Фигуры людей по-прежнему представленные в виде
священных рептилий постепенно уменьшались и истощались, однако их души,
изображенные в виде ореолов, парящих над руинами в лунном свете, сохранили
прежние пропорции. Изнуренные священники на фресках это были рептилии в
красочных одеждах посылали проклятия принесенному извне воздуху и всем, кто
вдыхал его; леденящая кровь финальная сцена изображала, как какой-то человек
самого обычного вида, вероятно, один из первых обитателей Ирема, Города
Столбов, был растерзан представителями более древней расы. Я вспомнил, как
боятся арабы Безымянного Города, и вздохнул с облегчением, ибо на этом
фрески обрывались, а далее шли нерасписанные стены и потолок.
Увлеченный непрерывной чередой запечатленных на стенах сюжетов истории,
я приблизился к самому краю нависшего надо мной своим низким потолком зала и
обнаружил ворота, сквозь которые пробивалось фосфоресцирующее излучение,
освещавшее мой путь сюда. Ползком приблизившись к ним вплотную, я не мог не
вскрикнуть от крайнего изумления, вызванного тем, анфилады других, более
ярко освещенных комнат предо мной предстала безграничная пустота,
заполненная однородным сиянием такое сияние видит человек, стоящий на
вершине Эвереста и устремивший взор в бескрайние просторы подернутого дымкой
и ласкаемого лучами солнца воздушного океана. Позади меня остался проход,
настолько тесный, что я не мог выпрямиться в полный рост; впереди лежала
лучезарная подземная бесконечность.
Проход завершался площадкой, с которой брала начало круто уходившая в
бездну лестница нескончаемая чреда мелких ступенек, похожих на оставшиеся
позади, в темных проходах однако все, что лежало в четырех-пяти футах от
меня, было скрыто от взора светящимся туманом. Рядом с левой стеной прохода
высилась распахнутая массивная бронзовая дверь, неправдоподобно толстая,
украшенная причудливыми барельефами. Эта дверь, если бы ее затворить, могла
бы совершенно изолировать весь этот подземный мир лучезарного света от
пробитых в скале склепов и проходов. Я посмотрел на ступеньки и решил, что
ни за что на свете не стану спускаться вниз. После этого я лег ниц на
каменный пол, и пламя безумных мыслей охватило меня даже под натиском
смертельной усталости не покидали они моего сознания.
Закрыв глаза, я лежал и предавался размышлениям, и опять в сознании
возникали сюжеты фресок... но на сей раз они были наполнены новым, зловещим
смыслом. Я говорю о сценах, запечатлевших расцвет безымянного города:
растительный мир долины вокруг него, дальние страны, с которыми вели
торговлю его купцы. Для меня оставалось загадкой неизменно выдающееся
положение аллегорически изображенных пресмыкающихся тварей, и я подумал, что
представленная в картинах история скорее всего достаточно точно отражала
истинное положение вещей. Пропорции Безымянного Города на фресках были
подогнаны под размеры рептилий. Я задумался над тем, какими же должны были
быть подлинные размеры и пропорции Безымянного Города. И вновь вспомнил о
необычайно низких потолках первобытных храмов и подземного коридора,
вырубленных таким образом несомненно для того, чтобы выразить свое
подобострастие перед пресмыкающимися божествами, которым здесь поклонялись;
при этом их почитатели волей-неволей должны были опуститься на четвереньки.
Возможно, сами обряды предполагали передвижение ползком для имитации
движений этих рептилий. Однако никакая религиозная теория не могла
убедительно объяснить, почему горизонтальные проходы этого страшного спуска
были такими же низкими, как и храмы или еще ниже, поскольку в них невозможно
было выпрямиться даже стоя на коленях. Новый приступ страха охватил меня,
когда я подумал об этих древних рептилиях, чьи омерзительные
мумифицированные формы так напоминали мои собственные. Рождающиеся в
сознании ассоциации бывают очень причудливыми, и я весь сжался от мысли о
том, что, за исключением того несчастного, растерзанного толпой на последней
фреске, я был единственным носителем человеческого облика среди этого
скопиша реликвий и символов первозданной жизни.
