На миг Олкрин закрыл глаза. «Надо успокоиться. Только успокоиться». — лихорадочно шептал разум. Струйки пота бежали по лбу, затекая в глазницы. Разум призывал успокоиться, но мысли скакали, как безумные, и паника только нарастала. «Всё! Конец! Деться некуда!» — кричал кто-то внутри, перекрикивая голос рассудка. Олкрин в отчаянии зажал уши руками и затряс головой. «Так! Успокоиться нельзя. Значит, не будем успокаиваться. Пусть идёт, как идёт». И вдруг безумные мысли, как по команде, почти улеглись, и разум получил возможность рассуждать почти как обычно. «Был бы меч, можно было бы и змей отогнать, и попробовать выбраться», Но меч остался в доме, и развивать эту мысль не имело смысла. Кричать? Первый, кто отреагировал бы на крик, были бы сами змеи. Но, может быть, услышали бы и солдаты на дворе.
— Привет, красавчик! — донеслось сверху. — Ну как, нашёл травку?
Олкрин не стал даже смотреть вверх.
— Ну, я пошла. Мне тут больше делать нечего. А за науку — спасибо. Тебе-то уж и ни к чему, а мне — в самый раз. Не скучай там с моими змейками!
Судя по удаляющимся шагам, Раглинда несла с собой какие-то вещи. Вероятно, те мешки, о которые Олкрин споткнулся в дверях. Значит, солдаты уже не могут её задержать. Стало быть, кричать тем более бесполезно.
Клубки змей угрожающе зашевелились.
«Если страх побороть нельзя, то его надо сделать союзником» — стал он лихорадочно вспоминать самые главные уроки. «Сильный страх раскрывает золотой ларец со скрытыми силами. Этот ларец покоится там, где копчик. Надо направить туда чувство и мысль. Пока не поздно… Нет! Опять всё сорвалось!» Торопливо и сбивчиво, начиная всякий раз заново, Олкрин принялся готовить себя к глубокой медитации. Надо было выйти на образ учителя. Опыта парной медитации было критически мало. Лишь несколько раз они входили в контакт на расстоянии, создавая единый духовный канал, и всегда течение этих медитаций направлялось и контролировалось волей и опытом Сфагама. Теперь Олкрин должен был всё сделать сам.
* * *
Стояла уже глубокая ночь, а разговор Сфагама с Тимарсином всё ещё продолжался. Писцы исправно скрипели перьями, не упуская никаких, даже самых мелких подробностей. Собеседники сидели за столом напротив друг друга. Перед ними стояли кружки с пивом и тарелки с орешками. Сфагам, впрочем, ни к чему этому не притрагивался. Тимарсин то и дело извинялся за причинённое беспокойство и затем задавал всё новые и новые вопросы.
Усердие тайного секретаря было для Сфагама вполне понятным. Не оказавшись во время переворота в городе, Тимарсин должен был теперь показать дальнему и высокому начальству своё сыскное рвение. Он явно хотел расширить круг виновных, выискивая всевозможные косвенные улики, вникая в мельчайшие тонкости поведения всех, с кем только столкнулся Сфагам в тот богатый событиями день, а также несколько раньше и несколько позже. Сфагам отвечал подробно и обстоятельно, не давая, однако повода Тимарсину кого-либо в чём-либо заподозрить. Этот прожжённый старый лис со своими уловками и вязкими лукавыми разговорами вызывал у Сфагама чувство глубокого презрения. «Любить… всех любить… Так учат… Можно любить старика, страдающего от подагры, у которого ничего в жизни не осталось. Но любить этого старика, если он готов, чтобы выслужиться перед начальством, отдать в руки палача кого угодно? Самых случайных людей. Нет, весь мир любить нельзя. Вернее, нет! Любовь к миру — это необходимая ступень, поднимающаяся над слепым и недалёким плотским эгоизмом. Но является ли эта ступень последней? Кто знает, может быть, на следующей ступени человек опять получает право иногда проявлять и презрение и даже злобу. Ведь это тоже человеческое… Надо только осознавать и контролировать».
— Да, именно доспехи с красной перевязью были тогда на нём. Нет, знаков отличия не было, — ответил Сфагам на очередной вопрос.
Внезапно, его внутренний голос будто откликнулся на неожиданно сильный импульс извне. Олкрин! Образ ученика, смутно мерцавший в подсознании в связи с какой-то неясной тревогой, вдруг обрисовался предельно ясно. "Опасность. Смертельная. Страх. Смятение. Но выход выбран правильно. Теперь он пытается совместить свой центр сознания с моим. Сфагам начал встречную медитацию, подключая тонкое зрение. Степень его мастерства была такова, что он мог входить в глубокую медитацию, не выводя сознание из обычного внимающего и активного состояния. Как и тогда, в доме лактунба, он мог следить за противником, слушая при этом рассказы Гембры, так и сейчас он устремил своё сверхсознание на помощь ученику, продолжая нелепый и нестерпимо скучный разговор с Тимарсином.
