— Молодец! Как это ты умудрился? Кажется, тебе понравились блюда, которые я готовлю своими руками. Теперь я всегда сама буду готовить. Видно, не по вкусу тебе, как готовит служанка. Ешь, пей на здоровье!
И Деспине-хатун поднялась из-под земли наверх.
Бейрек с аппетитом ел.
Однажды Деспине-хатун принесла крепчайшего вина. Бейрек выпил, охмелел, улегся прямо близ могилы, а когда открыл глаза, увидел стоящую у него в головах Деспине-хатун. Женщина в ужасе не могла глаз отвести от его лица, Бейрек увидел, что сердце у нее сейчас разорвется от страха, и торопливо сказал:
— Не бойся, ханум, я не мертвец и не вурдалак-кровосос, я живой человек, пленник твоего мужа, кагана, Бамсы Бейрек.
Деспине-хатун увидела рассыпанные вокруг куриные косточки, пустой кувшин и все поняла.
— Это ты ешь долю моего деда? — спросила она. Бейрек ответил:
— Да, ханум, ем.
Деспине-хатун сказала с досадой:
— И давно?
— С тех пор, как ты сама начала готовить ему.
У женщины был такой несчастный вид, что Бейреку стало жаль ее.
— Ханум, — сказал он, — твой дед сам отдает мне свое угощение. Говорит: «Я стар, зубов нет у меня, и вина не пью». Но мед и каймак я ему оставляю.
Деспине-хатун немного приободрилась.
— Все-таки совесть у тебя есть, — сказала она. — Не лишаешь старика последних крох. Скажи по правде, где лучше — здесь или на земле?
Бейрек молвил:
— Ну что ж, здесь тоже неплохо! — и указал на могилы. — Мертвецы хорошо мне служат. Одни стирают мне, другие купают меня, третьи возят на себе.
Говорил Бейрек, а Деспине-хатун могилы оглядывала.
— Как! Моя тетя стирает тебе, а дядя купает тебя? — воскликнула она. А возит тебя, парень, на спине своей не моя ли старая бабушка?
Бейрек молвил:
— А как же? Из ваших мертвецов нет ее резвее. Я частенько на ней езжу.
Деспине-хатун стала бить себя по голове.
— Вай, лопни твои глаза! — запричитала она. — Нет от вас, огузов, покоя ни живым на земле, ни мертвым под землей!
И Деспине-хатун побежала к кагану.
— Помилуй, великий каган! — кричала она. — Вытащи этого огуза из колодца. Он сломает хребет моей бабушке! Оказывается, под землей он на ней ездит! И остальных наших мертвецов заставляет служить себе. Все, что я приносила деду, он отнимал и ел сам. С ним не сладит никто из наших — ни живой, ни мертвый. Ради бога, вытащи его!
Бейрек в своем колодце сидел. И вот тюремщик опустил лестницу и позвал Бейрека:
— От кагана пришло повеление, чтобы ты вышел на землю.
И Бейрека бросили в темницу на земле. Узенькое оконце было зарешечено железными прутьями.
По ночам Бейрек сквозь эту железную решетку смотрел на звездное небо.
И еще одна пара глаз глядела на звезды. Глаза, полные слез. Тоскующие глаза Банучичек. Далеко от Бейрека Банучичек! За высокими горами, за бурными реками лежала она в своем шатре на эйлаге Гыз-Беновша. Искала в небе звезду Бейрека.
На краю земли огузской и Бейбура устремлял слепые очи в звездное небо…
В лунном свете извилистыми путями шел караван. Купеческий караван. Понемногу светало, различалось темное и светлое…
Бейрек не смыкал ресниц. Едва рассвело, он из узкого своего оконца увидел страшное: далеко, на шпиле высокой башни, торчал человечий череп. Ухватившись за прутья, Бейрек подтянулся, глянул вниз и увидел большую площадь. С четырех сторон ее высились башни, усаженные человечьими черепами.
Бейрек окликнул тюремщика:
— Эй, послушай, чьи это головы? Каких несчастных? И почему они там торчат?
