доставал дефицитные товары, брал на себя устройство такого рода угощений… С соседями они особо близких отношений не поддерживали. Пришли, как и предсказывала Зивяр-ханум, лишь Муртузовы глава семьи, полковник в отставке Муртуз Балаевич, как всегда в подобных случаях увешанный наградами, его жена — Алия-ханум и дочь Фирангиз, которой и устроили смотрины обе семьи по молчаливой договоренности. Однако с Муртузовыми пришла еще одна пара, что было уже сверх программы и, вероятно, свидетельствовало о серьезности положения.
Алия-ханум, не то объясняя, не то извиняясь, сказала:
— Вот Джаббар с Таирой нагрянули, и мы решили их тоже затащить.
Таира была младшей, вернее, средней сестрой Алии, ибо была еще и младшая Сурея, жена Неймата, который работал переводчиком в том же издательстве, что Заур, и которого Заур считал абсолютно серой и заурядной личностью. Таиру же и ее мужа Джаббара он видел впервые.
Зауру был понятен смысл и этого неожиданного визита — смотрины устраивали не только Фирангиз, но и ему, Зауру, во всяком случае ближайшие родственники (а Таира, видимо, была не только сестрой, но и ближайшей советчицей Алии) должны были увидеть и Заура, и его семью, и их круг, и родню, да и квартирные условия, обстановку, атмосферу, возможности, словом, все то, что в будущем могло бы составить семейное счастье «дорогой Фирочки». Зауру была смешна вся эта возня и отчасти противна. Но он старался погасить в себе неприязнь и быть приветливым со всеми, и вдруг ему самому непонятная волна любви и умиления ко всем этим людям, совершенно ему безразличным, охватила его, и он удивился своему настроению, не понимая его причины. Обычно в дни рождения он испытывал совсем другие чувства: некоторое раздражение и нетерпеливое желание, чтобы день этот с его зряшной суетой наконец кончился. Но нынче весь день, а впрочем, и всю предыдущую ночь, начиная со звонка, он чувствовал себя переполненным каким-то не понятным и не знакомым никогда прежде чувством любви ко всему человечеству и конкретно к каждому человеку, встреченному им на работе, на улице, а теперь вот и дома. Он в сотый раз дотрагивался до зажигалки «Ронсон» в кармане пиджака, которую сегодня занесла ему на работу Медина — соседка Тахмины — вместе с цветами и поздравлением. И сейчас, то и дело щелкая зажигалкой, он был так переполнен своим тайным счастьем, что не совсем ясно воспринимал все то, что говорили ему и говорили вообще, и пытался обворожительной улыбкой и одними лишь «да» и «нет» поддерживать беседу, которую завел с ним Джаббар, муж Таиры. Слова Джаббара доходили до него откуда-то издалека, обрывками, хотя они и сидели рядом на диване и Джаббар степенно и солидно говорил, кажется, о нем самом, о Зауре.
— Я понимаю, — доносился откуда-то голос Джаббара, — вам трудно будет защититься в том институте, где работает ваш отец. Злые языки будут болтать всякое, но вот в нашем институте я могу поговорить, чтобы вы защитились, не теряя драгоценного времени…
Заур пытался сосредоточиться и понять, о чем толковал Джаббар, что, собственно, ему надо, но мысли его путались, ибо наравне с голосом Джаббара до него долетали и другие голоса — отца, матери, Муртуза, Алии, Таиры, других гостей. И лишь Фирангиз молчала. Но он слышал и ее молчание, наполненное, как ему казалось, мыслями, внушенными ей Алией-ханум. Голоса сливались в общий гул, и, не прислушиваясь ни к чему, он тем не менее слышал обрывки фраз и мог безошибочно определить, кому они принадлежат.
— Он был у меня замполитом, замухрышка этакий, а теперь вот встречаю на улице — еле здоровается. Помню, под Можайском я вызвал его к себе, была распутица, артиллерия застряла… — это говорил Муртуз.