* * *
«Центр сознания, центр сознания, где он?». Отчаяние уже стало холодной рукой подбираться к сердцу, грозя окончательно сломать состояние полусостоявшейся медитации, когда рыхлое и слабое сверхсознание Олкрина, беспомощно шаря в пустом и отчуждённом эфире, вдруг было подхвачено и притянуто к себе мощным потоком энергии учителя. Золотой ларец открылся, и поток энергии поднялся вверх по позвоночнику, мощной вибрацией затрепетав на макушке. Внутри что-то мгновенно разжалось. Страх исчез, как и не было. И золотым дождём хлынуло в душу всепоглощающее чувство любви. Это не была любовь к чему-то или кому-то. Это была любовь ко всему на свете. К учителю, к траве, к деревьям, к звёздному небу и к этим самым змеям, которых он так неделикатно потревожил, напугал и растолкал. Золотой поток любви и тепла сгладил щетину колких нервных страхов и беспокойных прыгучих мыслей. Они исчезли вовсе. Исчезло время и пространство, стиснутое в этой сырой тесной яме. Весь мир сжался в точку, а сознание воспарило на крыльях свободы. Свободы и сострадающей любви, сопричастной переживаниям всех живых существ.
Олкрин сидел неподвижно, скрестив ноги в позе глубокой медитации, не чувствуя своего тела, и не слыша ничего вокруг. По лицу его текли счастливые слёзы. Змеи неторопливо ползали по его недвижному телу, заползая в широкие рукава балахона и обвивая шею, вновь вылезая наружу.
Настал день. Медитация Олкрина продолжалась. Учитель продолжал держать её под контролем. Единственное впечатление дня, вклинившееся в сознание Олкрина, заполненное лучезарными видениями, был причудливый танец змей, которые, собравшись тройками, стали кружиться у него перед глазами. Эти змеи были теперь для него самыми близкими существами, даже почти частью его самого. Он чувствовал всё, что чувствовали они, а они стали как ручные.
Когда же светлые ощущения стали подспудно угасать и начал давать о себе знать тяжкий привкус страданий усталого и измождённого тела, был уже вечер следующего дня. Но до сознания Олкрина это не доходило. Он медленно выходил из медитации. Учителя с ним не было. Лёгкий нервный ветерок поколебал тёплое русло покоя и расслабления. «Всё ещё ночь», — подумал юноша, выходя из оцепенения. «Интересно, сколько времени прошло?» Змеи в другом конце ямы мгновенно почувствовав перемену, слегка забеспокоились. Олкрин закрыл глаза, боясь думать и шевелиться. Но мысли, те самые тревожные колючие мысли, уже предательски лезли в голову. Совершенно явственно Олкрин понял, что ещё немного — и его сознание взорвётся и выйдет из-под контроля.
Что— то мягкое коснулось его носа и, скользнув по щеке, уплыло в сторону. Парень открыл глаза. Перед глазами проплыл растрёпанный конец толстой верёвки.
— Олкрин, — раздался сверху тихий голос.
— Учитель! — взорвалось всё внутри.
— Тише! Поднимайся медленно и отгоняй мысли.
Олкрин поднялся и тут же чуть было не упал, наступив на подвёрнутую ногу. Змеи встревожено зашевелились. Медленно, не делая резких движений, ученик полез вверх по верёвке. Перевалив, наконец, за край ямы и ступив на твёрдую землю, он молча бросился в объятия учителя. Они долго стояли так на краю ямы, пока Олкрин, в конце концов, не оказался в состоянии разжать объятия и взглянуть в лицо Сфагама. Губы парня беззвучно шевелились. Его тряс тот шок, «который после».
— Я… теперь… прости. Как во сне. Всё теперь…
— Не говори ничего. Думай только об отдыхе.
Олкрин вздохнул и расправил плечи, будто очнувшись от тяжкого сна.
— Пойдём в дом, тебе поесть надо и воды попить обязательно, — позвал Сфагам, — и ногу твою посмотреть надо.
— Я сейчас! — Олкрин быстро, насколько позволяла лёгкая хромота, метнулся в сторону и вскоре вернулся к яме с длинным ворохом сухого плюща.
— Сейчас! Надо змей выпустить. Умрут они там без еды. Кормить-то их теперь некому, — озабоченно говорил Олкрин, спуская плющ в яму. — Так! Вот теперь они выползут.