Тюремщик молвил:
— У кагана Кара Арслана есть красавица-дочь, называют ее Сельджан-хатун — желтое платье. Джигиты со всего света влюблены в нее, сваты толкутся у ворот. А у кагана есть лев, есть черный бык и черный верблюд есть, да какие! Каждый — настоящее чудище. И каган поставил условие: кто сватается к девушке, должен этих чудищ побороть. Если джигит их одолеет — возьмет в жены Сельджан, если его одолеют — голову с плеч. И вот пока еще ни одного из трех чудищ никто не осилил. И те тридцать два черепа, что торчат на башнях, были головами тридцати двух джигитов. Ни один льва и верблюда даже не увидел: в первой же схватке нашли смерть на бычьих рогах.
Бейрек отвечал:
— Да разве справедливо, чтобы молодые джигиты погибали на бычьих рогах? И из-за чего? Из-за девчонки! Пойди скажи кагану: пусть выпустит меня на площадь, я перебью чудовищ и избавлю добрых воинов от бесславной смерти.
Известили кагана. Забили барабаны, затрубили трубы. Беки правой руки, беки левой руки, вельможи, эмиры и все высокородные вышли на площадь. В отведенной ей беседке сидела дочь кагана Седьджан-хатун — желтое платье. Ее окружали семь миловидных девиц.
Привели на площадь Бейрека.
Каган сказал:
— Разденьте-ка этого храбреца, оставьте его, в чем мать родила!
Бейрек разделся, намотал на бедра тонкую холстину. Девушка смотрела из беседки. Как увидела она Бейрека, влюбилась в джигита и сказала своим девушкам:
— Вразумил бы господь моего отца, выдал бы он меня за этого джигита! Ну не жалко ли, чтобы такой парень погиб от этаких зверюг?
Вывели на цепях быка на площадь. Двигался он ползком, и рога его вспарывали мраморные плиты, словно сыр.
Поглядел направо Бейрек, поглядел налево и сказал:
— Сельджан-хатун — желтое платье из беседки взирает. На кого падает ее взор, того огонь любви пробирает. Во имя любви к Деве в желтом платье — а ну!
И, выкрикнув: «А ну!», Бейрек кинулся на быка. Быка спустили с цепи. Он наставил на Бейрека рога свои, словно алмазные копья, и ринулся в бой.
Бейрек так стукнул быка кулаком по лбу, что тот присел, потом упер кулак ему в лоб и, толкая, заставил пятиться до края площади. Долго они боролись. Ни бык не мог одолеть, ни Бейрек. У быка морда пеной покрылась. Бейрек быстро отскочил в сторону. Бык упал вперед, на свои рога. Бейрек схватил его за хвост, поднял, три раза крутнул и бросил наземь. У быка все кости переломались и в крошево превратились. Бейрек сдавил шею быка, задушил его, достал нож, отрезал голову, понес и бросил перед каганом.
Седьджан-хатун от радости вскочила с места.
— Глаза мои выбрали этого джигита, сердце мое пожелало его, — сказала она.
Каган молвил:
— Властелин зверей — лев. Поиграй-ка с ним!
Привели льва. Лев был такой страшный, что все кони, сколько их было на площади, помочились кровью. Сельджан-хатун сказала девушкам:
— Бедняга избавился от быка, но как он справится со львом?
Бейрек сказал:
— Неужто отступлю я перед каким-то львенком? Во имя любви к Деве в желтом платье — а ну!
Лев пошел прямо на него. Бейрек сорвал бурку с одного из охранников, обмотал ею руку, шлепнул льва по лапам, а потом так стукнул его кулаком по лбу, что тот заметался. Бейрек перебил ему хребет и кинул труп его перед каганом.
Сельджан-хатун сказала девушкам:
— Ей-богу, этого джигита выбрали глаза мои, пожелало сердце мое!
Каган молвил:
— Предводитель зверей — верблюд. Поиграй-ка с ним! Привели верблюда.
Бейрек покрутился, верблюд облапил его. Бейрек покрутился — вырвался. Но он уже дважды боролся, сильно устал и стал как пьяный. Шестеро палачей окружили Бейрека, подняв обнаженные мечи.
Верблюд снова схватил Бейрека, дотащил его до беседки Сельджан-хатун. Бейрек упал и, глядя снизу вверх, увидел, что Сельджан-хатун делает ему знаки.
Наклонилась Сельджан и шепнула Бейреку:
— Джигит, ты что, не знаешь, какой у верблюда нос чувствительный?