— Взял меня в склад: мама, выбирай, что душе твоей угодно. Знаете, Зивяр-ханум, я глазам своим не поверила — ну, все, что можно себе представить!.. А он говорит: мама, что же ты мне раньше не сказала, да это же пара пустяков… — говорила Алия-ханум, гордая влиятельностью своего сьша Спартака. Эту историю Заур непосредственно из ее уст или в пересказе Зивяр-ханум слышал по крайней мере раз пять. Спартак был любимой темой Алии-ханум, хотя и не единственной: заслуги мужа и скромность дочери были второй и третьей темами Алии.
— Для начала я могу поговорить с ученым секретарем, он меня очень уважает. Можно защититься очень быстро. Как вы на это смотрите?
Заур сосредоточился на голосе Джаббара: вопрос был обращен к нему.
— Да, это мысль, — ответил Заур самой длинной фразой за весь вечер и услышал голос своей матери:
— Заур, включи-ка телевизор, а то гости скучают.
Заур включил телевизор, и через некоторое время к живым голосам гостей добавился голос с экрана — выступал спортивный комментатор: «Наши волейболисты продемонстрировали четкую, целеустремленную игру и добились заслуженного успеха…»
— А сейчас он стал шишкой какой-то и еле здоровается. Я его поймал, говорю, слушай, негодяй ты этакий…
— Когда хочешь, мама, в любой момент этот склад к твоим услугам. Я взяла только вот это платье для Фиры, французские сапожки — тоже для нее, для меня были малы, несколько кофточек для себя, два покрывала — это уже ее приданое, право, даже не знала, что взять, глаза разбегаются…
— Мне ничего не стоит, я могу и замдиректора по научной части, он тоже меня очень уважает, лишь бы не упустить драгоценного времени…
— Да нет, говорит, я вас просто не узнал… Как же, помню, все помню, все добро ваше помню, как можно забыть? То-то, говорю…
— И дубленка была отличная, расшитая, ну, как у Спартака, но дамская, хотела взять Фире, да думаю…
«Оживленно проходили и сражения на ледяном поле…»
— Прошу, прошу за стол!
За столом Заур оказался между Джаббаром и Таирой напротив Алии и Фирангиз.
— Шахин, наполни, пожалуйста, бокалы.
— Давайте выпьем за тамаду, Муртуза Балаевича, — сказал отец Заура.
Зивяр-ханум вместе с Шахином разнесли пироги, торты, пирожное, пахлаву и шекербуру, разлили чай. Зивяр-ханум села рядом с Алией-ханум.
— Я и представить не могла, что в Баку можно все это достать за свою цену. А Спартак смеется надо мной: эх, мама, говорит, вы своего сына мало цените.
— А где Спартак, почему он не явился? — спросил Меджид.
— А кто его знает, где он сейчас болтается, — сказал Муртуз Балаевич, — за какой юбкой увивается, — не без тайной гордости добавил он и подмигнул Алие.
Алия укоризненно, но тоже не без тайного удовольствия покачала головой, а Фирангиз зарделась.
Муртуз Балаевич поднялся, несколько раз кашлянул и сказал:
— Ну что ж, так уж положено — за именинника, что ли?! Ну, будь здоров, богатырь.
Заур отпил коньяк и почувствовал, что даже Муртуз Ба-лаевич не раздражает его сегодня, как обычно, и что он испытывает даже нечто вроде симпатии к этому бравому вояке.
— И директор со мной считается, могу и с ним поговорить, — сказал Джаббар. Таира, положить тебе торт?
— Спасибо, — коротко ответила Таира. — За мной молодой человек поухаживает.
— Ах, извините, — опомнился Заур и положил ей пирожное, кусочек торта. И в этот момент услышал знакомый голос. Он вздрогнул и повернулся к телевизору. На экране улыбалась Тахмина.
