Присел он на бугор на краю могилы. Из чащобы с шипением выползла пестрая змея; извиваясь, подползла к Деде. Деде увидел ее, но не двинулся с места. Безмолвно сидел и ждал.
Мертвые птицы рассыпались по земле. Трава, цветы пожухли. Ветки были голые. Словно и мир покорился смерти.
Деде Коркут горестно огляделся по сторонам, посмотрел на своего жеребца с белой звездой во лбу, понурившего голову, посмотрел на кобзу, привязанную к седлу. Встал, вытащил кобзу из мешка, прижал к груди, помолчал. Перед его мысленным взором прошли огузские джигиты, кровавая битва, каменные истуканы, а потом — обломки скал, безликие глыбы камней…
Змея доползла до Деде Коркута. Еще мгновение — и ужалит. Вдруг Деде Коркут провел пальцами по струнам, зазвенели струны, и под звуки кобзы он заговорил:
— Где те гордецы, что кричали, будто мир принадлежит им? Смерть взяла, земля скрыла, а бренный мир и без них стоит. Преходящий мир, смертный мир! Старый Коркут, ты уже мертв, знай это! Караван ушел, ты опоздал, знай это! Сколько ни живи, конец — смерть, исход — разлука…
Деде Коркут играл на кобзе. Пестрая змея хотела его ужалить — и вдруг остановилась. Под звуки кобзы свернулась она, поползла назад, исчезла.
Деде Коркут играл на кобзе. С земли взлетели птичьи стаи — сели на ветки, защебетали.
Деде Коркут играл на кобзе. Выпрямлялись деревья, ветви покрывались листьями, на склонах приподнимали головки цветы, оживали травы, в иссохших руслах зажурчала студеная вода.
Деде Коркут играл на кобзе — и жизнь пробуждалась вновь, а сам Деде позабыл и могилу, и смерть, и вечную разлуку. Вновь жил он в прекрасном мире, воскрешенном струнами кобзы, в мире отважных джигитов, великодушных воинов. Деде Коркут играл — и под звуки кобзы рассказывал о том, что приключилось с огузами. Послушаем, что он рассказывал.
— Однажды хан ханов Баяндур-хан проснулся рано поутру и повелел, чтобы на Высокой горе развели костер.
И вот на вершине Высокой горы пылает костер. И на других вершинах, далеких-далеких, друг за другом загораются костры.
Говорит Деде Коркут:
— У огузского племени был обычай. Когда сзывали огузских джигитов и дев на празднество, на вершине Высокой горы разжигали костер. Увидев огонь, на других горах тоже разводили костры, и так все люди узнавали, что надо одеться понарядней и пойти на пир. Если загорались два костра, все знали, что над племенем нависла опасность, грозит нашествие — и тогда джигиты вооружались, собирались все вместе.
Собираются огузы на праздник. Перед ними зеленая-зеленая равнина, а на ней яркие разноцветные палатки, шатры, навесы, пологи. На лугу расстелены пестрые шелковые ковры.
По гобустанскому валуну, именуемому Гавалдаш, четверо бьют круглыми гладкими камнями. В другой стороне гулко звучат большие барабаны, поют золотые трубы, звуки зурны устремляются в небо.
В небо летит дым костров, разведенных в семи местах. В семидесяти семи местах поставлены изукрашенные глиняные кувшины с холодной водой, с красным вином.
Сверкают под солнцем медные блюда и казаны. На крючьях висят мясные туши.
Говорит Деде Коркут:
— Баяндур-хан велел поставить свой сирийский полог, велел поднять до небес свой пестрый шатер, велел разложить тысячу шелковых ковров, велел зарезать гору баранов, велел налить озеро вина. Раз в году Баяндур-хан задавал пир и угощал огузских джигитов.
Джигиты по одному подъезжали, слезали с коней, подходили к большой островерхой палатке, приветствовали сидящего на возвышении Баяндур-хана. Рядом с Баяндур-ханом стоял его визирь Алп Аруз — Лошадиная морда. Как все огузские богатыри, Алп Аруз был громаден. Шуба из девяноста шкур не доходила до пят, папаха из девяноста шкур не налезала на уши. Алп Аруз провожал гостей в палатки. Палатки были трех цветов: белые, золотистые, черные.
