Он откинулся назад и замер.
Я покинул его разум.
Часовой согнулся над столом, ухватившись за его край, и тряс головой. Я вытащил из кармана пистолет и ударил его рукояткой по голове. Он тяжело отвалился в кресле. Я через стол подтянул к себе его обмякшее тело, стащил с него форменную куртку, разрядил оружие, связал руки и ноги и заткнул платком рот.
Затем я взял у солдата ключи и залез в файл со списками, отыскивая номер камеры Мелинды. Она находилась восемью этажами ниже. Я открыл одним из ключей дверь лифта и поехал вниз.
Выйдя из лифта, наткнулся еще на одного часового, куда более настороженного. Он посмотрел на меня, понял, что я явно не из тех, кто постоянно пользуется этим лифтом, расстегнул кобуру и выхватил пистолет с быстротой тренированного бойца.
Я проник в его мозг и нашел Оно.
Выплеснул его.
Вызвал видение его самого главного желания, которое было скрыто, спрятано, о котором он даже не подозревал. Там была струящаяся кровь, вопли, испуганные лица двух добрых людей... Детские руки - руки мальчишки, заносящие топор, и слабый свет уличного фонаря, пробивающийся сквозь окно спальни, зловеще поблескивающий на стальном полукружье...
Когда я покинул его мозг, он выронил свой пистолет и со стоном ударил по стене кулаком. Я милосердно вырубил его. Когда он очнется, видение больше не вернется к нему, он даже и не вспомнит о нем. Но эта мысль не помогала мне почувствовать себя героем.
Вскоре и этот часовой был связан, я взял ключи от камер и пошел за Мелиндой.
В камере горела настольная лампа - Мелинда читала какую-то пропагандистскую книжку, которую вручали заключенным. Я вставил ключ в скважину и открыл дверь. Она увидела меня на пороге, открыла было рот и не сразу его закрыла. Потом судорожно вздохнула.
- Если помешал тебе читать, то я приду позже, - сказал я, указывая на агитку в ее руках. Мелинда отбросила ее в сторону.
- Поразительная ерунда, но увлекает, ей-богу, - сказала она. - Парень, который ее написал, или величайший мошенник, или много о себе воображает - в последнем случае он, несомненно, полный кретин.
- Вы не рады мне? Не поцелуете героя, оказавшегося среди вас?
- Но я здесь в единственном числе. Хотя в этот мешок, который они называют одеждой, поместилось бы несколько таких, как я. - Она одернула униформу. - К тому же в нем "жучков" полно... Ты здесь. Признаться, я не ожидала... И как мы теперь выберемся отсюда? Особенно я, в этой напичканной "жучками"...
Я вытащил из-под пальто джинсы, свитер и ветровку, которые нашел в ее квартире, и спросил:
- Как насчет стриптиза?
Мелинда усмехнулась, стащила с себя униформу, даже не попросив меня отвернуться, - да я бы и не отвернулся, - и быстро переоделась.
Я чувствовал себя героем от макушки до пяток, но рассудок во всю мочь вопил: "Дурак!"
Выходя из камеры, она приподнялась на цыпочки и поцеловала меня, потом стремительно отвернулась и пошла было вперед, но не успела сделать и двух шагов, как я поймал ее за плечи и развернул лицом к себе. В ее глазах стояли слезы. Этого я и ожидал.
- Эй, - сказал я с обычной мужской тупостью, которую слезами не пронять. - Эй!
Ну не дурак ли?
- Идем, - сказала она.
- Что-то не так?
- Я все думала, жив ли ты, где ты, придешь ли ко мне.
- Но, конечно...
- Ш-ш-ш. - Она приложила палец к губам, затем вытерла слезы. - У нас нет на это времени, так?
Мы закрыли дверь камеры, заперли ее и пошли по коридору. Камеры были отгорожены друг от друга цементными стенами, но от коридора их отделяли только решетки, так что мы видели их обитателей. Никто из них, кажется, нами не заинтересовался.
Мы вышли к первому лифту, миновали обоих бесчувственных часовых. Когда второй лифт открылся и выпустил нас в главный коридор, мы быстро пересекли холл, толкнули стеклянные двери и вдохнули холодный ночной воздух. Никто не обратил на нас внимания. Я взял Мелинду за руку, и мы стали спускаться с крыльца...
...чтобы столкнуться с генералом Александром Морсфагеном и четырьмя молодыми и обученными солдатами с оружием в руках!
