Ступеньки круто сбегали вниз. О, эти ступеньки будут
сниться мне всегда. Я пришел узнать их тайну. В ту минуту я даже не знал,
как их лучше назвать ступеньками лестницы или просто выступами для ног, по
которым можно было спуститься в бездну. В голове у меня роились безумные
мысли; казалось, слова и предостережения арабских пророков плывут над
пустыней из стран, известных людям, в Безымянный Город, о котором люди не
должны знать ничего. После минутного колебания я оказался по ту сторону
входа и начал осторожный спуск по ступенькам, пробуя каждую из них ногой,
словно это была приставная лестница.
Такой жуткий спуск может привидеться разве что в тяжелом бреду или в
страшном наркотическом опьянении. Узкий проход увлекал меня вниз и вниз, он
был бесконечен, словно страшный, населенный нечистью колодец, и света факела
у меня над головой было недостаточно, чтобы осветить те неведомые глубины, в
которые я опускался. Я потерял чувство времени и забыл, когда последний раз
смотрел на часы, а мысль о расстоянии, пройденном мною в этом туннеле,
заставляла меня содрогаться. Местами спуск становился еще более крутым или,
напротив, более пологим, местами менялось его направление; однажды мне
попался длинный, низкий, пологий проход, в котором в первые мгновения я едва
не вывихнул себе ногу, споткнувшись на каменистом полу. Продвигаться
пришлось с осторожностью, держа факел впереди себя на расстоянии вытянутой
руки. Потолок здесь был таким низким, что даже стоя на коленях нельзя было
полностью распрямиться. Затем опять начались пролеты крутых ступенек. Я
продолжал свой бесконечный спуск, когда мой слабеющий факел погас. Кажется,
я не сразу заметил это, а когда все же обнаружил, что остался без огня, моя
рука по-прежнему сжимала факел над головой, как если бы он продолжал гореть.
Состояние неизвестности наполнило меня тревогой я почувствовал себя
несчастным земным скитальцем, явившимся в далекие, древние места, охраняемые
неведомыми силами.
Во тьме на меня обрушился поток разнообразных мыслей и видений обрывки
взлелеянных мною драгоценных демонических познаний, сентенции безумного
араба Аль-Хазреда, абзацы из кошмарных апокрифов Дамаска и нечестивые строки
из бредового Образа мира Готье де Метца.Я твердил про себя обрывки
причудливых фраз и бормотал что-то о демонах и Афрасиабе, плывущих вниз по
течению Окса; раз за разом всплывали в моем сознании три слова из сказки
лорда Дансени, а именно неотражаемая чернота бездны . Один раз, когда спуск
неожиданно круто пошел вниз, я начал цитировать в виде монотонного пения
что-то из Томаса Мора, и цитировал до тех пор, пока от этих строк мне не
сделалось страшно:
И тьмы сосуд, черневший предо мною,
Как адские котлы с их страшным наполненьем
Из лунных снадобий, что разлиты в затменье.
Я наклонился, чтоб тропу увидеть,
Что вниз в ущелье круто обрывалась,
И разглядел в пленительных глубинах
Зеркальной гладкости обрыв, чернее смоли,
Весь будто вымазанный темным липким дегтем,
Что смерть выплескивает с щедростью на берег,
Где обитает на неведомых вершинах.
Казалось, время остановилось, как вдруг я вновь почувствовал, что ноги
мои стоят на ровном горизонтальном полу, и обнаружил, что нахожусь в
каком-то помещении. Оно было ненамного выше комнат в двух меньших храмах,
находившихся сейчас наверху, невообразимо далеко от меня. Я не мог стоять в
полный рост: выпрямиться по-прежнему можно было только опустившись на
колени. В полной темноте я заметался наугад, и очень скоро понял, что
нахожусь в узком коридоре, вдоль стен которого стоят рядами деревянные ящики
со стеклянными крышками я определил это на ощупь. Отполированное дерево и
стекло... в этой палеозойской бездне? Мысли о том, что может скрываться за
этим, заставили меня содрогнуться. Ящики были явно с намерением расставлены
по обе стороны прохода на одинаковом расстоянии друг от друга. Они были
продолговатой формы и стояли горизонтально; своими размерами и формой они
напоминали гробы, и это в очередной раз наполнило меня ужасом. Попытавшись
сдвинуть с места один за другим два или три ящика, я обнаружил, что они
прочно закреплены на месте.
