И Рональд понял, что уже в третий раз стал свидетелем странной аллегории.
На солнце набежали тучи, и сделалось холодно. Он вошел в избу, где обычно Жан пьянствовал среди покорно внимавших его россказням мертвецов. Народного сказителя на сей раз не было, ревенанты и вовсе не обратили на него почти никакого внимания, только вполголоса поздоровались. Рональд уселся на лавку.
Как бы их спросить, думал он. Ведь наверняка насторожатся и начнут увиливать.
В дом вбежал радостный Эмиль и полез на руки к деду.
Он уже видел эту картину: ребенок взбирался на руки к дедушке-мертвецу. Это была та же самая картина — за одним-единственным исключением…
Ребенок был мертвый.
Рональд вскочил со стула.
— Эмиль! — крикнул он, весь дрожа. — Ты как это?… Ты зачем?… Мы спасли ведь тебя…
— Я, дяинька, выбор сделал, — отвечал Эмиль, смотря тусклыми глазами на рыцаря. — Муторно на этом свете живым… А мертвым — весело.
— Нет! Нельзя… — Рональд одним прыжком оказался у скамьи и поднял деда за шиворот. — Давайте обратно оживляйте!
И сам понял, как глупо звучат его слова.
— Твари! Это вы детей воруете! Вы весь мир хотите умертвить! — он отбросил мертвеца в сторону, словно мешок с картошкой, выхватил из ножен меч и замахал им, беспредметно, никого не рубя и даже не пытаясь.
Ребенок спокойно смотрел на него, мертвецы — тоже. Рональд спрятал меч в ножны, погладил Эмиля по голове. Волосы — самая мертвая составляющая человеческого тела и оттого такая схожая, что у живых, что у ревенантов, — мягко ласкали его пальцы.
Он выскочил на улицу, словно очумелый побежал по двору, распугивая кур, выскочил на дорогу — и нос к носу столкнулся с Мишелем.
— Прочь от меня!
— Зачем вы грубите? — кротко улыбаясь, спросил Мишель.
Вместо ответа Рональд, уже совершенно себя не сдерживающий, ударил его мечом, пусть и плашмя. Мишель поймал Исмигуль и, совершенно не боясь порезаться, выдернул у него из рук прямо за лезвие. Рональд бросился на мертвеца с кулаками, но тот преловко увернулся, и рыцарь едва не упал в грязь.
Они дрались молча, бессмысленно, на фоне страшного свинцового неба, к которому уходил далекий горизонт. Рональд боксировал, а Мишель уклонялся, время от времени совершая неуловимо быстрые движения.
Наконец граф совершенно запыхался и остановился.
— Ну вот, теперь можно и поговорить спокойно, — невозмутимо заметил Мишель, чье лицо после продолжительной схватки не поменялось ни на морщинку.
— Не о чем нам говорить.
— Ну как же не о чем? О Муравейнике, например.
Рональд мрачно посмотрел на желтое лицо, казавшееся вырезанным из дерева.
— Ты все поймешь. Самое главное — запомни, я — не враг твой. Остальные мертвецы — быть может. У меня свое мнение по поводу всего этого. Выслушай меня.
Рональд кивнул, но кулаки его были по-прежнему сжаты. Они шли вдоль реки, не глядя друг на друга.
— Я говорил, что умер от пьянства. Так вот: это неправда — хотя мне и удалось убедить в этом и Полифема, и всю родную деревню. Я ведь один из первых мертвецов, которые здесь появились — поэтому меня мало кто помнит: даже старики уже забыли, что когда-то здесь жил счастливый парень, женатый на самой красивой в мире женщине.
Тебе известно: они пришли нас поддержать, спасти. Люди поверили им, и тогда их стало появляться все больше.
Я помню, когда впервые увидел мертвеца. Я собирал хворост в лесу и вдруг услышал голос за спиной: «Помочь?». Я обернулся — и поджилки затряслись: передо мной стоял наш покойный староста, Варфоломей. Лицо его было желто и странно печально. Я закричал и убежал — а вечером он пришел ко мне в гости. Как я догадался, что он собирается ко мне прийти, — не знаю до сих пор, но страх мне подсказал все в точности.
Мы с Анной собирались обороняться до последнего: на стенах мелом начертили кресты, а дверь решили заколотить наглухо — но не успели… он как раз вошел, когда мы искали гвозди. Я схватил топор, но он поднял руку и глухо произнес: «Дайте приют страннику!». Анна зашептала мне на ухо, чтобы я не противился — может быть, он и правда уйдет по доброй воле. Он присел на стул и стал греть руки у очага, затем заговорил.