Огузские джигиты Бейбура и Бейбеджан прибыли на пир вместе. Сошли с коней, поздоровались с Баяндур-ханом.
Аруз вышел им навстречу.
— Пройди, Бейбеджан, — сказал он, провожая Бейбеджана в белую палатку. Когда Бейбура тоже хотел войти в белую палатку, Аруз преградил ему путь.
— Бейбура, — сказал он, — твое место в черной палатке.
Бейбуру и тех, кто прибыл с ним, отвели в черную палатку. Пол в черной палатке был застлан черным войлоком, и все здесь было черным-черно: и скатерть, и посуда. И слуги были в черных одеждах. В белой палатке — все белое, а в золотистой — все золотое…
Бейбура нахмурился:
— Аруз, — молвил он, — почему ты привел меня сюда?
Аруз отвечал:
— Таково повеление Баяндур-хана! Бейбура еще пуще расстроился:
— А чем я Баяндур-хану не потрафил? — молвил он. — Моим ли мечом, моим ли столом? Людям ниже меня он белую палатку отвел, золотистую палатку! В чем моя вина, что меня он в черную палатку послал?
Аруз отвечал:
— Баяндур-хан повелел: у кого сын — разместить в белой палатке, у кого дочь — в золотистой. А у кого нет ни сына, ни дочери, того, сказал он, поместите в черной палатке, постелите ему черный войлок, поставьте перед ним мясо черного барана. Станет есть — пусть ест, не станет пусть идет куда хочет. У кого нет ни сына, ни дочери, того бог невзлюбил и мы любить не станем.
Бейбура вскочил с места, обратился к своим людям:
— Джигиты мои, уйдем отсюда! Этот стыд постиг меня либо по моей вине, либо по вине моей жены.
Бейбура и его люди пошли прочь из черной палатки. Из других палаток выглядывали, смотрели на них пирующие. А Бейбура ни на кого не глядел, ни с кем не заговаривал. Ни с кем не простившись, вскочил он на коня и бросил Арузу:
— Аруз, — молвил он, — я у тебя в долгу не останусь!
Бейбура разрезал воздух плетью, стегнул коня, конь взвился, сорвался с места. Вслед поскакали люди Бейбуры, удалились, исчезли в пыли.
Владения Бейбуры располагались в цветущей местности Баят. С одной стороны — отвесные горы, с другой — река, а еще — луг, а еще — лес. Шатры и хижины веселили взор. Дым от очагов таял в голубом небе. На берегу реки детвора играла в прятки, в ловитки, в горелки.
Перед одной из хижин стояла Фатьма Брюхатая. Около нее вертелась стайка малышей, и снова она была беременна. Уперев руки в бока, Фатьма кричала:
— Эй, Зулейха! Зибейда! Урида! Что я, помирать уходила? Что с вами стало б, если бы приглядели за моим домом? Воришка щенок забрел, всех вверх дном перевернул…
Из другой хижины вышла женщина, что-то ей отвечала.
Послышался топот копыт. Появились Бейбура и его люди. Перед своим шатром Бейбура спешился, вошел внутрь. Увидев его угрюмым, встревожилась жена его Айна Мелек.
Бейбура молвил:
— Жена моя, знаешь ли ты, что случилось? Визирь Баяндур-хана Алп Аруз — Лошадиная морда опозорил меня перед всеми. Говорит, нет у тебя ни сына, ни дочери — значит, невзлюбил тебя бог и мы не полюбим. Ты ли виновата? Я ли? Почему аллах не даст нам крепкого сынка? За что наказание?
Бейбура чуть не плакал.
— Не гневайся на меня, — отвечала Айна Мелек, — не говори мне столь горьких слов. В чем твоя вина? В чем моя? Значит, судьба наша такая…
Айна Мелек заплакала, заголосила. Бейбура не мог этого вынести и вышел вон. Тяжело шагая, дошел он до границы селения. Играющие дети испугались, что он такой, разбежались. Бейбура тоскливо и долго смотрел им вслед. Топот копыт отвлек его от грустных мыслей. Прискакавший Бейбеджан соскочил с коня, подошел к Бейбуре.
