А они неминуемо должны победить. И
это невозможно, пока в Лемурии не существует даже правительства, а так,
вече какое-то. Поэтому там некому командовать и некому исполнять, а также
рапортовать и отчитываться. И что это такое, как не попрание демократии,
когда простой лемурский народ лишают самых элементарных прав управлять и
подчиняться. И они, те, кто туда идут, являются истинными носителями
прогресса и гуманности. Они смело протягивают руку помощи маленькой,
заблудившейся в прошлых веках, стране...
А внизу сдавленно дышала толпа новобранцев. Ипат же, забыв обо всем,
внимательно в нее вглядывался и искал в ней себя, такого, каким он был два
года назад. Наголо остриженного пацаненка, которого выловили на улице,
остригли и снабдили новеньким автоматом. Да, тогда-то он верил в эти слова
и благоговел. А потом, действительно, пошел защищать демократию. Еще бы не
пойти, когда в руках автомат. Всамделишный. Из него даже можно стрелять. И
патронов сколько угодно. С серебряными пулями...
А сейчас, два года спустя, Ипат глядел на этих будущих "защитников" и
думал о том, что же с ними будет дальше. А что там думать? Дальше -
просто. Загрузят в машины и повезут.
Ипат закрыл глаза и, опершись о стену вокзала, оказался снова в
Лемурии...
Они ехали по самой обыкновенной дороге. Но чем ближе к кордону, тем
она становилась чуднее. А после кордона - одни лишь сгоревшие становища и
бескрайняя пустыня. Голубой песок. Тишина, покой и безмолвие. А еще
длинная колонна машин. И в каждой из них солдаты, солдаты... И каждый
думает сейчас о своем. И вспоминает... Может быть, старый дом, знакомый с
детства двор и маму. Безусловно, какую-нибудь девчонку с расцарапанными
коленками, которая будет писать ему поначалу каждый день, но уже через
полгода забудет напрочь...
А потом на горизонте мелькнет гигантская мохнатая тень, да из кустов
вылетит отравленная стрела и вопьется в горло твоему товарищу. Считай -
повезло. И не только потому, что остался цел. Просто теперь ты знаешь, что
едешь не к теще на блины, а действительно воевать. И это понимание даст
тебе пусть мизерный, но все же добавочный шанс выжить. И вернуться...
А впереди, там, куда уходила колонна, бушевал закат. Иначе и не
скажешь. Лучи заходящего солнца странным образом искажались в воздухе
Лемурии и теперь походили на тысячи кровавых рук, которые тянулись к
цепочке двигавшихся им навстречу машин. Это было странно и боязно. А еще
существовала дорога. И на закате она начинала что-то нашептывать, и
поначалу едва слышно, но чем темнее становилось, тем громче. Когда же
наступала ночь, шепот переходил в явственное бормотанье. И так до самого
рассвета, пока не вставало мрачное, всклоченное солнце. И тогда
становилось видно, как туго приходится передним машинам. Об этом говорили
то и дело мелькавшие на обочине дороги еще дымящиеся, полусожженные трупы.
И чем дальше в глубь Лемурии, тем этих трупов становилось больше...
Временами казалось, что это будет продолжаться вечно, что они
миллионы лет будут вот так ехать, ехать... ехать... миллионы лет...
ехать...
И каждые два часа у какого-нибудь новобранца сдавали нервы. Тогда он
начинал палить по дороге или же заливался идиотским смехом, колотя чем
попало по головам своих товарищей. Колонна останавливалась, новобранца
успокаивали и снова трогались в путь... путь... путь... И угрюмое
молчание. Потому что говорить не о чем. И только иногда кто-нибудь
сплевывал на дорогу и вздыхал:
- Эх, самолетом бы...
Но все уже столько раз это слышали, что даже не поднимали глаз на
говорившего, и только если он повторял это как заведенный снова и снова,
кто-нибудь лениво говорил:
- Заткнись...
И опять ехать... ехать... ехать...
И думать о том, что действительно самолетом все было бы проще. Но
нельзя. Так уж устроено небо Лемурии, что ни один самолет не может в нем
летать. Камнем падает вниз на границе. Говорят, будто в старину какой-то
великий маг наложил на Лемурию проклятье. Это, безусловно, чепуха,
бабушкины сказки. Но самолеты, между тем, не летают. Падают. И поэтому
путешествовать по Лемурии можно только пешком или на автомобиле...