«Я пришел предупредить: маркизовы слуги скоро придут по ваши души. Страшные наступают времена, и настолько стало нам неспокойно в своих могилах за своих детей и внуков, что мы решили прийти вам на помощь. Пока нас совсем мало, но подожди — просыпаются и другие, ворочаясь в земле; скоро, скоро будет вам надежная поддержка и избавление».
У меня мурашки по коже бежали, но чувствовал я, что говорит он правду. Ибо по деревне ходили слухи, что маркиз строит новых чудовищ, чтобы окончательно избавиться от своих крестьян и переложить заботы о деревне на плечи языческих уродов.
Он посидел у нас совсем недолго, затем встал и собрался уходить. «Страшна судьба твоя, человече!» — сказал он мне. — «Однако будь тверд и спаси то, что тебе дороже всего на свете».
Мы сидели ошарашенные, и тут за окнами раздался вой, и вбежали… волки, четверо огромных серых тварей. Они словно улыбались кровожадными пастями и глядели на нас, не мигая.
Затем они перекувырнулись и превратились в обычных деревенских парней. Кое с кем из них я дружил в детстве. Теперь это были мордатые наглецы; они похотливо смотрели на Анну и с издевкой — на меня.
«Великую честь оказал тебе маркиз! — закричали они. — Выяснилось, что в жене твоей есть некоторая доля благородной крови: некий похотливый граф соблазнил ее прабабушку. Маркиз сейчас занят опытами, и для них ему понадобится дворянская кровь. Мы знаем, что жена твоя беременна: маркизу нужен и младенец — два милых существа голубой крови».
Они смеялись, эти волки. Они говорили, что придут за моей Анной через месяц — и тогда уже нам никуда не деться. Они дали нам время, ведь просто забрать мою жену им было скучно, им хотелось дать нам вдоволь настрадаться в ожидании гибели. С тем они ушли.
Мы решили бежать: дошли до края поля, где начинался лес, — они стояли там и облизывались; двинулись по дороге, но еще не стемнело, как увидели, что они уже у околицы и жадно ждут.
Выхода не было — но был выбор.
Выбор у меня был такой: жить долгой, жалкой жизнью или обрести свободу, которую никто уже не может у меня отнять. Вновь не могу объяснить, как это случилось, но я вдруг увидел эту дорогу, уводящую в темноту; отчего-то я чувствовал, что если захочу вернуться с того света, то вернусь непременно. Я думал над этим планом один вечер, всего один вечер: смотрел на вечернюю звездочку в небе, на качающиеся лесные верхушки — и наконец решился.
Я отправил Анну к ее родственникам на другой стороне деревни, сказав, что пойду работать в замок, чтобы выпросить милости для нас у маркиза. Милости… Она поверила — и честно не искала меня эти несколько недель. И вот что я сделал: заперся в своей избе, занавесил все окна, чтобы все думали, что хозяин ушел куда-то, и перестал выходить на улицу. В избе не было еды — к вечеру третьего дня я начал ощущать голод. Мы, крестьяне, к голоду привычны — и провести неделю без еды мне не однажды в своей жизни доводилось. Но теперь я и воды не пил. К концу пятого дня я так ослаб, что лег на полати и лежал. Два или три раза я слышал стук в дверь — меня искали родственники и соседи — но я не подал виду, что я здесь. Так я лежал, проваливаясь временами в обморок, и боролся с желанием выйти наружу, попросить еды и воды, вернуться к жизни. Прошло две недели, избу мою оплели пауки, по мне бегали крысы — я даже не отгонял их.
И вот пришло утро двадцатого дня, и вдруг мир начал желтеть и сделался как-то странно тускл; вот тогда я понял, что осталось ждать совсем недолго. Шли часы, и комната вокруг меня погружалась во мрак — то был мрак совсем особенный — не просто отсутствие света. Я чувствовал, что больше не ощущаю своего тела, и все, что я когда-то помнил, тускнеет и гаснет. И вот наступила ночь — и не было больше ни избы, ни мира вокруг меня, ни самого меня. И наступило утро, и тогда я встал со своей постели, отпер двери и вышел на стук.
На пороге стояла Анна; увидев меня, бедная девочка от страха закрыла лицо руками.
— Не бойся, Анна! — сказал я каким-то странным, глухим голосом. Тут я глянул на свои руки впервые — и увидел их: руки мертвеца, желтые и сухие. Я подошел к кадке с водой, что стояла во дворе, и увидел в ней свое отражение: тусклые глаза, бесстрастное лицо, бледное, ни кровинки.
Анна беззвучно рыдала.
— Ничего, — сказал я. — Не плачь: прежнее ушло. Маркиз не заберет тебя никуда…
И в тот самый миг я увидел на горизонте четыре быстро движущиеся точки — маркизовы слуги-волки, они двигались сюда. Но я-то уже неплохо приготовился к их появлению, да к тому же не чувствовал ни страха, ни тревоги.