«Добрый вечер, уважаемые телезрители, — сказала она. — Начинаем программу азербайджанского телевидения. Мы привезли вам из нашего солнечного Баку…»
Она говорила еще какие-то заученные слова, но Заур ничего не слышал, охваченный никогда ранее не испытанным чувством нервного и счастливого потрясения. И уже наперебой говорили гости, и Заур не определял, кому какая реплика принадлежит:
— Смотрите, смотрите, это Москва передает! Наша, бакинская программа!
— Да было же объявлено в газете.
— А это кто, новый диктор, что ли?
— Да это же, как ее, ну…
— Тахмина, — сухо сказала Алия-ханум. — Теперь она диктором стала.
— А, это же та самая, — сказал Муртуз. — Ну, эта, наша…
— Да, да, — прервала его Алия за миг до того, как с уст Муртуза должно было сорваться имя, и Заур знал, что это было бы имя Спартака.
Тахмина продолжала говорить и улыбаться точно так же, как улыбалась на работе, в машине, на пляже, улыбаться миллионам зрителей. Она о чем-то говорила, кого-то представляла, и все в этой комнате, далеко от нее, обсуждали ее наряд, прическу, образ жизни. Мужчины многозначительно посмеивались, женщины громко критиковали ее платье и украшения («Вырядилась, пообвесилась, как елка»), прическу, косметику, манеру держаться, дикцию, в общем, все, и шепотом добавляли друг другу на ухо все новые и новые подробности, и каждый раз та, что подставляла ухо и слышала нечто новое, картинно удивлялась и укоризненно качала головой. А Заур — он был уже слегка пьян — в этот момент понял окончательно, что любит Тахмину так, как никогда не любил и не полюбит. А впрочем, неважно, называть ли его чувство к ней любовью, или увлечением, или влечением, — правда заключается не в словах, а в том, что он не может жить без нее и она дороже, ближе ему всех в этой комнате, даже матери и отца. И уже никакого значения не имело то, что зашел Спартак не затем, чтобы поздравить его, а просто за ключами («Пришел — ив дом не могу попасть»), увидел «Ронсон» в руках у Заура, как-то многозначительно и с особым смыслом попросил показать, повертел, покрутил, вернул и хотел уже было уйти, но, только сейчас заметив Тахмину на экране, ухмыльнулся и сказал: «Ого, Тахмуша делает успехи». Но теперь все это не имело для Заура значения, он так же любил бы Тахмину, будь она трижды любовницей Спартака или хоть самого Муртуза Балаевича.
Потом Спартак ушел, и все замолчали, слушая концертные номера, а в паузах между номерами Муртуз говорил, что никто из нынешних певцов ему не нравится, то ли дело старые ханенде (исполнитель — ипровизатор народных песен), да и вообще артисты, писатели, художники сидят на шее у народа и зажрались на государственных харчах, потому и пьянствуют.
— В парткоме я могу переговорить завтра же, — сказал Джаббар. — Думаю, что это запросто можно устроить и не позже чем через год вы защититесь.
— Видел я таких артистов: как на передовую, так все больны — у одного колит, у другого катар, а звания да гонорары получать отбою от них нет, сказал Муртуз.
— Ешьте, пожалуйста, птишу, — сказала Зивяр-ханум.
— Не могу, у меня диабет, — сказал Муртуз Балаевич.
— Я помню, как Спартак… — начала Алия-ханум.
«Спасибо за внимание, дорогие телезрители, — сказала Тахмина, замешкалась на секунду и, заметно волнуясь, все же решилась и прерывающимся голосом добавила: — В заключение мне хочется поздравить тех телезрителей, у которых сегодня день рождения».
Заур замер на мгновение, а потом почему-то сразу посмотрел на мать. Они быстро переглянулись, из всех в этой комнате мать одна все поняла.
Заур подумал о том, что эта фраза, безусловно самовольная и не предусмотренная текстом, может дорого обойтись Тахмине, но он знал, что только она и могла на такое решиться, чем бы ей это ни грозило, и решилась она именно из-за него. Чтобы он знал, что даже сейчас, в эту заполненную другой ее жизнью минуту, она помнит его и думает о нем.