Проход этот, насколько я понял, был довольно длинным; поэтому, не
опасаясь встретить препятствие на своем пути, я быстро устремился вперед,
стараясь бежать, но это выходило у меня плохо удавалось лишь еле-еле
передвигать ноги; наверное, со стороны это выглядело бы отталкивающе, но кто
мог увидеть меня в этой кромешной тьме? Время от времени я ощупывал
пространство то слева, то справа от себя, чтобы убедиться, что стены и ряды
ящиков все еще тянутся вдоль прохода. Как всякий человек, я настолько привык
мыслить визуальными образами, что почти забыл о темноте и рисовал в своем
воображении бесконечный однообразный коридор с расставленными вдоль него
ящиками из дерева и стекла как если бы эта картина была доступна моим
глазам. И вдруг внезапно меня на мгновение охватило какое-то неописуемое
чувство, и я действительно увидел этот коридор.
Я не могу сказать точно, когда мое воображение трансформировалось в
настоящее зрение; просто в какой-то момент я заметил впереди постепенно
усиливающееся свечение, и до меня дошло, что я вижу смутные очертания
коридора и ящиков, проступавшие вследствие какой-то неизвестной подземной
фосфоресценции. В первые минуты все было точь-в-точь, как я себе
представлял, поскольку свечение было очень слабым; но по мере того, как,
спотыкаясь и едва удерживая равновесие, я продолжал механически продвигаться
вперед, в направлении усиливавшегося света, становилось все более очевидным,
что мое воображение рисовало лишь слабое подобие подлинной картины. Этот зал
не был тронут печатью недоработанности, как храмы в городе наверху; нет, это
был совершенный памятник самого величественного экзотического искусства.
Яркие, насыщенные и вызывающе фантастические узоры и рисунки складывались в
непрерывную настенную роспись, линии и цвета которой не поддаются описанию.
Ящики были сделаны из необычного золотистого дерева, а верхняя их часть из
тонкого стекла, и внутри них я увидел мумифицированные фигуры, по своей
гротескности превосходившие образы самых диких ночных сновидений.
Я не могу передать всю степень их уродливости. Уместнее всего было бы
сравнение с рептилиями: было в их очертаниях что-то от крокодила и в то же
время нечто тюленье. Но более всего они походили на какие-то фантастические
существа, о которых едва ли слышал хоть один биолог или палеонтолог. По
своим размерам они приближались к человеку маленького роста, а их передние
конечности завершались мелкими, но четко очерченными стопами, подобно тому,
как человеческие руки завершаются ладонями и пальцами. Но самой странной
частью их тел были головы. Ее очертания противоречили всем известным в
биологии принципам. Невозможно назвать ничего определенного, с чем можно
было бы сравнить эти головы в продолжение одного мгновенного проблеска мысли
я успел подумать о кошке, бульдоге, мифическом Сатире и человеке. Сам Юпитер
не мог бы похвалиться таким огромным выпуклым лбом, однако рога, отсутствие
носа и крокодилья челюсть не позволяли втиснуть эти головы в пределы
каких-либо известных критериев. Некоторое время я раздумывал о подлинности
этих мумий, склоняясь к серьезному подозрению, что это всего лишь
рукотворные идолы, но остановился на том, что все же предо мной
представители неких архидревних видов, обитавших здесь, когда Безымянный
Город был еще в расцвете. Как завершающий штрих к нелепому их виду можно
отметить одеяния чудовищ большинство из них были с непомерной щедростью
завернуты в роскошнейшие ткани и увешаны украшениями из золота, драгоценных
камней и неизвестных мне блестящих металлов.