- Добрый вечер, - сказал он нам, поклонившись.
Четверо сопровождающих обошлись без поклонов.
- Я уверен, мистер Келли, что вы удивлены. Не ожидал, что вы воспримете это так спокойно.
Ожидал Морсфаген этого или нет, но он определенно наслаждался сложившейся ситуацией. На его лице играла широкая ухмылка.
- Кто это? - спросила Мелинда.
- Морсфаген.
- Звание тоже, пожалуйста, - потребовал он. Но это был не просто юмор. Его голос звучал жестко и зловеще.
- Генерал Морсфаген, - сказал я ей.
- И вы, разумеется, арестованы.
Четверо охранников двинулись к нам. Я мог бы воспользоваться своими пистолетами. Они, кажется, этого не ожидали, в то время как я держал руки в карманах на влажных от пота рукоятках пистолетов, они готовы были купиться на мою кажущуюся беззащитность.
Может быть.
Но не наверняка.
Кроме того, я помнил о герящих телах возле разбитого "ревунка", о вопящих от ужаса водителях, мчащихся навстречу смерти. Я не хотел, чтобы на моих руках была еще и эта кровь.
Я мог бы просканировать их. Но проблема заключалась в том, что вторгнуться удалось бы только в один мозг. И вряд ли удалось бы сработать достаточно быстро, чтобы никто из этих четверых не успел запаниковать и открыть по нам огонь.
Что случилось с Богом?
Что это? Простые люди переиграли меня - меня, новоявленного Бога?
- Сюда, пожалуйста, - сказал Морсфаген.
И мы пошли за ним.
Глава 7
Морсфаген приказал разместить вооруженных солдат повсюду, по всей Гробнице. Перед каждым окном, перед каждой дверью - везде, где я мог бы прорваться. Они поджидали меня, а я спокойненько вошел по главной лестнице, как самый твердолобый тупица. Они посмотрели, как я вошел, опознали меня, позволили мне забрать девушку, вывести ее наружу и подловили. Возможно, Морсфаген допустил это только затем, чтобы добавить еще несколько пунктов к тому обвинительному списку, который уже составило правительство. Но мне думалось, что он хотел унизить меня. И ему это удалось.
Нас загрузили в "ревунок" и повезли по заснеженным улицам в здание ИС. Мелинду заперли в одной камере предварительного заключения, а меня - в другой, где не было ни окна, ни острых предметов.
- Генерал Морсфаген увидит вас завтра утром, - сказал мне охранник, выходя.
- Подождать не может, - сказал я.
Дверь закрылась, щелкнул замок, и наступила тишина.
Я рухнул на кровать - застонали пружины матраса - и принялся размышлять о собственной тупости, о том, какой я идиот, даже с присоединенным к моему интеллектом Ребенка. Я возвращался домой, чтобы собрать вещи, хотя знал, что они придут за мной. Это окончилось гибелью тех, кто был в "ревунке". Потом я отправился в тюрьму за Мелиндой - блестящий план, нечего сказать! - хотя должен был предвидеть, что они перестрахуются от неожиданностей. Вероятно, часть моего плана базировалась на хитрости Ребенка, но другая - на моей собственной вспыльчивости, а Морсфаген знал меня как свои пять пальцев - или даже лучше.
Посмотри на себя, Келли, твердил я себе. Единственный в мире эспер, впитавший психическую энергию самого совершенного гения - и все равно в проигрыше. А все твое нежелание расстаться с иллюзиями.
До встречи с Ребенком и лечением у компьютерного психиатра я воображал себя неким священным персонажем, блистательным произведением божественной воли, Христом Второго Пришествия. Но оказался не более чем человеком и должен был потерпеть полный провал, чтобы понять это. Я вмешался в течение событий, подобно Богу, но не сумел справиться со страхом и болью, потому что ни страх, ни боль не совмещались в моем представлении с образом божества.
Теперь, совместно с Ребенком, я начал, не сознавая того, вновь примериваться к роли Бога. Возгордившись - ну как же, я эспер с гением в мозгах! - с презрением относился к простым смертным. И при всей своей самоуверенности, своем таланте и интеллекте потерпел поражение, ибо недооценил врага, как первый кроманьонец недооценивал неандертальца - до поры до времени.
До поры до времени...