Бейрек собрал последние силы, схватил верблюда за нос. Верблюд замычал, не устоял на ногах, упал. Бейрек наступил на него, проколол ему горло в двух местах, вырезал из кожи его два пояса и кинул их перед каганом.
Каган молвил:
— Отдаю дочь за этого джигита!
Бейрек отвечал:
— Не нужна мне твоя дочь. Я хотел избавить добрых воинов от твоих страшилищ, а на родине у меня есть невеста, которую я полюбил с первого взгляда.
Очень озлился каган на дерзкие слова.
— Схватите неблагодарного, бросьте его обратно в застенок, — молвил он.
Ночью Бейрек лежал, уткнувшись в угол. Вдруг дверь темницы осторожно отворилась. Вошел человек в воинских доспехах. Повесил меч на стену, стал снимать одежды одну за другой. Это была Сельджан-хатун.
Разделась Сельджан и легла рядом с Бейреком. Вскочил Бейрек, схватил меч Сельджан, вынул его из ножен, положил меж собой и девушкой.
Сельджан молвила:
— Убери меч, джигит! Возьми меня, будь моим! Обнимемся!
Бейрек отвечал:
— Нет, дочь кагана. Тяжко мне. Два года я в плену. Тоскую по отцу, по матери, по милым друзьям, по ясноокой возлюбленной моей.
Сельджан молвила:
— Джигит, они далеко, я близко. Они давно забыли тебя, и невеста твоя давно замужем. Возьми меня, обнимемся, прижмемся друг к другу.
Бейрек отвечал:
— Пусть я разверзнусь, как земля, рассеюсь, как песок, буду разрублен своим же мечом, пронзен своей же стрелой! Пусть не будет у меня сына, а будет — пусть десяти дней не проживет, если я, не повидавшись с отцом, с матерью, с возлюбленной, возлягу с тобой на этом ложе.
Сельджан-хатун встала и начала одеваться.
— Хорошо, я уйду, — сказала она. — Но знай, что ты навеки пленник этой крепости. Никогда ты не увидишь ни отца, ни матери, ни возлюбленной. Они далеко, я близко! Каждую ночь я буду приходить к тебе.
— А я каждую ночь буду класть меч между нами.
— Ну что ж, посмотрим, кто кого переупрямит. В конце концов однажды ночью ты оставишь меч в ножнах.
Деде Коркут играет на кобзе, приговаривает:
— Купцы — в пути, взоры Банучичек — в дороге, Бейрек — в плену. О ком же нам рассказать? О сыне Газана — Турале…
По зеленому склону горы Газылык рассыпались ярко-красные маки. Шестнадцатилетний Турал рвал цветы на маковом поле. Был Турал ясноокий юноша, словно месяц на четырнадцатую ночь. Собрал Турал букет, спустился с горы на равнину, пошел к роднику, бьющему в ивняке.
У родника, среди ив, собирались девушки, невесты. Обвязывали девушки ниткой большой палец, перепрыгивали источник, обрезали нитку и кидали ее в воду. Так выражали они сокровенное желание — поскорее выйти замуж. Младшая сестра Бейрека, Гюнель, тоже была у родника. Но она грустно стояла в стороне, ждала очереди, чтобы наполнить кувшин. Подошла к ней Фатьма Брюхатая.
— Гюнель, — молвила она, — как матушка твоя?
Гюнель отвечала:
— Как ей быть? Плачет, стенает, совсем глаза выплакала.
Фатьма вздохнула:
— Значит, судьба. Видно, Бейреку на роду так написано, — сказала она. — А знаешь, нынче осенью кончается срок помолвки у Банучичек. Брат выдает ее за Ялынджыка.
Гюнель промолчала, глаза ее наполнились слезами. Отвернулась она и горько заплакала. Фатьма поняла, что растравила болящую рану, и заговорила о другом.
— Взгляни-ка, Гюнель, — сказала она. — Сюда идет сын Газан-хана Турал.
Гюнель вздрогнула, обернулась, посмотрела. Фатьма, хитро улыбаясь, молвила:
— В иной час его сюда и не заманишь. А как ты здесь, он непременно бродит вокруг. Э, девушка, ты что покраснела? Или причина есть? Скажи всю правду, я на таких вещах поседела. Что стесняешься? Каждой девушке нужен парень. Ну, а уж этот — такой молодец, такой красавчик, да еще ханский сын. Правда, не в отца пошел, не такой широкоплечий богатырь, и застенчив, как девушка, и слишком уж молод. Совсем еще мальчишка, что он понимает?