— Бейбура, — сказал он, — не убивайся! Увидишь голодного — накорми, увидишь раздетого — одень, увидишь обремененного долгами — выплати за него. Может быть, настанет еще такой день, когда ты на пиру у Баяндур-хана будешь сидеть в белой палатке как отец своего сына. А если мне бог пошлет дочь, клянусь, она еще в колыбели будет обручена с твоим сыном!
Бейбура и Бейбеджан обнялись.
Айна Мелек тайно вышла из своего шатра и пришла в хижину Фатьмы Брюхатой.
Фатьма Брюхатая ела. Раздавила в пятерне большую луковицу и захрустела крепкими зубами. Айна Мелек поведала ей свое горе. Фатьма слушала, не переставая жевать.
Иногда в хижину заглядывали ее дети, она им совала в руку луковицу и отсылала прочь.
— Что я могу? — сказала она. — В этой развалюхе ни муки, ни отрубей. Верблюд с мельницы не вернулся! Провались он, этот дом! С тех пор как вышла замуж, ни разу не ела досыта, губы мои не смеялись, ноги мои не видели обуви, а лицо — покрывала. Вот подох бы мой непутевый вышла бы за другого, может, больше бы повезло…
Айна Мелек опять принялась за свое:
— Муж истаял, как свечка, очень уж горюет. Не знаю, в чем наша вина, что господь не дает нам ребенка.
Фатьма сказала:
— Эх, пепел на голову и мужей, и детей! Вон у меня девять, — она показала на свой живот, — и десятый в пути! Ну и что? Хорошо мне живется, что ли?… Ладно, не убивайся так, — добавила она. — Я знаю, тебя заворожили. От колдовства я тебя избавлю, но надо, чтобы ты сделала все, что я скажу.
Среди ночи Фатьма и Айна Мелек пошли на кладбище. В лунном свете могильные камни отбрасывали причудливые тени. Фатьма оторвала от одежды Айны Мелек лоскут и закопала его подле могильного камня.
К утру Фатьма и Айна Мелек пришли к раскидистому дереву. У дерева стояла каменная статуя верблюда. Это было святое место. На ветвях висели лоскутья, тряпицы. Фатьма оторвала от платья Айны Мелек лоскут, намотала на палочки, сделала крохотную люльку, повесила ее на ветку. Три раза обвела Айну Мелек вокруг дерева. Потом, раскачивая люльку, пропела заклинание.
Под вечер Фатьма вышла из хижины, вынесла мужнины шаровары, взялась за штанины. Велела Айне Мелек пройти под одной штаниной, потом под другой…
Бейбура по совету Бейбеджана кормил голодных, наделял раздетых, резал баранов, раздавал их тушами. Люди приходили к дверям Бейбуры с пустыми руками, уходили нагруженные.
Но мечта мужа и жены не сбывалась. Грустно смотрели они друг на друга.
Деде Коркут играет на кобзе, приговаривает:
— О ком поведать вам? О Бекиле? Бекил был стражем огузского племени. Обосновался он на вершине Высокой горы. Охранял он весь край — от крепости Алынджи, от Гянджи и Барды до Железных ворот — Дербента. И радостную весть, и печальную сообщал он всем, зажигая костры.
На самом высоком пике Бекил собрал дрова, подготовил костер, но не зажег. Вооруженный, снаряженный, собрался он на охоту…
Бекил слыл непревзойденным охотником. Он не натягивал тетивы, не выпускал стрелы: догонял джейрана, накидывал аркан ему на шею, доставал нож, прокалывал ему ухо и отпускал. Джейран жил с меткой Бекила.
И вновь Бекил сделал так, улыбнулся довольно, стегнул коня и пустился за другим стадом джейранов. Заарканил еще одного, и ему проколол уши, и его отпустил.
В хижине Фатьмы Брюхатой тихо плакала Айна Мелек.
— Видно, и вправду невзлюбил нас бог, — говорила она.
Фатьма Брюхатая, по своему обыкновению жуя что-то, поставила на стол арбуз.
— Не грусти, сестрица, — молвила она, — поешь вот арбуза.
— Не хочется, — отвечала Айна Мелек. — Мне все кисленького да солененького хочется.
Фатьма сперва не обратила внимания на эти слова, а потом вдруг вскочила.
— Что? — крикнула она. — Солененького?
Подошла к Айне, они пошептались.