Сейчас ее слушают и видят миллионы, и, наверное, среди них наберется сотня, у которых сегодня день рождения, но имела-то в виду она именно его, Заура, его одного. Впрочем, может быть, это чистое совпадение? Однако прежде чем покинуть экран, Тахмина сделала ему еще один подарок — откинула прядь волос со лба движением, которое он так любил. Слова — любые — могут обмануть, но движение… На всем белом свете оно предназначалось лишь одному — Зауру.
— Я завтра же переговорю в месткоме, — сказал Джаб-бар.
Всю ночь он не сомкнул глаз. Утром первым пришел на работу и, не находя себе места от нетерпения, стал дожидаться старого бухгалтера дядю Сафтара, который всегда приходил на работу первым, а сегодня оказался вторым.
— Дядя Сафтар, сегодня будете зарплату выдавать?
— Конечно, после обеда.
— Я дежурил на праздники, и у меня три дня отгула: Я могу их взять?
— Это уж тебе с замом надо поговорить.
Он поговорил с замом, зам удивился, но резолюцию наложил. В час дня Заур расписался в ведомости и получил 52 рубля 30 копеек. Теперь у него в кармане было ровно 95 рублей. Заехал в кассу Аэрофлота, взял билет, зашел на почту и дал телеграмму: «Москва. Центральное телевидение. Ведущему азербайджанской программы Тахмине Алиевой. Лечу тебе прямом и переносном смысле слова. 27 буду Москве рейс 853. Целую Заур».
— Я знаю, зачем ты летишь! Это она вчера тебе глазки строила из Москвы! Никуда ты не поедешь! Ничего я не знаю! Все ты врешь: никакой такой срочной командировки у тебя нет. Все ты придумал. Вот придет отец, он с тобой поговорит. Как, ты даже отца не подождешь? Какой билет? Слушай, изорву я твой билет на мелкие кусочки. Да какое совещание? Слушай, я что, маленькая, не понимаю? Сейчас вот позвоню вашему директору! Ах, так, значит, тебе наплевать на нас, значит, тебе эта девка дороже отца с матерью? Так получается!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
Алия-ханум, не то объясняя, не то извиняясь, сказала:
— Вот Джаббар с Таирой нагрянули, и мы решили их тоже затащить.
Таира была младшей, вернее, средней сестрой Алии, ибо была еще и младшая Сурея, жена Неймата, который работал переводчиком в том же издательстве, что Заур, и которого Заур считал абсолютно серой и заурядной личностью. Таиру же и ее мужа Джаббара он видел впервые.
Зауру был понятен смысл и этого неожиданного визита — смотрины устраивали не только Фирангиз, но и ему, Зауру, во всяком случае ближайшие родственники (а Таира, видимо, была не только сестрой, но и ближайшей советчицей Алии) должны были увидеть и Заура, и его семью, и их круг, и родню, да и квартирные условия, обстановку, атмосферу, возможности, словом, все то, что в будущем могло бы составить семейное счастье «дорогой Фирочки». Зауру была смешна вся эта возня и отчасти противна. Но он старался погасить в себе неприязнь и быть приветливым со всеми, и вдруг ему самому непонятная волна любви и умиления ко всем этим людям, совершенно ему безразличным, охватила его, и он удивился своему настроению, не понимая его причины. Обычно в дни рождения он испытывал совсем другие чувства: некоторое раздражение и нетерпеливое желание, чтобы день этот с его зряшной суетой наконец кончился. Но нынче весь день, а впрочем, и всю предыдущую ночь, начиная со звонка, он чувствовал себя переполненным каким-то не понятным и не знакомым никогда прежде чувством любви ко всему человечеству и конкретно к каждому человеку, встреченному им на работе, на улице, а теперь вот и дома. Он в сотый раз дотрагивался до зажигалки «Ронсон» в кармане пиджака, которую сегодня занесла ему на работу Медина — соседка Тахмины — вместе с цветами и поздравлением. И сейчас, то и дело щелкая зажигалкой, он был так переполнен своим тайным счастьем, что не совсем ясно воспринимал все то, что говорили ему и говорили вообще, и пытался обворожительной улыбкой и одними лишь «да» и «нет» поддерживать беседу, которую завел с ним Джаббар, муж Таиры. Слова Джаббара доходили до него откуда-то издалека, обрывками, хотя они и сидели рядом на диване и Джаббар степенно и солидно говорил, кажется, о нем самом, о Зауре.