Гюнель, наполняя водой кувшин, то и дело поглядывала в ту сторону, где стоял Турал. А Фатьма Брюхатая так и сыпала:
— Пошла бы навстречу, не заставляй беднягу столько ждать!
Гюнель направилась к дому. Турал приблизился к ней.
— Здравствуй, Гюнель, — молвил он и протянул ей букет маков.
Гюнель отвечала:
— Какие красивые маки!
Турал молвил:
— На северном склоне горы Газылык их полным-полно. Гора нынче красная-красная, взгляни туда.
Гюнель обернулась, поглядела, но, обращаясь лицом к горе, так закрылась чадрой, что виднелись только глаза. Турал молвил:
— Гюнель, почему ты, глядя на гору, всегда закрываешь лицо чадрой?
Гюнель улыбнулась:
— Этому меня матушка научила, — отвечала она. — А ей это бабушка наказала. Говорят, пик Газылыкский для нас, огузянок, словно свекор. Перед ним мы должны закрывать лицо.
Турал тоже улыбнулся. Потом они немного помолчали. Лоб Турала покрылся каплями пота. В сердце у него было много слов, хотел он их высказать, но не умел. Они уже почти дошли до дома. Наконец Турал сказал;
— Гюнель, я хочу тебе слово молвить. Я хочу, чтобы эти высокие горы были для тебя эйлагом. Холодные родники были для тебя питьем. Мой белый шатер был для тебя тенью. Гюнель, я люблю тебя. Теперь говори ты.
Гюнель сказала:
— Ах, Турал! Чем назовут меня дурной сестрой, лучше пусть назовут старой девой; чем «бесстыжая», пусть лучше скажут «несчастная». Какое для меня замужество? Я и мои сестры поклялись: пока своими глазами не увидим Бейрека живым или мертвым, если полюбим джигита, выйдем замуж, пусть нас ужалит желтая змея. Если станем резвиться на высоких горах, пусть там могила наша будет. Если разоденемся в шелк и кумач, пусть они нам на саван пойдут. Если сядем под белым паланкином, пусть наши трупы осенит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
И Деспине-хатун поднялась из-под земли наверх.
Бейрек с аппетитом ел.
Однажды Деспине-хатун принесла крепчайшего вина. Бейрек выпил, охмелел, улегся прямо близ могилы, а когда открыл глаза, увидел стоящую у него в головах Деспине-хатун. Женщина в ужасе не могла глаз отвести от его лица, Бейрек увидел, что сердце у нее сейчас разорвется от страха, и торопливо сказал:
— Не бойся, ханум, я не мертвец и не вурдалак-кровосос, я живой человек, пленник твоего мужа, кагана, Бамсы Бейрек.
Деспине-хатун увидела рассыпанные вокруг куриные косточки, пустой кувшин и все поняла.
— Это ты ешь долю моего деда? — спросила она. Бейрек ответил:
— Да, ханум, ем.
Деспине-хатун сказала с досадой:
— И давно?
— С тех пор, как ты сама начала готовить ему.
У женщины был такой несчастный вид, что Бейреку стало жаль ее.
— Ханум, — сказал он, — твой дед сам отдает мне свое угощение. Говорит: «Я стар, зубов нет у меня, и вина не пью». Но мед и каймак я ему оставляю.
Деспине-хатун немного приободрилась.
— Все-таки совесть у тебя есть, — сказала она. — Не лишаешь старика последних крох. Скажи по правде, где лучше — здесь или на земле?
Бейрек молвил:
— Ну что ж, здесь тоже неплохо! — и указал на могилы. — Мертвецы хорошо мне служат. Одни стирают мне, другие купают меня, третьи возят на себе.
Говорил Бейрек, а Деспине-хатун могилы оглядывала.
— Как! Моя тетя стирает тебе, а дядя купает тебя? — воскликнула она. А возит тебя, парень, на спине своей не моя ли старая бабушка?
Бейрек молвил:
— А как же? Из ваших мертвецов нет ее резвее. Я частенько на ней езжу.
Деспине-хатун стала бить себя по голове.