— Олкрин, — серьёзно сказал Сфагам, — ты поднялся на следующую ступень. Я бы никогда не решился подвергнуть тебя такому испытанию, но тут уж сама жизнь вмешалась. Я очень рад за тебя. Ты даже не представляешь, насколько. Я ведь боялся идти с тобой к гробнице.
— А теперь?
— И теперь боюсь, но меньше, — улыбнулся учитель. — Ну, пойдём всё— таки в дом. Ты думаешь, всё кончилось? Тебе надо вернуться в нормальное состояние.
— Ох уж этот дом! Будь он проклят!
— Не делай шагов назад. Дом ни в чём не виноват. Силы здесь плохие крутятся — это точно. Но это не повод для проклятий.
— Сколько же я здесь просидел?
— Почти сутки.
— Вот это да! Смотри, а эти всё сидят, — парень указал на неподвижные фигуры солдат за столом возле дома.
— Они давно мертвы. Она убила их ещё до того, как заманила тебя в яму. А ты и не заметил.
— Пойдём, пойдём, — поторопил Сфагам ученика, который остановился, не в силах оторвать взгляд от застывших фигур отравленных солдат с чёрно-синими лицами.
— Вот чистая вода, и хлеба поешь обязательно. Вот этот можно есть, он без добавок из спорыньи. Я проверил. Потом — сразу ложись. Я тебе помогу успокоиться. И ни о чём не думай. Говорить будем завтра, когда отъедем подальше. Как нога?
— Почти прошла.
— Ну и хорошо.
— Учитель, — тихо заговорил Олкрин, когда они улеглись рядом на широкую низкую кушетку, возле остывшей печки, — а куда она сбежала, как ты думаешь?
— Куда она бежала, я не знаю. Но знаю точно, что её поймали мужики на дороге. Нашли в мешках много всякой колдовской дряни и потащили прямёхонько в управу. Я как раз оттуда ехал. Усвоили, они, стало быть, наши уроки.
— И что с ней теперь будет?
— Думаю, то же, что и со старухой, и с той компанией из Амтасы. Что тут может быть особенного? Разве что Тамменмирт захочет ублажить своего палача и даст ему пофантазировать. Хотя, вряд ли… Каждый ищет то, что хочет, а находит то, что заслуживает, и, бывает, сильно удивляется, когда эти вещи почему-то не совпадают. Поговорим завтра. Отдыхай.
Глава 33
Подошёл к концу второй день пути пленников. Солнце уже село, и лощины невысоких, покрытых густой растительностью гор погрузились в глубокие сумерки. Порывы прохладного ночного ветерка то и дело заставляли вздрагивать пламя костров, вокруг которых будущие рабы, в окружении своих бдительных охранников, расположились на ужин и ночлег.
Закинув руки за голову, Гембра лежала на траве, глядя в быстро меркнущее небо, на котором всё ярче проступали звёздные блёстки. А луна уже сияла почти нестерпимо ярко. Со стороны соседнего костра доносились звуки песни.
Мой демон проснулся и голос подал
С тех пор я и радость, и сон потерял
Устроился ловко он в сердце моём,
И нет мне покоя ни ночью, ни днём.
Оставил я труд свой — мешок на плечо,
И бросил жену, что любил горячо.
И слёзы в покинутом доме — не в счёт
А демону мало, кричит он — ещё!
Мне люди не братья, ведёт меня рок
Кривыми путями позорных дорог.
Гордыня буянит, а совесть — молчок
Но демону мало, кричит он — ещё!
Утратил я вкус и стыда и любви,
И руки мои уж в невинной крови,
Мне мил только звонкой монеты расчёт,
И демон доволен, но просит ещё!
Нетвёрдый голос поющего то становился чётче, то терялся в нестройном хоре подпевающих.
Последнее время Гембра всё чаще вспоминала слова Сфагама, сказанные в одной из их первых бесед. «Ты живёшь, словно во сне. Тело мечется, чувства кипят, а сознание спит». Задумываясь над этими словами, она стала догадываться, что ведут её по жизни некие сторонние силы. Всякий раз они бросают её в пучину самых невероятных приключений, но они же её и выручают. Выходит, что, считая себя совершенно независимой и гордясь этим, она на самом деле ничего не решала и не выбирала самостоятельно. Всё происходило само собой — сторонние силы иногда диктовали, иногда нашёптывали единственные решения, и, бессознательно полагаясь на них, Гембра, по сути, не ведала тяжести выбора. Так было с самого детства. Вера в надёжность ведущих её сил придавала ей и отчаянную храбрость, и, порой, опасную опрометчивость, и нежелание, да и неумение, думать о будущем. Беседы со Сфагамом поначалу пробудили в ней интерес к воспоминаниям. Но окунувшись в прошлое, состоящее из множества легко перелистанных дней, она не нашла там ничего, кроме пёстрого калейдоскопа ярких приключений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51