес в тюрьму набивной кафтан
казенного курьера, завернул Даттама в плащ и вывел через сад на
улицу.
- Иди, - сказал стражник.
- Безоружным? - удивился Даттам, - ты мне хоть кинжал
какой-нибудь дай.
Стражник отдал ему свой кинжал, и Даттам в ту же секунду
приставил его к горлу стражника:
- А ну, рассказывай, кто тебе заплатил за мое бегство?
Стражник захныкал:
- Секретарь экзарха, господин Арфарра.
Даттам подумал: "Чтобы спасти меня, Арфарра рискует жизнью! А
что, если этот глупый стражник проговорится? Арфарра займет мое
место на дыбе!"
И перерезал шею своему спасителю.
"Теперь-то он точно не выдаст Арфарру", - подумал молодой
мятежник, утопив труп в казенном озерце, том самом, в которое
когда-то старый судья швырнул взятку Бужве.
Ночевал Даттам у казенной гадалки: поел пряженных в масле
лепешек и велел разбудить его в час Росы, чтоб выйти из городу
вместе с народом, ходившим на строительство укреплений;
стражники должны были заявить о бегстве лишь в полдень.
И вот сосед по шестидворке отогнул занавеску и видит: гадалка
принимает то ли любовника, то ли вовсе клиента в неурочный час.
А он сам имел на женщину виды... Разве может такое быть терпимо?
Даттам очнулся оттого, что что-то мокрое капало ему за шиворот.
Дернулся: трое стражников справа, двое слева, а шестой бьет над
ним гусиное яйцо.
- Эй, - кричит один, который слева, - трех яиц хватит, из
остальных яичницу сделаем...
Потом привязали Даттама к лошадиному хвосту и проволокли через
весь город.
* * *
На допросе Даттам показал, что свел в камере знакомство с
крысой, обменялся с ней одеждой, а сам утек через нору.
- А крысу, - говорит, - чтобы стража не заметила, проклял до
полудня, - велел носить человечью личину...
Секретарь экзарха, Арфарра, сидел с законченевшим лицом в углу и
вел протоколы допроса.
Вечером Даттам смотрел через оконце вверху: небо улыбается,
цветет фейерверками, за стенами ликует народ. Даттам понял, что
войска мятежников отходят от столицы и подумал: завтра меня
казнят... Стало одиноко и страшно. В конце концов, двадцать два
года...
А потом вдруг пошел дождь: это искренние молитвы экзарха
развеяли злые чары...
Наутро пришли стражники, остригли арестанта, переодели, пряча
глаза... Понесли в паланкине с решетками к площади назиданий.
Даттам глядит: солнце сверкает на мокрой черепице, пахнет
свежими лепешками, и зелень так и лезет, так и тянется, хватает
за душу пальчиками. Стоит Верхний Город, - здания как жемчужины,
стены как оправа... осунулся, погрустнел.
Даттама, однако, пронесли мимо площади для назиданий под самыми
иршахчановыми очами, мимо управ, мимо цехов, через семь ворот,
через пять арок - вниз, вглубь, - крытой дорогой внутрь
Шакуникова храма.
Развязали, повели... Сюда мятежники не ходили: лес колонн, кущи
столбов, старая катальпа меж золотых столбиков, нефритовая
галерея... Ввели в павильон: стены - в узорочье, узорочье - в
зеркалах, от зеркал павильон как человечья душа: снаружи -
замкнут, изнутри - безграничен.
В зеркальной комнате сидели трое, настоятель храма Шакуника,
секретарь экзарха Арфарра, и сам экзарх. Экзарх обмахивался
веером, а Арфарра прямо на коленях держал обнаженный меч.
Экзарх махнул веером, стражники ушли и затворили за собой дверь,
но рук Даттаму так и не развязали. Экзарх кивнул Даттаму, чтобы
тот сел, и проговорил:
- Великий Вей, как ты бледен! Как спаржа, отлежавшаяся в земле.
Даттам пожал плечами:
- Я так понимаю, - сказал он, - что мой дядя вчера отступил от
города, и меня завезли сюда попрощаться перед казнью.
- Ваш дядя, - сказал экзарх, - вчера был назначен моим указом
наместником Варнарайна, а сегодня утром его войска вместе с
моими войсками выступили против разбойника Бажара. Только
злодеяния прежних властей толкнули народ на мятеж: почему бы не
помириться с теми бунтовщиками, которые, по мере сил, выказывали
свою преданность династии?
Даттам помолчал, а потом сказал:
- Я знаю Рехетту. Он отпустит войска, а сам покончит с собой.
Экзарх засмеялся:
- Ты, Даттам, знаешь своего дядю еще хуже, чем черную магию, - и
протянул Даттаму зеленый треугольник.
Даттам развернул письмо: а это был ежемесячный отчет соглядатая.
Адресован он был лично Харсоме, а подписан пророком, и число на
нем стояло за две недели до начала восстания.
Тут-то Даттам понял, и отчего пророк отказался от императорского
титула, и отчего не хотел звать варваров, и отчего поверил
Баршаргу.
