– У вас отличная комната, сэнсэй, мне у вас нравится…
Ничего себе – отличная комната! Беспорядочные груды старых книг и журналов… Клочки черновиков и карандашная стружка… Цветочный горшок, приспособленный под пепельницу, и обсыпанный перхотью стол… О вкусах не спорят, но подобные любезности явно не нуждаются в ответных репликах, и я промолчал, продолжая попыхивать сигаретой.
– Отличная комната, отличная комната, отличная комната… – повторил он несколько раз нараспев и вдруг, усевшись прямо, сказал: – И вы знаете, сэнсэй, чем мне ваша комната нравится? Вот этим ее настроением, тем, что в такой солнечный день у вас задернуты шторы… – Для землянина, наверное, это просто грязная конура, но для марсиан это именно то, что требуется. Ваше земное солнце слишком ярко для нас. Впрочем, еще хуже ваша чудовищная сила тяжести… Вы ее, конечно, не замечаете, как воздух, но для организма, прибывшего к вам из мира, где она составляет всего какие-то триста девяносто дин, жить здесь то же самое, что в скоростном лифте, который стремительно наращивает скорость. Нам снится ночами, как этот лифт прошибает потолок и уносится на край Вселенной. Возникает ощущение ужасающего одиночества. Вы знаете, у марсиан, живущих на Земле, неизбежно развиваются неврозы. Им кажется, будто утрачена твердая почва под ногами. И в конечном счете они начинают бояться открытого пространства, то, что противоположно так называемой клаустрофобии… Вот почему мне так хорошо в этой атмосфере, в этой комнате… Да, сэнсэй, вы отлично понимаете марсиан…
Надо же, какие бывают психи, думалось мне, но в то же время я, конечно, не мог не поразиться его взгляду на тяготение и все прочее. Рассуждения его не лишены вкуса и тонкости. И он, видимо, изрядно сроднился с мироощущением марсианина, раз сам, не опираясь на опыт, сумел выработать такие яркие чувственные представления. У меня, например, ничего подобного не получилось, хотя я долго пробыл среди своих воображаемых марсиан. (Расскажи он мне все это раньше, я бы, наверное, смог сделать лишних три-четыре передачи для своей программы.) Одним словом, хоть он и сумасшедший, но сумасшедший экстракласса… Внимание мое рассеялось, а между тем мне следовало быть настороже.
Непринужденно, взглядом оценщика, он оглядывал углы комнаты и вдруг, посмотрев на меня, вкрадчиво произнес:
– Что же это мы, однако… все как-то вокруг да около. Вот скажите мне, пожалуйста, сэнсэй, вы любите необычных посетителей?
– Нет, не особенно…
– Так я и думал. Даже по этой вашей комнате видно, что вы – человек необщительный. Вы, скорее, личность самодовлеющая, подозрительная и, несмотря на всю вашу мировую грусть, эгоистическая. Вам бы таких, как я, ваших почитателей, на порог не пускать, и вдруг вы приглашаете меня в свой кабинет и снисходите до дружеской со мною беседы. Согласитесь, есть в этом нечто противоестественное.
– Ничего подобного. Просто с чисто профессиональной точки зрения почитатель является достаточно важным гостем… И кроме того, ведь вы, насколько я понял, принесли какой-то сенсационный материал…
– Сенсация в том, что я не человек, а марсианин…
– А, да, да… Это, разумеется, поразительная сенсация…
– Ну вот, вы опять несете благоглупости. Как вы позволяете себе столь беззастенчиво лгать?
– Что вы имеете в виду? И почему это вы так выражаетесь?
– Ну, а как же? Как же еще? К вам, специалисту, является человек, называет себя марсианином, и вы не выказываете ни малейшего сомнения. Согласитесь, это абсурд. В чем же дело? Или со мной здесь шутки шутят?
– Вы меня как-то переоцениваете. Какой я специалист? Так, пишу для радио, кое-чем интересуюсь, конечно…
– Но ведь не сумасшедший, не идиот же?
– Ну, знаете… – Я было вспылил, но тотчас спохватился, что мой собеседник – псих, и если я поддамся на провокацию, расплачиваться придется мне, а не ему. Взглянув на часы, я убедился, что прошло всего пять минут. Еще двадцать пять минут… Только бы продержаться, скорее бы все это кончилось. – О таких вещах даже в газетах пишут.