Ипат отвернулся от телевизора и, присев на край кадки, в которой
стояла худосочная пальма, подумал, что из-за невозможности летать над
Лемурией она так долго и была страной, о которой в прессе упоминают раз в
год, да и то как о каком-то курьезе. Дескать, есть вот даже и такая. Ну и
черт с ней.
А потом что-то изменилось в окружающем мире. Почему это случилось,
так никто и не понял, но достоверно известно, что в один прекрасный день
Верховный Предводитель, бессменный борец за демократию, человек, укравший
Созвездие Павлина, имел пятичасовую беседу с министром внешней политики. А
на следующее утро весь мир узнал, что в Лемурии, оказывается, большие
беспорядки. И все газеты стали об этом писать. Подробно и красочно. А
потом Великий Предводитель повелел ввести в нее войска. В целях защиты
демократии. И наступил покой. Правда, по ночам стали приходить цинковые
гробы да на улицах появились молоденькие увечные парни, у которых на груди
поблескивали совсем новенькие ордена. И тогда по всей стране пошли гулять
слухи. Они множились, мгновенно обрастая невероятными подробностями, и в
скором времени никто уже не мог понять, где правда, а где вранье. А тем
временем с экранов телевизоров упитанные дяди и тети-красавицы продолжали
твердить, что все нормально, обстановка стабилизируется и вообще вся
Лемурия с восторгом встречает войска, которые пришли ее освободить... и,
может, даже спички в магазинах подешевеют...
А по ночам, гулко шлепая деревянными ножками по мостовой, приходили
цинковые гробы и стучались в чьи-то двери. И все делали вид, будто их на
самом деле нет. И все отлично. Многие в это даже верили. Год, два, пять...
За это время обстановка в Лемурии стала еще лучше. И даже слухи утихли. К
чему слухи, если и так все ясно? Даже гробы стали восприниматься как нечто
привычное...
Ипат очнулся и ошарашенно посмотрел по сторонам.
Эх!
Он оттолкнулся от стены и пошел прогуляться по зданию вокзала,
рассеянно перешагивая через ребятишек, которые прямо на полу играли своими
прошлогодними снами. А их мамаши сидели на скамеечках и монотонно вязали
длинные, скучные сплетни, тщательно отсчитывая петли и стараясь не
пропустить ни одной достоверной подробности. Время от времени какая-нибудь
из них поднимала то, что у нее получилось, повыше и спрашивала у своих
подруг:
- Ну как?
И те одобрительно кивали, не отрываясь от работы, чтобы, не дай бог,
не пропустить свою очередь похвастаться сделанным. Иногда самая толстая из
них просовывала ногу под скамеечку, на которой сидела, и, тщательно
прицелившись, пинала в корму собственного крохотного мужа, который с
такими же мужьями других женщин прятался там. Мужик мгновенно летел вверх
тормашками, но уже через пять минут, всласть наматерившись, снова
присоединялся к тесному кружку таких же, как и он, обездоленных браком,
чтобы спокойно попить пивка, посудачить о женщинах и перекинуться в
картишки.
Ипат уже сворачивал за угол, к буфету, когда сквозь шум вокзала
пробился крик: "Проворонили, гады!" Наступила мертвая тишина. И в этой
тишине все услышали отчетливый шум мотора взлетающего самолета, который
постепенно перешел в клекот и стал удаляться.
Вокзал охнул и встал на дыбы. Воспользовавшись этим, Ипат проскочил
под стеной в том месте, где она приподнялась над полом метра на два,
кстати - вовремя. Стена мгновенно опустилась. А в зале аэропорта поднялись
душераздирающие вой и крик. Сквозь обширные окна можно было видеть, как
толпа ринулась к окошечкам касс. Несколько человек подскочили к служебному
входу и стали палить в него из старинных дуэльных пистолетов.
Прямо из стены вдруг выпрыгнула группа милицайтов, закованных в
старинные рыцарские латы и вооруженных дубинками и ночными горшками. Толпа
встретила их нестройным залпом, который, впрочем, не причинил милицайтам
никакого вреда. А из дверей багажного отделения и буфета, видеокооператива
и комнаты отдыха лезли уже другие вооруженные штакетинами милицайты.