Не знаю почему, но животные нас боятся — не то что многие люди, которые уже давным-давно привыкли. Волкам, наверное, понравился трупный запах, от меня исходивший, но когда они увидели саму их жертву, то остановились, поджав хвосты, и уставились на мое лицо, словно способны были понять, что имеют дело не с человеком.
И тогда я поднял лежащий в сенях топор и броском расколол череп первому волку. Ты знаешь: мы хорошие воины. В первую очередь оттого, что ничего не боимся и не волнуемся, когда бьемся. Второй прыгнул на меня, а я вцепился ему в шею и с такой силой повернул его башку, что сломал ему шею.
Еще один волк трусил напасть на меня; то подбегал, то отскакивал. Я наступил ему на переднюю лапу; он робко схватил меня за руку зубами — а я затолкал ее поглубже ему в пасть и смотрел, как он задыхается и издыхает.
Четвертый волк бросился прочь, поджав хвост, но его, как и первого, настиг удар топора. Трупы серых разбойников, которых мы когда-то так боялись, теперь лежали у наших ног, и не было больше никакой милости к этим тварям — ни на земле, ни на небе.
Так и стояли мы — Анна, насмерть перепуганная, и я, спокойный, бесстрастный мертвец.
Тогда я чувствовал страшную пустоту. И желал только одного: чтобы у меня были слезы. Но их уже не осталось.
Анна теперь живет неподалеку от нашего города, в лесу. Хотя и до сих пор жива. Она вновь замужем — смерть ведь разводит, и наш брак более не существовал; я иногда прихожу в ее новую семью, играю с ее детьми, выпиваю с ее новым мужем — хотя уже давно не испытываю никакой жажды…
— Страшна твоя история, — сказал Рональд, подошел к дереву и уткнулся лицом в шершавую кору — а грудь его разрывали рыдания. Что-то умерло в этой Вселенной, что-то знакомое ему с самого детства. Должно быть, надежда, что все закончится хорошо. Уже не могло закончиться хорошо, если хоть где-то в мире происходили такие вещи…
И тут он не выдержал и принялся плакать, как был — в кольчуге и с дурацким мечом на перевязи, упав на землю. Казалось, для такого количества слез его глаза слишком узки — лицо его было все в грязи, по которой он бил кулаками, внутри тела словно распространялся яд, отравляя его легкие и мозг нестерпимой горечью.
— Я покажу тебе Муравейник, — сказал Мишель.
— Зачем? Отчего? — Рональд поднял мокрое и красное лицо.
— Оттого, что я чувствую, что избавление наше близко. Оттого, что у тебя редкостная душа: ты человек благородного звания, дерзнувший действительно оказаться благородным. И вот еще отчего — но об этом молчи, не рассказывай никому из наших — чтобы ты уничтожил Муравейник.
Рональд встряхнул головой, отказывавшейся что-либо понимать.
— Люди должны быть живыми, а мертвые пусть сами хоронят своих мертвецов, — убежденно говорил Мишель. — Мы слишком алчны, слишком сильно хотим затащить всех в свои ряды. Из добрых побуждений, разумеется: большинству мертвецов и правда кажется, что так будет лучше, что люди обретут свое счастье в смерти. Ты не знаешь, о чем говорят в Муравейнике: там давно уже строят планы истребить жизнь, умертвить всех — ив деревнях, и в городах. Смерть не знает страданий, смерть не знает разницы между богатым и бедным, сильным и слабым — но и настоящего счастья она тоже не знает. Вот почему я был против того, чтобы Анна последовала за мной — а ведь она хотела! А остальные — остальные будут только рады, если переселят свои семьи, всех своих потомков до седьмого колена во мрак Муравейника, в мир теней. Я специально послал освобождать Эмиля именно вас, живых — надеялся, что, глядя на вас, он поймет, что и живые чего-то стоят и не станет завидовать нашему образу жизни… Но все оказалось тщетно.
— Спасибо тебе, — сказал Рональд. — Угроза нависла над нашим миром, над всеми нами… Я чувствую страх…
— Мало ли их было, угроз? — усмехнулся Мишель. — Завтра пустимся в путь, сообщи Иегуде. Шесть дней занимает дорога.
И зашагал прочь, не попрощавшись. Рональд побрел вдоль реки, пытаясь вновь увидеть загадочного человека, каждый раз предсказывавшего ситуацию намеком на пословицу.
Человек уже пропал куда-то, зато там, над рекой, среди камышей он увидел чудесную, красивейшую девушку с прелестной фигуркой. Лицо ее было закрыто густой вуалью, и даже руки были в белых перчатках — так что он сперва даже испугался:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52