— Вай, лопни твои глаза! — запричитала она. — Нет от вас, огузов, покоя ни живым на земле, ни мертвым под землей!
И Деспине-хатун побежала к кагану.
— Помилуй, великий каган! — кричала она. — Вытащи этого огуза из колодца. Он сломает хребет моей бабушке! Оказывается, под землей он на ней ездит! И остальных наших мертвецов заставляет служить себе. Все, что я приносила деду, он отнимал и ел сам. С ним не сладит никто из наших — ни живой, ни мертвый. Ради бога, вытащи его!
Бейрек в своем колодце сидел. И вот тюремщик опустил лестницу и позвал Бейрека:
— От кагана пришло повеление, чтобы ты вышел на землю.
И Бейрека бросили в темницу на земле. Узенькое оконце было зарешечено железными прутьями.
По ночам Бейрек сквозь эту железную решетку смотрел на звездное небо.
И еще одна пара глаз глядела на звезды. Глаза, полные слез. Тоскующие глаза Банучичек. Далеко от Бейрека Банучичек! За высокими горами, за бурными реками лежала она в своем шатре на эйлаге Гыз-Беновша. Искала в небе звезду Бейрека.
На краю земли огузской и Бейбура устремлял слепые очи в звездное небо…
В лунном свете извилистыми путями шел караван. Купеческий караван. Понемногу светало, различалось темное и светлое…
Бейрек не смыкал ресниц. Едва рассвело, он из узкого своего оконца увидел страшное: далеко, на шпиле высокой башни, торчал человечий череп. Ухватившись за прутья, Бейрек подтянулся, глянул вниз и увидел большую площадь. С четырех сторон ее высились башни, усаженные человечьими черепами.
Бейрек окликнул тюремщика:
— Эй, послушай, чьи это головы? Каких несчастных? И почему они там торчат?
Тюремщик молвил:
— У кагана Кара Арслана есть красавица-дочь, называют ее Сельджан-хатун — желтое платье. Джигиты со всего света влюблены в нее, сваты толкутся у ворот. А у кагана есть лев, есть черный бык и черный верблюд есть, да какие! Каждый — настоящее чудище. И каган поставил условие: кто сватается к девушке, должен этих чудищ побороть. Если джигит их одолеет — возьмет в жены Сельджан, если его одолеют — голову с плеч. И вот пока еще ни одного из трех чудищ никто не осилил. И те тридцать два черепа, что торчат на башнях, были головами тридцати двух джигитов. Ни один льва и верблюда даже не увидел: в первой же схватке нашли смерть на бычьих рогах.
Бейрек отвечал:
— Да разве справедливо, чтобы молодые джигиты погибали на бычьих рогах? И из-за чего? Из-за девчонки! Пойди скажи кагану: пусть выпустит меня на площадь, я перебью чудовищ и избавлю добрых воинов от бесславной смерти.
Известили кагана. Забили барабаны, затрубили трубы. Беки правой руки, беки левой руки, вельможи, эмиры и все высокородные вышли на площадь. В отведенной ей беседке сидела дочь кагана Седьджан-хатун — желтое платье. Ее окружали семь миловидных девиц.
Привели на площадь Бейрека.
Каган сказал:
— Разденьте-ка этого храбреца, оставьте его, в чем мать родила!
Бейрек разделся, намотал на бедра тонкую холстину. Девушка смотрела из беседки. Как увидела она Бейрека, влюбилась в джигита и сказала своим девушкам:
— Вразумил бы господь моего отца, выдал бы он меня за этого джигита! Ну не жалко ли, чтобы такой парень погиб от этаких зверюг?
Вывели на цепях быка на площадь. Двигался он ползком, и рога его вспарывали мраморные плиты, словно сыр.
Поглядел направо Бейрек, поглядел налево и сказал:
— Сельджан-хатун — желтое платье из беседки взирает. На кого падает ее взор, того огонь любви пробирает. Во имя любви к Деве в желтом платье — а ну!
И, выкрикнув: «А ну!», Бейрек кинулся на быка. Быка спустили с цепи. Он наставил на Бейрека рога свои, словно алмазные копья, и ринулся в бой.
