..
Закрыл глаза. Всегда хочется закрыть глаза. Когда так страшно.
Что ты по прежнему останешься моя...
Ручка двери повернулась вниз.
Не покидай меня, мне бесконечно жутко...
Дверь распахнулась, я ничего не видел, но слышал все.
Мне так мучительно, так больно без тебя...
Достаточно, - прошептал я и обрушил свое орудие вниз, так сильно, как
только мог.
Ой... - произнес растерянный голос, что-то большое грузно упало и
заскребло по металлическому порогу фургона. Я ударил еще, и еще, и еще, я
бил и попадал то в мягкое, то в пол, то в стенку, я молотил не прерываясь
до тех пор, пока не обессилел, потом упал на колени и открыл глаза.
Он лежал передней частью туловища на пороге, неестественно вывернув
сломанную шею. Головы у него фактически не было - монтировка ничего от нее
не оставила. Руки его были вытянуты вперед, а ноги стояли на земле, он был
очень похож на приготовившегося к старту пловца. Мне почему-то стало
смешно от этой мысли, я облегченно отбросил от себя инструмент и радостно
засмеялся.
Вот оно как.
Просто, как угол дома. Раз - и нету. Я теперь ничем не хуже их,
конечно, перед богом уже не оправдаешься, ну да и черт с ним. Очень
замерзли руки. А ведь совсем пацан, лет семнадцать, хотя я всегда плохо
различал возраста, ну почему ему дома не сиделось? Даже жалко как-то. И
тут я увидел автомат. Ясный, как любимая родина, автомат Калашникова,
который я так быстро разбирал и собирал в школе на уроках военной
подготовки. Да я был просто чемпион. Нас готовили к этому. Какая
дальновидность.
Холодный и угловатый. Здесь дернуть... Нет, уже дернуто. И с
предохранителя снят. Хотя стоп, ведь он же стрелял. Нет, надо новый
магазин. Где он там у него? Я попробовал перевернуть мертвое тело руками,
но руки дрожали от возбуждения, а парень этот расположился в такой позе...
Пришлось двинуть его ногой в плечо, солдат сполз и тяжело шлепнулся в
мерзлую траву. Да, действительно, на поясе у него пристегнут. Я выпрыгнул
из фургона, перезарядил автомат и осторожно заглянул за побитый угол
нашего грузовика.
Их было двое.
Они стояли на опушке недалекого леса и что-то горячо обсуждали. Ну да
ладно, обсуждали и обсуждали, я сжал автомат покрепче и нажал на спуск.
Главное - не останавливаться, повторял я себе сквозь грохот, вспомни
компьютерные игры, главное - непрерывность. Стреляющий автомат оказалось
гораздо сложнее удержать в руках, чем даже отбойный молоток, но моя
тактика возымела свое действие - один из них упал. Другой бросился на
землю и только чудо (или опять он?) спасло меня от пули - я еле успел
нырнуть за грузовик. Черт возьми, а война, оказывается - тяжелая штука.
Мне совсем не хотелось больше стрелять. От ствола шел пар, я бросил
автомат на землю, сунул руки в карманы и напрягся, стараясь удержать
тряску во всем теле.
Раздался еще один выстрел. Интересно, столько их еще осталось? В
фургон лезть не имело смысла, перебежать на другую сторону дороги...
дороги? Подождите, а как мы здесь оказались? Это же шоссе! Идиоты, их
понесло на собственную смерть! А я все проспал, сволочи, мы же
договаривались искать деревню, зачем же на дорогу... тихо... вот и они...
Гравий на обочине отчетливо поскрипывал и осыпался под торопящимися
шагами. А как все было красиво, как в романе. Как первая женщина, тогда,
на даче, я все до мельчайших подробностей помню - не дадут прочувствовать
до конца. Интересно, сразу убьют, или отвезут куда-нибудь? А если сдаться?
Выйти сейчас с поднятыми руками и дружелюбной улыбкой? Сказать, что это не
я, что тот, который стрелял, который убил - он убежал, я его отговаривал
стрелять, но он и меня хотел убить, я еле спасся... Нет, не выйдет.
Не вышло. Это не я сказал, это как гром среди пляжа - не вышло. Из-за
угла машины так просто появился Петя, держа в руках это дурацкое
стариковское ружье.
Я стоял заткнувшись, мне просто нечего было ему сказать. Надо
сматывать отсюда, - быстро проговорил Петя, - я видел, как они по рации
помощь кричали. Нас будут искать.