— Да, да, да, — повторяла Фатьма, радостно хлопая ладонью о ладонь.
Айна Мелек онемела от радости. Фатьма быстро срезала верхушку арбуза, разделила его на четыре части и кинула на землю — две упали на одну сторону, две — на другую.
— Мальчик! — сказала Фатьма.
Айна Мелек понесла. Она лежала в своем шатре, Фатьма была рядом с ней.
— Смотри не ешь зайчатины, а то ребенок будет с заячьей губой, говорила она. — И ежевику не ешь: беспокойный будет. В зеркало смотрись, на луну гляди, чтобы ребенок был как молодой месяц.
Бейбура и Бейбеджан вышли на охоту. Они гнали по равнине джейранье стадо. Бейбура натянул тетиву, прицелился, послал стрелу. Подскакали они к раненому джейрану. Стрела вонзилась ему в бок, но Бейбура увидел, что и ухо продырявлено, показал Бейбеджану.
— Видишь, Бейбеджан, — молвил он, — это из джейранов Бекила. Он продырявил ухо и отпустил самца.
— Надо отправить его Бекилу, — отвечал Бейбеджан. — Его добыча!
— Пусть будет так, — сказал Бейбура и дал джейрана одному из своих людей: — Отнесите Бекилу!
В это время подъехал к ним всадник.
— Магарыч, Бейбура! — крикнул он. — У тебя родился сын!
Лицо роженицы Айны Мелек было усталым и счастливым. Около нее стояли треножник и медный таз, полный, воды. По древнему поверью, с ними женщина рожает легко. Фатьма Брюхатая покрыла таз чистой тряпицей. В одеяло Айны Мелек, в ее одежду она воткнула иголки — защита от сглаза. Потом Фатьма положила в банку луковицу, отнесла ее к дверям. Под подушкой Айны Мелек спрятала кусок хлеба и мяса.
Бейбура и Бейбеджан скакали. И опять перед ними появился всадник. Окликнув Бейбеджана, он сказал:
— Магарыч, Бейбеджан! У тебя родилась дочь.
Бейбура обнял друга.
— Бейбеджан, уговор дороже золота, — сказал он. — Смотри, твоя дочь с колыбели нареченная моему сыну!
Перед Бейбурой стояли три купца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
Мертвые птицы рассыпались по земле. Трава, цветы пожухли. Ветки были голые. Словно и мир покорился смерти.
Деде Коркут горестно огляделся по сторонам, посмотрел на своего жеребца с белой звездой во лбу, понурившего голову, посмотрел на кобзу, привязанную к седлу. Встал, вытащил кобзу из мешка, прижал к груди, помолчал. Перед его мысленным взором прошли огузские джигиты, кровавая битва, каменные истуканы, а потом — обломки скал, безликие глыбы камней…
Змея доползла до Деде Коркута. Еще мгновение — и ужалит. Вдруг Деде Коркут провел пальцами по струнам, зазвенели струны, и под звуки кобзы он заговорил:
— Где те гордецы, что кричали, будто мир принадлежит им? Смерть взяла, земля скрыла, а бренный мир и без них стоит. Преходящий мир, смертный мир! Старый Коркут, ты уже мертв, знай это! Караван ушел, ты опоздал, знай это! Сколько ни живи, конец — смерть, исход — разлука…
Деде Коркут играл на кобзе. Пестрая змея хотела его ужалить — и вдруг остановилась. Под звуки кобзы свернулась она, поползла назад, исчезла.
Деде Коркут играл на кобзе. С земли взлетели птичьи стаи — сели на ветки, защебетали.
Деде Коркут играл на кобзе. Выпрямлялись деревья, ветви покрывались листьями, на склонах приподнимали головки цветы, оживали травы, в иссохших руслах зажурчала студеная вода.
Деде Коркут играл на кобзе — и жизнь пробуждалась вновь, а сам Деде позабыл и могилу, и смерть, и вечную разлуку. Вновь жил он в прекрасном мире, воскрешенном струнами кобзы, в мире отважных джигитов, великодушных воинов. Деде Коркут играл — и под звуки кобзы рассказывал о том, что приключилось с огузами. Послушаем, что он рассказывал.
— Однажды хан ханов Баяндур-хан проснулся рано поутру и повелел, чтобы на Высокой горе развели костер.