– Сейчас уже не времена Уэллса, и вам должно быть известно, что на Марсе высокоорганизованных животных нет. Данные, более достоверные, нежели простые догадки, убедительно свидетельствуют, что в крайне разреженной атмосфере и при почти нулевой влажности жизнь, сколько-нибудь подобная земной, существовать не может. Или… – Он понизил голос и произнес, улыбаясь не то цинично, не то издевательски: – Скажите, сэнсэй, а может быть, я не кажусь вам высокоорганизованным животным, а? Не стесняйтесь, скажите! Каким вы видите мой образ? А? Не стесняйтесь, скажите! Каким вы видите мой образ?
Ну до чего же утомительный и настырный псих! Никогда не думал, что умалишенные могут быть такими въедливыми. Чем больше ты ему поддакиваешь, тем больше он вдохновляется и только запутывает нить. Но, с другой стороны, отказаться поддерживать разговор было бы еще опаснее. Не зная хорошенько, что ответить, я промямлил:
– Ну… это, видите ли, вопрос очень деликатный, сложный… Что представляет собой ваш образ? Понимаете, человеческий глаз – это не фотоаппарат, тут непременно примешивается элемент субъективности. Не даром же говорят, что сто голов – сто умов, не так ли? В конечном счете, если исходить из методов концепционных нормативов, сказать можно все, что угодно…
– Вот умора… – Он согнул туловище и захохотал, нарочито, с вызовом, раскачиваясь взад-вперед. – Значит, если вы не будете так на меня таращиться, то с концепционными нормативами ничего не выйдет? Неужели я настолько не похож на человека?
– Ничего подобного. Скорее, очень похожи. И если уж говорить откровенно…
– Совсем как человек, да?
– Разумеется, совсем.
– Почти неотличим…
– Да, решительно совсем как человек.
Он внезапно откинулся на спинку стула и, хлопнув в ладоши, разинул пасть так, что стали видны гланды. Я уже обрадовался было, что у него начался приступ эпилепсии, но, к сожалению, это оказалось просто приступом веселья. Он весь изгибался, взлаивал, как простудившаяся собака, вытирал слезы рукавом своей фланелевой куртки и говорил прерывающимся голосом:
– Ох, сэнсэй, умру… «Совсем как», говорите… Ей-ей, умру!.. Да ведь я же самый настоящий человек, сэнсэй! «Совсем как», говорите… Ну, вы меня совершенно убили!..
– Это что же, вы меня разыгрывали?
– А вы еще сомневаетесь?
– Ну, знаете ли, вы и фрукт, доложу я вам…
Он захохотал еще громче. Нечего сказать, лихо он со мной обошелся. Я ощутил жгучую горечь, словно мое сердце погрузили в крепкий рассол, но внезапно напряжение спало и все мне стало безразлично, и тут хохот моего гостя мало-помалу заразил меня. Мы хохотали дуэтом более трех минут. Он – пружинисто, как натянутая резина, я – расслабленно.

7

Дверь вдруг без стука отворилась, и в комнату просунулось озабоченное лицо жены.
– Какого вы чаю желаете? – осведомилась она.
Она силилась говорить небрежным тоном, но по всему было видно, что она подслушивала за дверью и исполнилась беспокойства. Когда мы принялись хохотать, она не выдержала и, воспользовавшись первым подходящим предлогом, вышла на разведку. Она открыла дверь в разгар идиотского ржания, и это вызвало у меня чувство протеста, но в то же время было приятно, что она волнуется за меня. Я понял, что обрел союзника на поле боя, и стал усиленно ей подмигивать, стараясь дать понять, что оснований для беспокойства нет, но она не понимала, и озабоченность все сильнее проступала на ее лице. Должно быть, нервная система гостя уловила мои сигналы. Его взгляд, как у теннисного судьи, несколько раз метнулся от меня к жене и обратно, затем, словно заметив нарушение правил, он уставился на жену и сказал:
– Чай – это превосходно… Ловлю вас на слове, мне бы чаю по-европейски… Европейский чай – самый обманчивый и безвредный из напитков. В отличие от зеленого чая или, скажем, от кофе решительно невозможно определить, дорогого он сорта или дешевого, если положить побольше лимона и сахара…
Только теперь я начал овладевать секретом обращения с этим человеком. Впутав сюда жену, я потеряю не только проценты, но и капитал. Мое подмигивание не достигало цели, и я стал показывать, будто отталкиваю ее ладонями, принялся раскачиваться и отчаянно мотать головой из стороны в сторону.
Жена, испугавшись, исчезла так же внезапно, как появилась. Тогда гость снова устремил взгляд на меня, яростно потер руки, словно разминая глину, и разразился вибрирующим смехом. Не знаю, смеялся ли он надо мною или смеялся над женой, приглашая меня присоединиться, во всяком случае, ничего приятного в его смехе не было. Голова у меня и без того была полна собственными заботами, и я не мог себе позволить заниматься чужими делами.