Я поднялся. Ярость улеглась, на смену ей пришла решимость. Ну ладно, пусть я и не Бог. Я не всезнающ, не всемогущ и не выше этих военных чинов. Мне не искупить былую дурость, но по силам стать тем, с кем они не сумеют совладать. Причина, по которой Морсфаген и прочие смогли меня поймать, проста: они менее могущественны, но зато лучше организованы и уверены в себе. А я несобран и полон сомнений. Настало время познать себя, понять, что я такое и на что способен. Описав несчетное количество кругов по комнате, я снова опустился на кровать и расслабился. В эту ночь я узнал себя лучше, чем за всю жизнь.
Я запустил сканирующие щупальца в поток моего собственного сознания. Никогда не делал этого раньше, хотя теперь это казалось мне самой естественной вещью в мире. Может быть, я всегда полагал, что знаю свои мысли и в достаточной мере осознаю сам себя. Но, разумеется, как и любой человек, не имел ни малейшего представления о том, что творилось в моей голове. Копаясь в неисчислимом множестве чужих умов, я считал свой собственный чем-то вроде неприкосновенной святыни. Скорее всего, я просто боялся того, что могу там обнаружить.
Я исследовал себя. Рылся в своих Я, сверх-Я и Оно. И обнаружил, что чище, чем мог надеяться. Конечно, кое-что возмутило и напугало меня, но я усмотрел в этом родство с людьми, несмотря на свое искусственное происхождение.
В ту долгую ночь я понял наконец природу общества. Я верно судил о людях, видел в них низших. Некоторые и в самом деле были ниже меня, некоторые - равны, а некоторые даже в чем-то превосходили. Каждый проблеск разумной жизни на планете столь индивидуален, столь отличен от других количественно и качественно, что обобщения просто недопустимы. А вот общество действительно ниже меня - я всегда это чувствовал, только истолковывал неверно. Не человек. Общество.
Общество - это совокупность индивидуумов, не превосходящая отдельных своих частей. Каждый индивидуум может справиться со своей сферой деятельности. В правительствах и учреждениях те, кто наделен властью, избран править, вершить политику, воплощать идеи в жизнь. Они избраны обществом, каковое их и поддерживает, а поскольку все члены общества рознятся между собой и голосованием избирается нечто среднее, руководящие посты занимает посредственность. Интеллигенты голосуют за интеллигентных кандидатов, но больше этого никто не делает: все прочие не доверяют интеллигентам. Реакционеры и фанатики голосуют за своих лидеров, но кроме них за этих лидеров никто не голосует. В конце концов средние люди избирают посредственность - просто потому, что они оказываются в большинстве. А поскольку посредственности не хватает способностей решить проблемы различных групп общества, они создают скверное правительство и столь же скверные общественные учреждения, не доверяя интеллигенту и не полагаясь на его мудрость и страшась реакционеров и фанатиков, потому что эти люди угрожают прогрессу (непонятной сущности, которая - так учат простых людей - охватывает все сферы их жизни). Таким образом, они подавляют интеллигентов и реакционеров и заботятся о себе подобных. Но посредственность всегда остается посредственностью, и ей не удается толком заботиться о них, а потому коррупция процветает. Так вот и получается, что отдельный индивидуум способен разрешить проблемы в сфере своей деятельности, общее же правительство управиться не способно - разве что ему случайно повезет.
Возможно, люди и понимают это, но для меня все это оказалось открытием. Чтобы выиграть в гонке за выживание, нельзя действовать по правилам общества, ведь в большинстве случаев сражаться приходится не с обществом, а с конкретными людьми. Победить можно, только играя по своим правилам - и не со стереотипами, не с абстрактным представителем общества даже, а с реальным противником.
Мне надо вести себя с Морсфагеном не как с одним из военных заправил, а просто как с человеком. Его слабости кроются не в принадлежности к "товариществу" - оно слишком велико, чтобы иметь слабые места, - а в нем самом, в его собственной душе.
Однако это не решает моих проблем. Если я не Бог, не высшая сущность, как я вообще могу действовать? Разве могу вести себя как обыкновенный человек, если с рождения думал о себе как о чем-то особенном, священном - как о сверхчеловеке? Ведь это противоречит всем тем теориям, пусть и ложным, которыми я руководствовался все это время.
И вдруг я понял, что должен делать: стать наконец Высшей сущностью, Богом, которым всегда себя считал!
Я снова принялся мерить комнату шагами. Толстый ковер заглушал их, и только стук настенных часов нарушал гнетущую тишину.
Быть Богом...
Бог был заключен в теле мутанта - в теле Ребенка, столь же сумасшедшего, сколь и Он сам;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18