И вот на вершине Высокой горы пылает костер. И на других вершинах, далеких-далеких, друг за другом загораются костры.
Говорит Деде Коркут:
— У огузского племени был обычай. Когда сзывали огузских джигитов и дев на празднество, на вершине Высокой горы разжигали костер. Увидев огонь, на других горах тоже разводили костры, и так все люди узнавали, что надо одеться понарядней и пойти на пир. Если загорались два костра, все знали, что над племенем нависла опасность, грозит нашествие — и тогда джигиты вооружались, собирались все вместе.
Собираются огузы на праздник. Перед ними зеленая-зеленая равнина, а на ней яркие разноцветные палатки, шатры, навесы, пологи. На лугу расстелены пестрые шелковые ковры.
По гобустанскому валуну, именуемому Гавалдаш, четверо бьют круглыми гладкими камнями. В другой стороне гулко звучат большие барабаны, поют золотые трубы, звуки зурны устремляются в небо.
В небо летит дым костров, разведенных в семи местах. В семидесяти семи местах поставлены изукрашенные глиняные кувшины с холодной водой, с красным вином.
Сверкают под солнцем медные блюда и казаны. На крючьях висят мясные туши.
Говорит Деде Коркут:
— Баяндур-хан велел поставить свой сирийский полог, велел поднять до небес свой пестрый шатер, велел разложить тысячу шелковых ковров, велел зарезать гору баранов, велел налить озеро вина. Раз в году Баяндур-хан задавал пир и угощал огузских джигитов.
Джигиты по одному подъезжали, слезали с коней, подходили к большой островерхой палатке, приветствовали сидящего на возвышении Баяндур-хана. Рядом с Баяндур-ханом стоял его визирь Алп Аруз — Лошадиная морда. Как все огузские богатыри, Алп Аруз был громаден. Шуба из девяноста шкур не доходила до пят, папаха из девяноста шкур не налезала на уши. Алп Аруз провожал гостей в палатки. Палатки были трех цветов: белые, золотистые, черные.
Огузские джигиты Бейбура и Бейбеджан прибыли на пир вместе. Сошли с коней, поздоровались с Баяндур-ханом.
Аруз вышел им навстречу.
— Пройди, Бейбеджан, — сказал он, провожая Бейбеджана в белую палатку. Когда Бейбура тоже хотел войти в белую палатку, Аруз преградил ему путь.
— Бейбура, — сказал он, — твое место в черной палатке.
Бейбуру и тех, кто прибыл с ним, отвели в черную палатку. Пол в черной палатке был застлан черным войлоком, и все здесь было черным-черно: и скатерть, и посуда. И слуги были в черных одеждах. В белой палатке — все белое, а в золотистой — все золотое…
Бейбура нахмурился:
— Аруз, — молвил он, — почему ты привел меня сюда?
Аруз отвечал:
— Таково повеление Баяндур-хана! Бейбура еще пуще расстроился:
— А чем я Баяндур-хану не потрафил? — молвил он. — Моим ли мечом, моим ли столом? Людям ниже меня он белую палатку отвел, золотистую палатку! В чем моя вина, что меня он в черную палатку послал?
Аруз отвечал:
— Баяндур-хан повелел: у кого сын — разместить в белой палатке, у кого дочь — в золотистой. А у кого нет ни сына, ни дочери, того, сказал он, поместите в черной палатке, постелите ему черный войлок, поставьте перед ним мясо черного барана. Станет есть — пусть ест, не станет пусть идет куда хочет. У кого нет ни сына, ни дочери, того бог невзлюбил и мы любить не станем.
Бейбура вскочил с места, обратился к своим людям:
— Джигиты мои, уйдем отсюда! Этот стыд постиг меня либо по моей вине, либо по вине моей жены.
Бейбура и его люди пошли прочь из черной палатки. Из других палаток выглядывали, смотрели на них пирующие. А Бейбура ни на кого не глядел, ни с кем не заговаривал. Ни с кем не простившись, вскочил он на коня и бросил Арузу:
— Аруз, — молвил он, — я у тебя в долгу не останусь!
Бейбура разрезал воздух плетью, стегнул коня, конь взвился, сорвался с места. Вслед поскакали люди Бейбуры, удалились, исчезли в пыли.