— Я понимаю, — доносился откуда-то голос Джаббара, — вам трудно будет защититься в том институте, где работает ваш отец. Злые языки будут болтать всякое, но вот в нашем институте я могу поговорить, чтобы вы защитились, не теряя драгоценного времени…
Заур пытался сосредоточиться и понять, о чем толковал Джаббар, что, собственно, ему надо, но мысли его путались, ибо наравне с голосом Джаббара до него долетали и другие голоса — отца, матери, Муртуза, Алии, Таиры, других гостей. И лишь Фирангиз молчала. Но он слышал и ее молчание, наполненное, как ему казалось, мыслями, внушенными ей Алией-ханум. Голоса сливались в общий гул, и, не прислушиваясь ни к чему, он тем не менее слышал обрывки фраз и мог безошибочно определить, кому они принадлежат.
— Он был у меня замполитом, замухрышка этакий, а теперь вот встречаю на улице — еле здоровается. Помню, под Можайском я вызвал его к себе, была распутица, артиллерия застряла… — это говорил Муртуз.
— Взял меня в склад: мама, выбирай, что душе твоей угодно. Знаете, Зивяр-ханум, я глазам своим не поверила — ну, все, что можно себе представить!.. А он говорит: мама, что же ты мне раньше не сказала, да это же пара пустяков… — говорила Алия-ханум, гордая влиятельностью своего сьша Спартака. Эту историю Заур непосредственно из ее уст или в пересказе Зивяр-ханум слышал по крайней мере раз пять. Спартак был любимой темой Алии-ханум, хотя и не единственной: заслуги мужа и скромность дочери были второй и третьей темами Алии.
— Для начала я могу поговорить с ученым секретарем, он меня очень уважает. Можно защититься очень быстро. Как вы на это смотрите?
Заур сосредоточился на голосе Джаббара: вопрос был обращен к нему.
— Да, это мысль, — ответил Заур самой длинной фразой за весь вечер и услышал голос своей матери:
— Заур, включи-ка телевизор, а то гости скучают.
Заур включил телевизор, и через некоторое время к живым голосам гостей добавился голос с экрана — выступал спортивный комментатор: «Наши волейболисты продемонстрировали четкую, целеустремленную игру и добились заслуженного успеха…»
— А сейчас он стал шишкой какой-то и еле здоровается. Я его поймал, говорю, слушай, негодяй ты этакий…
— Когда хочешь, мама, в любой момент этот склад к твоим услугам. Я взяла только вот это платье для Фиры, французские сапожки — тоже для нее, для меня были малы, несколько кофточек для себя, два покрывала — это уже ее приданое, право, даже не знала, что взять, глаза разбегаются…
— Мне ничего не стоит, я могу и замдиректора по научной части, он тоже меня очень уважает, лишь бы не упустить драгоценного времени…
— Да нет, говорит, я вас просто не узнал… Как же, помню, все помню, все добро ваше помню, как можно забыть? То-то, говорю…
— И дубленка была отличная, расшитая, ну, как у Спартака, но дамская, хотела взять Фире, да думаю…
«Оживленно проходили и сражения на ледяном поле…»
— Прошу, прошу за стол!
За столом Заур оказался между Джаббаром и Таирой напротив Алии и Фирангиз.