Но в который уже раз страх, сидящий в моей мятущейся душе, был побежден
любопытством. Лучезарная пропасть манила меня увидеть и открыть то, что она
таила в себе, почел бы за величайшую честь самый выдающийся исследователь. Я
ни на минуту не сомневался в том, что эта череда странных мелких ступенек
вела в чудесный таинственный мир, и надеялся обнаружить там свидетельства
существования представителей человеческого рода, которых не нашел в покрытом
росписями коридоре. Фрески этого подземного царства изображали сказочные
города и долины, и моя фантазия уже парила над роскошью колоссальных
развалин, ожидавшей меня внизу.
Мои страхи, собственно, относились скорее к прошлому, нежели к
будущему. Даже физический страх, вызванный моим положением здесь, в этом
тесном коридоре с его мертвыми рептилиями и допотопными фресками, за много
миль от привычного верхнего мира, перед лицом мира иного, наполненного
пробивавшимся сквозь туман гнетущим светом, не мог сравниться со смертельным
ужасом, навеваемым обстановкой и духом восставшей из первозданного хаоса.
Казалось, из первобытных камней и вырубленных в скале храмов Безымянного
Города выступала сама древность, глубину которой нельзя было выразить
никакими измерениями; позднейшая из потрясавших воображение географических
карт, увиденная мною на фресках, содержала очертания океанов и континентов,
неизвестных современному человеку, и лишь немногие из контуров смутно
напоминали мне сегодняшние очертания некоторых земель и берегов. И уже
никому не дано узнать, что произошло в течение разделявшей времена
геологической эры, ибо стерлись росписи и скатилась в омерзительную трясину
упадка некогда гордая раса, ненавидевшая смерть. Было время, когда в этих
пещерах и в лежащих за ними лучезарных сферах ключом била жизнь, а сейчас
здесь стоял я, один среди уцелевших памятников глубокой древности, и
содрогался от мысли о бесчисленных веках, в течение которых эти реликвии
пребывали здесь в молчаливом бдении.
Внезапно я почувствовал новый приступ безумного страха - того самого
страха, который то и дело завладевал мною начиная с момента, когда я впервые
увидел жуткую долину и Безымянный Город под холодной луной; и, несмотря на
то, что силы мои были на исходе, я лихорадочно сжался, присев на корточки, и
устремил свой взор в черный коридор, соединявшийся с туннелем, который вел
наверх, в мир, населенный людьми. Чувства охватившие меня, напоминали те,
что заставили остерегаться безымянного города ночью, и были столь же
мучительны и необъяснимы. Мгновение спустя, однако, я испытал еще большее
потрясение, услышав звук первый звук, взломавший глухую тишину этих
замогильных глубин. Это был глубокий, низкий стон... словно скопище духов,
обреченных на вечные муки, стенает под землей; стон исходил из темного
коридора, в который я вперил свой взор. Звук стремительно нарастал, и
наконец, в низком проходе раскатилось громовое эхо. В тот же миг я ощутил
усилившийся поток холодного воздуха он струился из туннелей со стороны
стоявшего наверху города. Этот холодный воздух несколько взбодрил меня и
привел в состояние душевного равновесия, ибо мгновение спустя я вспомнил о
внезапных порывах ветра, которые каждый раз на восходе и на закате возникали
вокруг устья, открывавшего вход в бездну; как раз один из этих порывов и
помог мне обнаружить потайные туннели. Я посмотрел на часы близилось время
восхода солнца и исполнился решимости оказать сопротивление этому шквальному
потоку, который устремился в недра земли, служившие ему домом, с таким же
неистовством, с каким рвался он вечером наружу. Страх растаял, и это было
вполне объяснимо: мои размышления над неизвестным феноменом были прерваны
проявлением естественной природной стихии.