Владения Бейбуры располагались в цветущей местности Баят. С одной стороны — отвесные горы, с другой — река, а еще — луг, а еще — лес. Шатры и хижины веселили взор. Дым от очагов таял в голубом небе. На берегу реки детвора играла в прятки, в ловитки, в горелки.
Перед одной из хижин стояла Фатьма Брюхатая. Около нее вертелась стайка малышей, и снова она была беременна. Уперев руки в бока, Фатьма кричала:
— Эй, Зулейха! Зибейда! Урида! Что я, помирать уходила? Что с вами стало б, если бы приглядели за моим домом? Воришка щенок забрел, всех вверх дном перевернул…
Из другой хижины вышла женщина, что-то ей отвечала.
Послышался топот копыт. Появились Бейбура и его люди. Перед своим шатром Бейбура спешился, вошел внутрь. Увидев его угрюмым, встревожилась жена его Айна Мелек.
Бейбура молвил:
— Жена моя, знаешь ли ты, что случилось? Визирь Баяндур-хана Алп Аруз — Лошадиная морда опозорил меня перед всеми. Говорит, нет у тебя ни сына, ни дочери — значит, невзлюбил тебя бог и мы не полюбим. Ты ли виновата? Я ли? Почему аллах не даст нам крепкого сынка? За что наказание?
Бейбура чуть не плакал.
— Не гневайся на меня, — отвечала Айна Мелек, — не говори мне столь горьких слов. В чем твоя вина? В чем моя? Значит, судьба наша такая…
Айна Мелек заплакала, заголосила. Бейбура не мог этого вынести и вышел вон. Тяжело шагая, дошел он до границы селения. Играющие дети испугались, что он такой, разбежались. Бейбура тоскливо и долго смотрел им вслед. Топот копыт отвлек его от грустных мыслей. Прискакавший Бейбеджан соскочил с коня, подошел к Бейбуре.
— Бейбура, — сказал он, — не убивайся! Увидишь голодного — накорми, увидишь раздетого — одень, увидишь обремененного долгами — выплати за него. Может быть, настанет еще такой день, когда ты на пиру у Баяндур-хана будешь сидеть в белой палатке как отец своего сына. А если мне бог пошлет дочь, клянусь, она еще в колыбели будет обручена с твоим сыном!
Бейбура и Бейбеджан обнялись.
Айна Мелек тайно вышла из своего шатра и пришла в хижину Фатьмы Брюхатой.
Фатьма Брюхатая ела. Раздавила в пятерне большую луковицу и захрустела крепкими зубами. Айна Мелек поведала ей свое горе. Фатьма слушала, не переставая жевать.
Иногда в хижину заглядывали ее дети, она им совала в руку луковицу и отсылала прочь.
— Что я могу? — сказала она. — В этой развалюхе ни муки, ни отрубей. Верблюд с мельницы не вернулся! Провались он, этот дом! С тех пор как вышла замуж, ни разу не ела досыта, губы мои не смеялись, ноги мои не видели обуви, а лицо — покрывала. Вот подох бы мой непутевый вышла бы за другого, может, больше бы повезло…
Айна Мелек опять принялась за свое:
— Муж истаял, как свечка, очень уж горюет. Не знаю, в чем наша вина, что господь не дает нам ребенка.
Фатьма сказала:
— Эх, пепел на голову и мужей, и детей! Вон у меня девять, — она показала на свой живот, — и десятый в пути! Ну и что? Хорошо мне живется, что ли?… Ладно, не убивайся так, — добавила она. — Я знаю, тебя заворожили. От колдовства я тебя избавлю, но надо, чтобы ты сделала все, что я скажу.
Среди ночи Фатьма и Айна Мелек пошли на кладбище. В лунном свете могильные камни отбрасывали причудливые тени. Фатьма оторвала от одежды Айны Мелек лоскут и закопала его подле могильного камня.
К утру Фатьма и Айна Мелек пришли к раскидистому дереву. У дерева стояла каменная статуя верблюда. Это было святое место. На ветвях висели лоскутья, тряпицы. Фатьма оторвала от платья Айны Мелек лоскут, намотала на палочки, сделала крохотную люльку, повесила ее на ветку. Три раза обвела Айну Мелек вокруг дерева. Потом, раскачивая люльку, пропела заклинание.