Значительность этих пресмыкающихся тварей была, должно быть, огромной,
поскольку они занимали первое место в сюжетах буйных фантастических фресок
на стенах и потолке. С бесподобным мастерством художник изобразил их жизнь в
мире, который был их миром, с городами и садами, построенными и размеченными
в соответствии с их размерами, и я не мог отделаться от мысли, что их
история, представленная в этих изображениях, не более чем аллегория,
предназначенная, вероятно, демонстрировать развитие народа, который
поклонялся этим странным существам. Я решил, что для людей, населявших
Безымянный Город, они были тем же, чем была волчица для Рима или
какие-нибудь тотемные животные для индейских племен.
Остановившись на этой точке зрения, я мог видеть воочию вехи несомненно
замечательной истории Безымянного Города. Я словно внимал сказанию о могучей
столице на морском побережье, которая правила миром до того, как Африка
поднялась из океанских волн; я наблюдал за ходом борьбы с пустыней, которая
после отступления моря надвинулась на плодородную долину, где стояла
столица. Я видел войны, в которых она участвовала, ее триумфы и поражения,
беды и радости и, наконец, стал свидетелем страшной битвы города против
пустыни, когда тысячи населявших его людей (аллегорически представленные
здесь в виде гротескных рептилий) были вынуждены прорубать сквозь скалы
подземный путь, предназначенный каким-то чудом привести их в другой мир, о
существовании которого говорили их пророки. Все эти сюжеты, совершенно
сверхъестественные на первый взгляд, были представлены весьма правдоподобно,
и связь изображений с леденящим душу спуском, который я совершил, не
вызывала сомнений. На некоторых фресках я даже узнавал пройденные мной
участки.
Продвигаясь ползком по коридору в направлении более яркого света, я
увидел живописно изображенные последующие этапы истории уход сынов народа,
который в течение десяти миллионов лет населял безымянный город и окружающую
его долину; сынов народа, чьи души сжались от боли расставания с местами,
где их пращуры, бывшие некогда кочевниками, осели на заре земной юности; с
местами, вросшими в плоть и кровь всех последующих поколений и хранившими
воздвинутые в девственной скале первобытные храмы, заполненные святынями,
которым никогда не переставали поклоняться обитатели этих мест. Свет
усилился, и я рассмотрел изображения более тщательно. По-прежнему полагая,
что странные рептилии представляют неведомых людей, я попытался мысленно
дополнить картину их жизни и обычаев. Многое казалось мне странным и
необъяснимым. Цивилизация, имевшая свою письменность, находилась и это было
очевидно на более высоком уровне, чем несравненно более поздние египетская и
халдейская цивилизации, и вместе с тем в ее облике имелись любопытные
упущения. Например, я так и не смог отыскать хотя бы одного изображения
смерти или похоронной процессии, за исключением картин, запечатлевших сцены
войны, насилия и эпидемий. Меня заинтересовало, в чем состояла причина
такого сокрытия естественной смерти. Похоже было, что иллюзорный идеал
бессмертия был взлелеян этим народом в течение жизни многих поколений.
Сцены, изображенные ближе к концу прохода, отличались наибольшей
живописностью и экстравагантностью: лунный пейзаж Безымянного Города,
опустевшего и лежавшего в развалинах, резко контрастировал с видом неких
райских кущ, к которым, должно быть, пробили путь сквозь скалы люди из
Безымянного Города. На этих фресках город и пустынная долина были показаны
неизменно в лунном свете, а над рухнувшими стенами поднимался золотой нимб,
приоткрывая завесу, за которой таилось лучезарное совершенство прежних
времен... словно некий ускользающий призрак вышел тогда из-под кисти
художника. Пышность сцен райской жизни настолько лилась через край, что
невозможно было поверить в их подлинность: мне открылся неведомый мир
вечного дня, с роскошными городами, благоухающими холмами и долинами.
Рассматривая последние фрески, я подумал, что вижу признаки творческого
кризиса художника. Изображения были выполнены менее искусно, а их сюжеты
отличались неуемной фантастичностью в этом они намного превосходили даже
самые неправдоподобные из ранних сцен. Наверное, это было запечатленное в
красках свидетельство медленного упадка древнего народа и одновременного
возрастания ненависти этих людей к окружавшему их миру, который наступал на
них вместе с пустыней.
1 2 3