— Шахин, наполни, пожалуйста, бокалы.
— Давайте выпьем за тамаду, Муртуза Балаевича, — сказал отец Заура.
Зивяр-ханум вместе с Шахином разнесли пироги, торты, пирожное, пахлаву и шекербуру, разлили чай. Зивяр-ханум села рядом с Алией-ханум.
— Я и представить не могла, что в Баку можно все это достать за свою цену. А Спартак смеется надо мной: эх, мама, говорит, вы своего сына мало цените.
— А где Спартак, почему он не явился? — спросил Меджид.
— А кто его знает, где он сейчас болтается, — сказал Муртуз Балаевич, — за какой юбкой увивается, — не без тайной гордости добавил он и подмигнул Алие.
Алия укоризненно, но тоже не без тайного удовольствия покачала головой, а Фирангиз зарделась.
Муртуз Балаевич поднялся, несколько раз кашлянул и сказал:
— Ну что ж, так уж положено — за именинника, что ли?! Ну, будь здоров, богатырь.
Заур отпил коньяк и почувствовал, что даже Муртуз Ба-лаевич не раздражает его сегодня, как обычно, и что он испытывает даже нечто вроде симпатии к этому бравому вояке.
— И директор со мной считается, могу и с ним поговорить, — сказал Джаббар. Таира, положить тебе торт?
— Спасибо, — коротко ответила Таира. — За мной молодой человек поухаживает.
— Ах, извините, — опомнился Заур и положил ей пирожное, кусочек торта. И в этот момент услышал знакомый голос. Он вздрогнул и повернулся к телевизору. На экране улыбалась Тахмина.
«Добрый вечер, уважаемые телезрители, — сказала она. — Начинаем программу азербайджанского телевидения. Мы привезли вам из нашего солнечного Баку…»
Она говорила еще какие-то заученные слова, но Заур ничего не слышал, охваченный никогда ранее не испытанным чувством нервного и счастливого потрясения. И уже наперебой говорили гости, и Заур не определял, кому какая реплика принадлежит:
— Смотрите, смотрите, это Москва передает! Наша, бакинская программа!
— Да было же объявлено в газете.
— А это кто, новый диктор, что ли?
— Да это же, как ее, ну…
— Тахмина, — сухо сказала Алия-ханум. — Теперь она диктором стала.
— А, это же та самая, — сказал Муртуз. — Ну, эта, наша…
— Да, да, — прервала его Алия за миг до того, как с уст Муртуза должно было сорваться имя, и Заур знал, что это было бы имя Спартака.
Тахмина продолжала говорить и улыбаться точно так же, как улыбалась на работе, в машине, на пляже, улыбаться миллионам зрителей. Она о чем-то говорила, кого-то представляла, и все в этой комнате, далеко от нее, обсуждали ее наряд, прическу, образ жизни. Мужчины многозначительно посмеивались, женщины громко критиковали ее платье и украшения («Вырядилась, пообвесилась, как елка»), прическу, косметику, манеру держаться, дикцию, в общем, все, и шепотом добавляли друг другу на ухо все новые и новые подробности, и каждый раз та, что подставляла ухо и слышала нечто новое, картинно удивлялась и укоризненно качала головой. А Заур — он был уже слегка пьян — в этот момент понял окончательно, что любит Тахмину так, как никогда не любил и не полюбит. А впрочем, неважно, называть ли его чувство к ней любовью, или увлечением, или влечением, — правда заключается не в словах, а в том, что он не может жить без нее и она дороже, ближе ему всех в этой комнате, даже матери и отца. И уже никакого значения не имело то, что зашел Спартак не затем, чтобы поздравить его, а просто за ключами («Пришел — ив дом не могу попасть»), увидел «Ронсон» в руках у Заура, как-то многозначительно и с особым смыслом попросил показать, повертел, покрутил, вернул и хотел уже было уйти, но, только сейчас заметив Тахмину на экране, ухмыльнулся и сказал: «Ого, Тахмуша делает успехи». Но теперь все это не имело для Заура значения, он так же любил бы Тахмину, будь она трижды любовницей Спартака или хоть самого Муртуза Балаевича.