Напрасно седой мужчина в лиловом парике размахивал веревкой и кричал:
"Линч!". Напрасно худая девица, одетая в штормовку с протрафареченной на
спине надписью "Беломорканал", щедрой рукой рассыпала по сторонам бомбочки
из магния и бертолетовой соли. Напрасно двое десятилетних пацанов швыряли
с верхней галереи цветочные горшки, подбадривая друг друга индейским
улюлюканьем. Напрасно...
Толпу быстро и организованно смяли, и она побежала. Под напором
людских тел входные двери были сорваны с петель, послышался звон стекла.
Словно паста из тюбика, толпа выдавливалась на улицу, где побоище сейчас
же прекратилось. Милицайты занялись патрулированием пустого зала, а те,
кто оказался вне вокзала, стали искать автоматы для продажи газированной
воды.
- А что, собственно, произошло? - спросил Ипат у одного из
пассажиров, одетого в штаны из мешковины. Больше ничего на нем не было,
если не считать майки, нарисованной масляной краской прямо на голом теле.
- "Что, что", - передразнил он. - Непонятно разве? Летающий крокодил
втихаря сел на взлетную площадку и прикинулся пассажирским самолетом. А
аэродромщики его проворонили и сто двадцать пять человек как корова языком
слизнула.
- А сбить не пробовали? - ошарашенно спросил Ипат.
- Сбить? Сбей его попробуй, если он над самой землей, на бреющем
полете... Эх, слушай, ты не знаешь, где тут можно попить?
Ипат пожал плечами. Парень махнул рукой и растворился в толпе.
Минут через пятнадцать народ вокруг вокзала рассосался. Милицайты
тоже успокоились. Несколько человек даже подняли забрала и, усевшись у
самого входа, мирно покуривали, время от времени спрашивая у тех, кто был
на площади: "А здорово мы вас?" Им отвечали неразборчивыми ругательствами.
Ипат подошел и спросил у одного из милицайтов, щит которого был
украшен замысловатым вензелем и гербом, на котором была изображены толстая
книга, очевидно свод законов, бутылка и что-то здорово похожее на женский
лифчик:
- А что, самолеты сегодня больше летать не будут?
Тот задумчиво оглядел его с ног до головы, потом бросил окурок в урну
и, прежде чем надвинуть забрало, сказал:
- Господи, ну конечно будут. Еще минут пятнадцать, все успокоятся, и
начнем запускать... Так что не волнуйся.
- А я и не волнуюсь, - сказал Ипат и ушел на поиски чего-нибудь
съедобного.
Вернулся он через полчаса, сытый, рассеянно ковыряя в зубах
заостренной палочкой.
Вокзал снова был полон. И кто-то что-то уже покупал, кто-то куда-то
спешил и толкался, кто-то улыбался, а кто-то плакал...
Ипат понял, что о похищенных людях уже забыли. А может, и не забыли,
просто поручили разобраться в этом деле кому нужно. А уж "кто нужно" в
этом разберется...
Так что не стоит и волноваться.
И можно лететь... можно лететь... можно... лететь... Лететь?
Он вдруг понял, что лететь ему на самом деле никуда не нужно. Зачем?
Он должен остаться здесь и найти ребят, с которыми был в Лемурии.
Как-то так получилось, что, вернувшись в свой родной город, они
рассеялись по дворам и улицам, потеряли друг друга. Если сейчас ничего не
сделать, они больше не встретятся, прочно запутавшись в паутине будней и
забот. Да, он должен их, своих друзей по Лемурии, найти. По одному.
Обязательно. О чем они будут говорить, когда встретятся? Да черт его
знает! Возможно, ни о чем. В этой мирной жизни, где все так похожи и все
так похоже и есть только одна забота - достать как можно больше денег, о
чем они, собственно, могут поговорить? Нет, скорее всего, они просто
посидят вечером на крыльце и помолчат. На теплом, нагретом за день
крыльце. И этого будет достаточно. Потому что тогда он, наверное, сумеет
понять что-то, для него совершенно непонятное... И, может быть, станет
другим, совсем другим... А там...
Итак, кто первый? Андрей? Рыжий, круглолицый Андрей по кличке
Трассер. Что же, он так он. Теперь остается его только найти.
Закрыв глаза, Ипат сосчитал до трех, и, когда кончилась бесконечно
долгая пауза, почувствовал, что держит в правой руке что-то. Открыв глаза,
он увидел, что это золотистый волосок, который убегал все дальше и дальше
и где-то там, квартала через два, сворачивал за угол.
Как это получилось, он не знал. Просто этому его научила бабушка
Маланья.
1 2 3 4 5