Бейрек так стукнул быка кулаком по лбу, что тот присел, потом упер кулак ему в лоб и, толкая, заставил пятиться до края площади. Долго они боролись. Ни бык не мог одолеть, ни Бейрек. У быка морда пеной покрылась. Бейрек быстро отскочил в сторону. Бык упал вперед, на свои рога. Бейрек схватил его за хвост, поднял, три раза крутнул и бросил наземь. У быка все кости переломались и в крошево превратились. Бейрек сдавил шею быка, задушил его, достал нож, отрезал голову, понес и бросил перед каганом.
Седьджан-хатун от радости вскочила с места.
— Глаза мои выбрали этого джигита, сердце мое пожелало его, — сказала она.
Каган молвил:
— Властелин зверей — лев. Поиграй-ка с ним!
Привели льва. Лев был такой страшный, что все кони, сколько их было на площади, помочились кровью. Сельджан-хатун сказала девушкам:
— Бедняга избавился от быка, но как он справится со львом?
Бейрек сказал:
— Неужто отступлю я перед каким-то львенком? Во имя любви к Деве в желтом платье — а ну!
Лев пошел прямо на него. Бейрек сорвал бурку с одного из охранников, обмотал ею руку, шлепнул льва по лапам, а потом так стукнул его кулаком по лбу, что тот заметался. Бейрек перебил ему хребет и кинул труп его перед каганом.
Сельджан-хатун сказала девушкам:
— Ей-богу, этого джигита выбрали глаза мои, пожелало сердце мое!
Каган молвил:
— Предводитель зверей — верблюд. Поиграй-ка с ним! Привели верблюда.
Бейрек покрутился, верблюд облапил его. Бейрек покрутился — вырвался. Но он уже дважды боролся, сильно устал и стал как пьяный. Шестеро палачей окружили Бейрека, подняв обнаженные мечи.
Верблюд снова схватил Бейрека, дотащил его до беседки Сельджан-хатун. Бейрек упал и, глядя снизу вверх, увидел, что Сельджан-хатун делает ему знаки.
Наклонилась Сельджан и шепнула Бейреку:
— Джигит, ты что, не знаешь, какой у верблюда нос чувствительный?
Бейрек собрал последние силы, схватил верблюда за нос. Верблюд замычал, не устоял на ногах, упал. Бейрек наступил на него, проколол ему горло в двух местах, вырезал из кожи его два пояса и кинул их перед каганом.
Каган молвил:
— Отдаю дочь за этого джигита!
Бейрек отвечал:
— Не нужна мне твоя дочь. Я хотел избавить добрых воинов от твоих страшилищ, а на родине у меня есть невеста, которую я полюбил с первого взгляда.
Очень озлился каган на дерзкие слова.
— Схватите неблагодарного, бросьте его обратно в застенок, — молвил он.
Ночью Бейрек лежал, уткнувшись в угол. Вдруг дверь темницы осторожно отворилась. Вошел человек в воинских доспехах. Повесил меч на стену, стал снимать одежды одну за другой. Это была Сельджан-хатун.
Разделась Сельджан и легла рядом с Бейреком. Вскочил Бейрек, схватил меч Сельджан, вынул его из ножен, положил меж собой и девушкой.
Сельджан молвила:
— Убери меч, джигит! Возьми меня, будь моим! Обнимемся!
Бейрек отвечал:
— Нет, дочь кагана. Тяжко мне. Два года я в плену. Тоскую по отцу, по матери, по милым друзьям, по ясноокой возлюбленной моей.
Сельджан молвила:
— Джигит, они далеко, я близко. Они давно забыли тебя, и невеста твоя давно замужем. Возьми меня, обнимемся, прижмемся друг к другу.
Бейрек отвечал:
— Пусть я разверзнусь, как земля, рассеюсь, как песок, буду разрублен своим же мечом, пронзен своей же стрелой! Пусть не будет у меня сына, а будет — пусть десяти дней не проживет, если я, не повидавшись с отцом, с матерью, с возлюбленной, возлягу с тобой на этом ложе.
Сельджан-хатун встала и начала одеваться.
— Хорошо, я уйду, — сказала она. — Но знай, что ты навеки пленник этой крепости. Никогда ты не увидишь ни отца, ни матери, ни возлюбленной. Они далеко, я близко! Каждую ночь я буду приходить к тебе.
— А я каждую ночь буду класть меч между нами.
— Ну что ж, посмотрим, кто кого переупрямит. В конце концов однажды ночью ты оставишь меч в ножнах.