Потом Спартак ушел, и все замолчали, слушая концертные номера, а в паузах между номерами Муртуз говорил, что никто из нынешних певцов ему не нравится, то ли дело старые ханенде (исполнитель — ипровизатор народных песен), да и вообще артисты, писатели, художники сидят на шее у народа и зажрались на государственных харчах, потому и пьянствуют.
— В парткоме я могу переговорить завтра же, — сказал Джаббар. — Думаю, что это запросто можно устроить и не позже чем через год вы защититесь.
— Видел я таких артистов: как на передовую, так все больны — у одного колит, у другого катар, а звания да гонорары получать отбою от них нет, сказал Муртуз.
— Ешьте, пожалуйста, птишу, — сказала Зивяр-ханум.
— Не могу, у меня диабет, — сказал Муртуз Балаевич.
— Я помню, как Спартак… — начала Алия-ханум.
«Спасибо за внимание, дорогие телезрители, — сказала Тахмина, замешкалась на секунду и, заметно волнуясь, все же решилась и прерывающимся голосом добавила: — В заключение мне хочется поздравить тех телезрителей, у которых сегодня день рождения».
Заур замер на мгновение, а потом почему-то сразу посмотрел на мать. Они быстро переглянулись, из всех в этой комнате мать одна все поняла.
Заур подумал о том, что эта фраза, безусловно самовольная и не предусмотренная текстом, может дорого обойтись Тахмине, но он знал, что только она и могла на такое решиться, чем бы ей это ни грозило, и решилась она именно из-за него. Чтобы он знал, что даже сейчас, в эту заполненную другой ее жизнью минуту, она помнит его и думает о нем.
Сейчас ее слушают и видят миллионы, и, наверное, среди них наберется сотня, у которых сегодня день рождения, но имела-то в виду она именно его, Заура, его одного. Впрочем, может быть, это чистое совпадение? Однако прежде чем покинуть экран, Тахмина сделала ему еще один подарок — откинула прядь волос со лба движением, которое он так любил. Слова — любые — могут обмануть, но движение… На всем белом свете оно предназначалось лишь одному — Зауру.
— Я завтра же переговорю в месткоме, — сказал Джаб-бар.
Всю ночь он не сомкнул глаз. Утром первым пришел на работу и, не находя себе места от нетерпения, стал дожидаться старого бухгалтера дядю Сафтара, который всегда приходил на работу первым, а сегодня оказался вторым.
— Дядя Сафтар, сегодня будете зарплату выдавать?
— Конечно, после обеда.
— Я дежурил на праздники, и у меня три дня отгула: Я могу их взять?
— Это уж тебе с замом надо поговорить.
Он поговорил с замом, зам удивился, но резолюцию наложил. В час дня Заур расписался в ведомости и получил 52 рубля 30 копеек. Теперь у него в кармане было ровно 95 рублей. Заехал в кассу Аэрофлота, взял билет, зашел на почту и дал телеграмму: «Москва. Центральное телевидение. Ведущему азербайджанской программы Тахмине Алиевой. Лечу тебе прямом и переносном смысле слова. 27 буду Москве рейс 853. Целую Заур».
— Я знаю, зачем ты летишь! Это она вчера тебе глазки строила из Москвы! Никуда ты не поедешь! Ничего я не знаю! Все ты врешь: никакой такой срочной командировки у тебя нет. Все ты придумал. Вот придет отец, он с тобой поговорит. Как, ты даже отца не подождешь? Какой билет? Слушай, изорву я твой билет на мелкие кусочки. Да какое совещание? Слушай, я что, маленькая, не понимаю? Сейчас вот позвоню вашему директору! Ах, так, значит, тебе наплевать на нас, значит, тебе эта девка дороже отца с матерью? Так получается!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26