Под вечер Фатьма вышла из хижины, вынесла мужнины шаровары, взялась за штанины. Велела Айне Мелек пройти под одной штаниной, потом под другой…
Бейбура по совету Бейбеджана кормил голодных, наделял раздетых, резал баранов, раздавал их тушами. Люди приходили к дверям Бейбуры с пустыми руками, уходили нагруженные.
Но мечта мужа и жены не сбывалась. Грустно смотрели они друг на друга.
Деде Коркут играет на кобзе, приговаривает:
— О ком поведать вам? О Бекиле? Бекил был стражем огузского племени. Обосновался он на вершине Высокой горы. Охранял он весь край — от крепости Алынджи, от Гянджи и Барды до Железных ворот — Дербента. И радостную весть, и печальную сообщал он всем, зажигая костры.
На самом высоком пике Бекил собрал дрова, подготовил костер, но не зажег. Вооруженный, снаряженный, собрался он на охоту…
Бекил слыл непревзойденным охотником. Он не натягивал тетивы, не выпускал стрелы: догонял джейрана, накидывал аркан ему на шею, доставал нож, прокалывал ему ухо и отпускал. Джейран жил с меткой Бекила.
И вновь Бекил сделал так, улыбнулся довольно, стегнул коня и пустился за другим стадом джейранов. Заарканил еще одного, и ему проколол уши, и его отпустил.
В хижине Фатьмы Брюхатой тихо плакала Айна Мелек.
— Видно, и вправду невзлюбил нас бог, — говорила она.
Фатьма Брюхатая, по своему обыкновению жуя что-то, поставила на стол арбуз.
— Не грусти, сестрица, — молвила она, — поешь вот арбуза.
— Не хочется, — отвечала Айна Мелек. — Мне все кисленького да солененького хочется.
Фатьма сперва не обратила внимания на эти слова, а потом вдруг вскочила.
— Что? — крикнула она. — Солененького?
Подошла к Айне, они пошептались.
— Да, да, да, — повторяла Фатьма, радостно хлопая ладонью о ладонь.
Айна Мелек онемела от радости. Фатьма быстро срезала верхушку арбуза, разделила его на четыре части и кинула на землю — две упали на одну сторону, две — на другую.
— Мальчик! — сказала Фатьма.
Айна Мелек понесла. Она лежала в своем шатре, Фатьма была рядом с ней.
— Смотри не ешь зайчатины, а то ребенок будет с заячьей губой, говорила она. — И ежевику не ешь: беспокойный будет. В зеркало смотрись, на луну гляди, чтобы ребенок был как молодой месяц.
Бейбура и Бейбеджан вышли на охоту. Они гнали по равнине джейранье стадо. Бейбура натянул тетиву, прицелился, послал стрелу. Подскакали они к раненому джейрану. Стрела вонзилась ему в бок, но Бейбура увидел, что и ухо продырявлено, показал Бейбеджану.
— Видишь, Бейбеджан, — молвил он, — это из джейранов Бекила. Он продырявил ухо и отпустил самца.
— Надо отправить его Бекилу, — отвечал Бейбеджан. — Его добыча!
— Пусть будет так, — сказал Бейбура и дал джейрана одному из своих людей: — Отнесите Бекилу!
В это время подъехал к ним всадник.
— Магарыч, Бейбура! — крикнул он. — У тебя родился сын!
Лицо роженицы Айны Мелек было усталым и счастливым. Около нее стояли треножник и медный таз, полный, воды. По древнему поверью, с ними женщина рожает легко. Фатьма Брюхатая покрыла таз чистой тряпицей. В одеяло Айны Мелек, в ее одежду она воткнула иголки — защита от сглаза. Потом Фатьма положила в банку луковицу, отнесла ее к дверям. Под подушкой Айны Мелек спрятала кусок хлеба и мяса.
Бейбура и Бейбеджан скакали. И опять перед ними появился всадник. Окликнув Бейбеджана, он сказал:
— Магарыч, Бейбеджан! У тебя родилась дочь.
Бейбура обнял друга.
— Бейбеджан, уговор дороже золота, — сказал он. — Смотри, твоя дочь с колыбели нареченная моему сыну!
Перед Бейбурой стояли три купца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13