Между тем, становясь все неистовее, стон перерастал в пронзительный
визг, с которым ветер ночи устремлялся в подземную пучину. Я снова упал
ничком и лихорадочно вцепился в пол, в ужасе представив себе, как шквальный
поток швырнет меня сквозь распахнутую дверь в разверзшуюся за нею
фосфоресцирующую бездну. Боязнь провалиться в эту пропасть первая овладела
мной; однако к тому времени, когда я заметил, что мое тело действительно
скользит по направлению к зияющему входу в пропасть, я был уже пленником
тысячи новых страхов, завладевших моим воображением. Неумолимость воздушного
потока пробудила во мне самые невероятные фантазии; содрогнувшись, я вновь
сравнил себя с тем увиденным мною в жутком коридоре единственным
представителем рода человеческого, который был разорван в клочья сыновьями
Безымянного Города ибо в той беспощадной силе, с которой терзал меня
завихрявшийся поток, угадывалось нарастающее с каждой секундой мстительное
неистовство, словно вызванное неспособностью быстро расправиться со мной.
Кажется, в последний момент из моей груди вырвался дикий вопль я почти
потерял рассудок но даже если это было так, мой крик растворился в шуме этой
преисподней с ее завывавшими ветрами-призраками. Я попытался ползти назад,
преодолевая сопротивление невидимого убийственного потока, но не смог даже
удержаться на месте струя воздуха медленно и неумолимо подталкивала меня к
входу в неизвестный мир. Остатки разума покинули меня, загадочное двустишие
безумного араба Аль-Хазреда, увидавшего Безымянный Город во сне, вновь
завертелось в моей голове, и я безостановочно повторял его вслух:
То не мертво, что вечность охраняет,
Смерть вместе с вечностью порою умирает.
Только задумчивые сумрачные боги пустыни знают, что произошло тогда...
с какой неописуемой яростью я боролся во тьме с несущим смерть потоком,
какой Абаддона вернул меня в жизнь, где я обречен всегда помнить о ветре
ночи и дрожать при его появлении до тех пор, пока забытье или что-нибудь
похуже не овладеет мною. Что это было? Нечто чудовищное, неестественное,
колоссальное; слишком далеко выходило оно за пределы человеческого разума,
чтобы можно было поверить своим глазам и убедить себя в том, что это
увиденное нечто не игра воображения. Я до сих пор не могу поверить в
реальность увиденной мною картины, и только в немые, отягощенные проклятием
предрассветные часы, когда невозможно уснуть, я перестаю сомневаться в ее
подлинности.
Как я уже говорил, ярость обрушившегося на меня воздушного потока была
поистине адской, дьявольской в худшем смысле этого слова, и его звучание
наполняло меня ужасом и омерзением, ибо я чувствовал скрытую в нем злобу
необитаемой вечности. Скоро эти звуки, которые до того казались мне
совершенно хаотичными, приобрели какую-то ритмичность, они терзали мой мозг.
Я услышал леденящие кровь проклятия и звериный рык чужеязычных монстров,
доносившиеся из глубин, где в течение многих миллиардов лет покоились
бесчисленные древности, скрытые от озаренного рассветом мира людей.
Повернувшись, я увидел контуры, четко вырисовывавшиеся на фоне лучезарного
эфира бездны, которые нельзя было увидеть из сумрачного коридора кошмарная
стая бешено мчавшихся дьяволов, с перекошенными от ненависти мордами, в
нелепых доспехах; полупрозрачные дьяволы, порождение расы, о которой люди не
имеют ни малейшего понятия, ползучие рептилии Безымянного Города.
Как только ветер утих, я погрузился туда, где властвовали загробные
чудовища во тьму земных недр; ибо за последней из тварей с лязгом
захлопнулась могучая бронзовая дверь, породив оглушающий раскат музыкального
металлического скрежета, эхо которого вырвалось в далекий мир людей,
приветствуя восходящее солнце, как некогда приветствовали его колоссы
Мемнона с берегов Нила.
Пер. Е. Мусихина



1 2 3