Однако до прихода женщины, звонившей по телефону, я должен был держать в узде свое внутреннее «я», готовое взорваться. Между тем яд, который оно выделяло, растекаясь по телу, сжигал меня. От нестерпимого зуда я непроизвольно прищелкнул языком и, чтобы замаскировать этот звук, опять натянуто хихикнул.
– Да, я – человек, – провозгласил мой гость, слегка наклоняя голову и демонстрируя деланную застенчивость. – В самом деле, сколько я ни хожу по улицам, ни разу меня не приняли за кого-нибудь еще…
– Никто и не сомневается. Глупости все это!
У него мгновенно опустились углы губ, и он зашипел торжествующим тоном:
– Ага, вот вы и признались. Значит, вы с самого начала были уверены, что я человек? А раз вы считали это ерундой, значит, вы с самого начала болтали мне что попало. Почему вы сразу не сказали мне напрямик, что марсианин не может быть совсем как человек?
Не зная, как поступить, я растерянно пробормотал что-то, а он с угрозой в голосе продолжал:
– Объясняйте, не скрывайте! Это же очень интересно. Или вы все-таки считаете, что марсианин может быть совсем как человек? Не верю. Это решительно невозможно, чтобы вы так считали. Сколько ни лгите, я все равно сорву с вас маску. Лучше уж сразу договоримся: вы мне не верите. Так?
– Видите ли…
– Чего там – «видите ли»… Бросьте разыгрывать невинность. Такая отъявленная ложь есть не что иное, как грубость. Превосходно, я решил вам ответить на эту грубость. Мой ответ прост и ясен, как дважды два. Короче говоря, сэнсэй, вы посчитали меня за сумасшедшего. Назвать меня сумасшедшим прямо в глаза вы не пожелали. Вы сделали вид, будто все в порядке, и стали ждать, пока я зазеваюсь, чтобы треснуть меня сзади по голове вот этим цветочным горшком и…
– Да нет, что вы…
– Вы опять лжете! Впрочем, логически рассуждая, принять меня за сумасшедшего было для вас вполне естественно, не так ли? А что это у вас такой вид? А-а, вот оно что… Теперь до меня дошло… Вы меня боитесь. Вы охвачены тревогой – еще бы, ведь вы разговариваете с сумасшедшим… И притом, кажется, буйным, а? Несомненно, какой-то благодетель вас предупредил. А кстати, мне кажется, что кто-то вам недавно звонил по телефону… Уж не моя ли это была жена?.. Ну-ну, не надо, что это вы так растерялись? Теперь уже лгать поздно. Так что она там насплетничала вам, моя супруга?
– Ничего она не насплетничала. Это был просто короткий разговор… Хотела удостовериться, пришли вы уже или нет…
– Скверно, скверно… Знаете, сэнсэй, как это ни странно, вы удивительно искренний человек. У вас на физиономии явственно проступает нечто прямо противоположное тому, что вы сейчас говорили. Ведь она вам сказала, будто я – буйный, всего три дня из больницы, не так ли? Ну вот, теперь все понятно. Ей же ничего не стоит наплести всякой ерунды. И вы, сэнсэй, – тут он внезапно наклонился вперед, – вы ей не верьте. Не хотелось бы мне рассказывать о нашем семейном позоре, но… Дело в том, что в действительности-то сошла с ума она, моя супруга. На вид она совсем обыкновенная женщина, и я бы не сказал, что она причиняет мне много хлопот, но что-то у нее там с наследственностью… Вы не обратили внимание на ее голос? Он несколько необычный…
– Гм… пожалуй. Какой-то этакий… пронзительный…
В ту же секунду он пристукнул по краю стола сложенными пальцами.
– Опять вы лжете! Прошу вас, сэнсэй, постарайтесь впредь не раздражать меня. А то у меня возникает такое чувство, будто под моей кроватью устроили себе гнездо полосатые москиты. Вы, разумеется, верите не мне, а моей супруге, и это вполне естественно, не так ли? Раз уж я, подозреваемый, утверждаю это, значит, так оно и есть, и нечего вам здесь путать. И прошу вас, давайте теперь говорить серьезно.
– Ну что ж, давайте серьезно.
– Итак, во-первых… – Он поднял руку и загнул один палец. – Вы поверили моей супруге и считаете меня душевнобольным, вышедшим из больницы. Так?
– Пожалуй, что и так…
– Далее, второй вопрос. – Он загнул второй палец. – Если я тем не менее вопреки этой клевете продолжаю утверждать, что я марсианин… Нет, никаких «если»… Я действительно утверждаю это со всей решимостью!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16