Мы обошли грузовик - спереди на него было жалко смотреть. Лобового
стекла не было, в радиаторе и крыльях - десятки дыр, а в кабине - залитый
кровью Саша. Петя открыл дверь и внимательно всмотрелся в его неподвижное
лицо. Неподвижное лицо Саши - дикая картина, у него не могло быть
неподвижного лица, оно двигалось даже когда Саша спал. Он еще живой, -
сказал Петя и потряс Сашу за плечо. Тот не шевельнулся, но я сам видел,
как неровно поднималась и опускалась его пробитая во многих местах грудь.
Ну, и что мы с ним будем делать? Я даже не понял вопроса. То есть, как
это, что? Должна же быть где-то машина этих солдат, откуда-то они здесь
появились? Возьмем машину, Сашу туда - и назад. И что мы там будем с ним
делать? - поинтересовался Петя. Да, действительно, сделать мы ничего не
сможем. Он был весь в крови, абсолютно весь. Петя выругался и бросил ружье
на асфальт, потом зашел за угол грузовика и зажурчал. Зачем заходил? Как
маленький, - подумал я и подобрал ружье. Мне не хотелось здесь больше
оставаться. Какая разница? - крикнул я, - мы заберем его, он умрет,
закопаем, табличку, год рождения, черточка, год смерти, водки выпьем, все
дела. Нет здесь никакой машины! - заорал на меня Петя, выскочив на
середину дороги. Они сидели на обочине и играли в карты, вон, видишь
карты? (действительно, лежали на обочине карты...), - а как только мы
появились - вскочили и начали стрелять! Все! Они как будто ждали нас! Тут
заорал и я, какого черта их понесло на шоссе, почему они не поехали в
другое место, деревню новую искать, как договаривались? Потому что это уже
не имело значения, - в первый раз спокойно ответил он.
Как это, не имело? - не понял я.
Там, у поворота к нашему дому, помнишь тот поворот? Там везде были
следы танков. Нас обложили. Саша видел эти следы, когда ходил за
сигаретами, к тем, к шоферам. Мы хотели сбежать. Мы хотели сбежать сразу,
но ты забрал ружье, мы почему-то считали, что без ружья нельзя и остались
еще на одну ночь.
Значит они не забыли нашего триумфального исхода из Москвы, подумал
я, а вслух спросил, почему же они бросили остальных? Петя ответил, что ни
к чему остальные, что от них толку никакого, что хотели взять Аньку, но
она спала с ирландцем, будить ее означило бы разбудить всех. А если они и
живы сейчас, то им осталось совсем недолго. Все равно найдут.
Я опять стал орать на него, что они подонки, что бросили, а теперь я
тоже вместе с ними свинья, хотя не хотел никого бросать, вообще не хотел
никуда ехать, мне Анька только и нужна, я пойду назад, раз не на чем ехать
- пойду пешком.
Ну иди, давай! - кричал Петя, - теперь уже все равно, что делать, все
равно, куда идти - нас убьют, достанут и убьют, это лишь вопрос времени!
И я пошел. Повернулся и пошел через маленькое поле в лес. Я шел по
этому полю, а Петя надрывался мне вслед, от говорил, что я идиот, что идти
черт знает сколько, что я не найду пути, если пойду не по шоссе, а если
пойду по шоссе, то мне не прожить и пятнадцати минут, потому что сейчас
здесь будут солдаты, много солдат, целая толпа солдат, возможно даже полк,
и все они будут хотеть только одного - убить меня. Я почти вошел в
деревья, когда небо потемнело, тусклое солнце скрылось, и на все вокруг
надвинулась стремительная тень большого серо-зеленого вертолета. Он
вынырнул из-за вершин прямо надо мной, очень низко, и через секунду
тяжелый вязкий грохот заполнил весь мир, заглушив Петины крики и
автоматную очередь, которую он выпустил в топливный бак грузовика.
Я уже был в лесу и обернулся. Петя огромными прыжками мчался через
поле ко мне. Земля вскипала веселыми фонтанчиками, но вертолет летел
слишком быстро и пули его перелетали Петю, он успел нырнуть в зеленую зону
и мы ринулись вглубь темного леса, у нас было время, пока вертолет
развернется и полетит за нами. Мы бежали изо всех сил, а сзади нас на
дороге красиво, как в кино горел успевший уже стать для нас родным
грузовик, в кабине которого полулежал дышавший еще Саша, наша вера и
опора, наша казавшаяся вечной поддержка.