- Это что ж, - спросил Даттам нового наследника империи, - мы
подняли восстание по твоей указке?
- Разумеется, да, - сказал справа Арфарра. - Истинные причины
вещей скрыты от людских глаз, однако же нет вещей, у которых не
было бы истинных причин.
- Разумеется, нет, - сказал настоятель храма Шакуника. -
Провокация опасная вещь. Если государство играет с огнем, как
ребенок, оно, как ребенок, и обожжется.
Тогда Даттам повернулся к монаху.
- И вы обо всем знали, - спросил он, - еще до того, как продали
нам зерно, содрав за опасность впятеро против обыкновенного?
Настоятель удивился:
- Никакого мы зерна не продавали... В благодарственном манифесте
экзарха как раз отмечено, что монастырь прислал в Анхель рис
даром, в дни народного бедствия ...
Помолчал и прибавил:
- Между прочим, наш дар окупился сторицей, -господин экзарх
пожаловал нам земли по Левому Орху.
Даттам уронил голову в скованные руки и прошептал:
- Значит, мы даже не могли выиграть. Великий Вей - вождь
повстанцев - провокатор правительства!
И расхохотался. Потом умолк и спросил:
- Ну а мне-то вы зачем все это рассказываете? Перед виселицей?
Я-то милости недостоин, я провокатором не был...
Арфарра молчал.
- Не скрою, - сказал Харсома, - ваши преступления велики,
господин Даттам. Пролиты реки крови, пепел от рисовых хранилищ
достигает локтя толщиной, матери варят младшего брата на ужин
старшему... Кто-то же должен за все это отвечать?
- Тот, кто нанимал провокаторов, - заорал Даттам, вскакивая на
ноги.
- Сядь, - негромко сказал Харсома.
- Нет не сяду! Мы сожгли половину провинции и продавали варварам
другую, - и все затем только, чтобы ты сел на место этого
мерзавца Падашны?
Но тут Даттама, от слабости, зашатало на ногах, и он
действительно сел в кресло, чтобы не упасть в ноги Харсоме.
Потом он повернулся к настоятелю храма Шакуника и спросил:
- А что вы сделали с теми сорока тысячами золотых, которые я
заплатил вам за зерно?
- Я уже ответил вам, - сказал настоятель, - что никакого зерна
храм бунтовщикам не продавал, но если вы так настаиваете, я могу
сказать, что эти деньги мы ссудили правительству на определенном
условии.
- Каком?
- На условии, что вас отдадут нам.
Даттам поднял брови.
- Вы слишком хороший делец и изобретатель, господин Даттам,
чтобы скормить вам речным угрям. Мы хотим, чтоб вы трудились на
благо храма Шакуника.
- Но я вовсе не собираюсь становиться монахом! - запротестовал
молодой бунтовщик.
- Вам придется выбирать между рясой и плахой, Даттам, - вмешался
Харсома, - никто, кроме храма Шакуника, не может защитить вас.
Баршарг требует отдать тебя ему, за то, что ты повесил его
брата. Твой дядя, наместник провинции, тоже не хотел бы
оставлять тебя в живых, а если собрать имена всех, кто казнен
тобой и выпустить из тебя всю кровь, то на каждое из имен не
придется и по половинки капли...
- Говорило сито иголке - у тебя на спине дырка, - презрительно
пробормотал Даттам.
Но, конечно, ему ничего не оставалось, как принять предложение.
* * *
Вскоре в столицу доложили: наместник Харсома вынул стрелу беды
из тела государства, провел народ по мосту милосердия в сад
изобилия. Бывший первый министр от досады помер.
Мятежник Бажар, правда, еще бесчинствовал: нашел где-то
золотоглазого оборванца и обул его в государевы сандалии.
Наконец, сдался Даттаму и Арфарре. Наследник и ему обещал жизнь.
Господин Арфарра, однако, обманул доверие экзарха, молвил:
"Когда тушат пожар, не смотрят, чиста-ли вода", - и приказал
зарубить вора.
Через четыре месяца в провинции отмечали Государев День.
Расцвели на улицах золотые гранаты, реки наполнились молоком и
медом; и бродили по улицам боги, которые есть не что иное, как
слова мудрых указов.
Было, однако, невиданное: по всей провинции ходил корабль на
деревянных гусеницах - золотые борта, серебряные весла. Слова
при корабле были такие: Государь - корабль, народ - море. Хочет
- несет, хочет - опрокинет... А секретарь Арфарра ухитрился даже
небо раскрасить надписями: это тогда в Варнарайне впервые стали
пускать шутихи и ракеты.
Экзарху же доложили: "В древности Золотой Государь взошел на
Голубую Гору, обозрел мир, и от этого государство процвело".
Экзарх Харсома отправился к горам. Отказался от казенного
паланкина, проделал весь путь на лошади, как простой чиновник,
чтобы народ всегда имел к нему доступ.
Накануне молебна наследник изволил спуститься в заброшенные
шахты. Долго стоял, будто ждал Золотого Государя, потом со
слезами на глазах молвил:
- Увы! Народ Великого Света после мятежа - как неоперившийся
жаворонок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10