Деде Коркут играет на кобзе, приговаривает:
— Купцы — в пути, взоры Банучичек — в дороге, Бейрек — в плену. О ком же нам рассказать? О сыне Газана — Турале…
По зеленому склону горы Газылык рассыпались ярко-красные маки. Шестнадцатилетний Турал рвал цветы на маковом поле. Был Турал ясноокий юноша, словно месяц на четырнадцатую ночь. Собрал Турал букет, спустился с горы на равнину, пошел к роднику, бьющему в ивняке.
У родника, среди ив, собирались девушки, невесты. Обвязывали девушки ниткой большой палец, перепрыгивали источник, обрезали нитку и кидали ее в воду. Так выражали они сокровенное желание — поскорее выйти замуж. Младшая сестра Бейрека, Гюнель, тоже была у родника. Но она грустно стояла в стороне, ждала очереди, чтобы наполнить кувшин. Подошла к ней Фатьма Брюхатая.
— Гюнель, — молвила она, — как матушка твоя?
Гюнель отвечала:
— Как ей быть? Плачет, стенает, совсем глаза выплакала.
Фатьма вздохнула:
— Значит, судьба. Видно, Бейреку на роду так написано, — сказала она. — А знаешь, нынче осенью кончается срок помолвки у Банучичек. Брат выдает ее за Ялынджыка.
Гюнель промолчала, глаза ее наполнились слезами. Отвернулась она и горько заплакала. Фатьма поняла, что растравила болящую рану, и заговорила о другом.
— Взгляни-ка, Гюнель, — сказала она. — Сюда идет сын Газан-хана Турал.
Гюнель вздрогнула, обернулась, посмотрела. Фатьма, хитро улыбаясь, молвила:
— В иной час его сюда и не заманишь. А как ты здесь, он непременно бродит вокруг. Э, девушка, ты что покраснела? Или причина есть? Скажи всю правду, я на таких вещах поседела. Что стесняешься? Каждой девушке нужен парень. Ну, а уж этот — такой молодец, такой красавчик, да еще ханский сын. Правда, не в отца пошел, не такой широкоплечий богатырь, и застенчив, как девушка, и слишком уж молод. Совсем еще мальчишка, что он понимает?
Гюнель, наполняя водой кувшин, то и дело поглядывала в ту сторону, где стоял Турал. А Фатьма Брюхатая так и сыпала:
— Пошла бы навстречу, не заставляй беднягу столько ждать!
Гюнель направилась к дому. Турал приблизился к ней.
— Здравствуй, Гюнель, — молвил он и протянул ей букет маков.
Гюнель отвечала:
— Какие красивые маки!
Турал молвил:
— На северном склоне горы Газылык их полным-полно. Гора нынче красная-красная, взгляни туда.
Гюнель обернулась, поглядела, но, обращаясь лицом к горе, так закрылась чадрой, что виднелись только глаза. Турал молвил:
— Гюнель, почему ты, глядя на гору, всегда закрываешь лицо чадрой?
Гюнель улыбнулась:
— Этому меня матушка научила, — отвечала она. — А ей это бабушка наказала. Говорят, пик Газылыкский для нас, огузянок, словно свекор. Перед ним мы должны закрывать лицо.
Турал тоже улыбнулся. Потом они немного помолчали. Лоб Турала покрылся каплями пота. В сердце у него было много слов, хотел он их высказать, но не умел. Они уже почти дошли до дома. Наконец Турал сказал;
— Гюнель, я хочу тебе слово молвить. Я хочу, чтобы эти высокие горы были для тебя эйлагом. Холодные родники были для тебя питьем. Мой белый шатер был для тебя тенью. Гюнель, я люблю тебя. Теперь говори ты.
Гюнель сказала:
— Ах, Турал! Чем назовут меня дурной сестрой, лучше пусть назовут старой девой; чем «бесстыжая», пусть лучше скажут «несчастная». Какое для меня замужество? Я и мои сестры поклялись: пока своими глазами не увидим Бейрека живым или мертвым, если полюбим джигита, выйдем замуж, пусть нас ужалит желтая змея. Если станем резвиться на высоких горах, пусть там могила наша будет. Если разоденемся в шелк и кумач, пусть они нам на саван пойдут. Если сядем под белым паланкином, пусть наши трупы осенит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13