Бежали почти час, пока не дошло, что бояться уже нечего, ну если не
уже, то по крайней мере, пока. И перешли на шаг. И шли молча. Он - чуть
спереди, я - чуть сзади, как обычно. Вертолет еще пролетал над лесом, но
они не могли нас видеть. Вот такие простые вещи. Конечно, они прочешут
лес. Утро, какое холодное утро, когда-то до всего этого я такими утрами
мерз в пути на работу, набитый автобус, все в огромных одеждах, мешающих
проходу, переполненное метро, боже, о чем я думаю, ну к чему все это,
теперь я уже точно знаю, что осталось совсем недолго, надо привыкнуть к
этой мысли, да я уже и привык к ней, только вот что делать то время, пока
жизнь еще есть - никак не могу понять. Сажать дерево? Могу посадить,
отломать веточку и посадить. Дом строить и сына растить - не успею.
Человека убить? Уже убил, даже двоих. Хотя я не видел их глаз. Теперь у
меня в ружье всего один большой картонный патрон, и когда они нас обложат
окончательно, я не должен промахнуться. Хотя почему - нас? Я не хотел
никого убивать, я бы не сделал этого никогда - инстинкт самосохранения,
необходимая самооборона, даже суд за это оправдывает. Это все Петя с Сашей
- убивали и убивали, они даже Аньку убили, как еще назвать то, что они ее
бросили там? А я не хотел. Ну и что, что они стояли у нас на пути? Анька
ведь не стояла! Она все правильно сказала - мы сволочи, каких мало. А
теперь ее, наверное, уже нет. Или даже хуже - эти свиньи солдаты не убьют
ее сразу, они будут измываться над ней, они замучают ее до смерти. И все
из-за этих двух идиотов. Ну зачем он побежал за мной? Оставался бы там,
раз уж решил убить Сашу до конца. Это, по крайней мере, было бы красиво. Я
поднял глаза от падших листьев и посмотрел на Петю. Он шел, нервно грызя
длинную сосновую иглу и не замечая ничего вокруг.
Под взглядами тысяч дерев. Мы с ним идем, как под конвоем - вряд ли
эти деревья сочувствуют нам. Они даже не шумят - просто молча смотрят, как
глупые христиане на сжигаемую красавицу. Так жалко нас. Или может, это
только Петя идет под конвоем - как человек, вызвавший огонь, самое
неприятное для этих деревьев. А я - их уполномоченный, суровый жандарм, у
меня ружье, а Петя свой автомат бросил на поле, когда убегал. Как все таки
будет обидно, когда они нас найдут, а они нас обязательно найдут - уж
теперь-то, когда мы столько дерьма натворили. И что самое обидное - ведь
если бы он не побежал за мной, никто из них так и не узнал бы о моем
существовании, ведь все, кто меня видел уже того... Мертвы. Надо с ним
разойтись, что ли? Пусть он идет себе, а я уж найду занятие. Первым делом
доберусь до Аньки, господи, сделай так, чтобы я не увидел ее
изнасилованного трупа, когда вернусь. Потом надо выбраться из области,
вряд ли теперь в деревнях можно жить. И в Рязань. Или в Новгород.
Интересно, а что на севере происходит? Хорошо бы дожить до лета, а там - в
Карелию, найти брошенное лет сто назад селение и заняться натуральным
хозяйством. Нарожать с Анькой детей, я хочу девочку, скажем, Машу, а если
мальчик - то, скажем, Василий. А что, хорошее имя. Да, пусть будет
Василий. Я буду вставать часов в пять утра, а Анька - еще раньше, она
привыкнет, я уверен. На столе уже завтрак, простой и сытный, все
собственных рук. И на охоту. Найду за зиму патронов к этому ружью, а не
найду - лук сделаю. Буду промышлять дикую птицу. А Анька - ждать меня и
возделывать огороды. Все успокоится. Надо только эту зиму продержаться,
можно еще, например, в Тверской области на болотах жить - туда они вряд ли
доберутся. Все будет хорошо, родная моя, этот, на небесах, - он помогает
мне, мы не в самых плохих с ним отношениях. Ты знаешь, по-моему ему все
равно, грешил человек или нет. Он и так поможет, ему там, видать, скучно
совсем - вот он и помогает кому не попадя. И солдатам наверняка помогает,
а потом сидит и смотрит - кто кого. Сам себя побеждает. Сам с собой
поигрывает. Онанист. Я скоро приду к тебе, жалость моя. Может, ты и не
ждешь меня совсем, но поверь, со мной не так уж и плохо. Я ведь почти все
умею. А если...
Из раздумий меня выдернул очередной заход вертолета. Надо
расходиться. Прости меня, друг дорогой, но у меня есть еще дела.
Я стал незаметно отставать от задумавшегося Пети, все больше и больше
- он ничего не замечал. Ему сейчас все равно, куда идти. У него нет такого
дела, как у меня. У него нет Аньки. А у меня она есть, пусть даже и меня у
нее нет, но она у меня есть.
1 2 3 4 5 6 7