Вы видите, в каких условиях был зачат наш предводитель Гнидарь! — воскликнул монах. — Следует ли после такого ждать от человека, чтобы он подчинялся хотя бы и самому папскому престолу?
— Но вместе с тем, — продолжал монах, — я не могу сказать, что Гнидарь не является человеком высокого духа и неукротимой отваги. Детство он провел в библиотеках и на коне — отчасти из-за желания держаться подальше от отца. Мать его, разумеется, настроила против батюшки — это неудивительно. Сидя с ним у того самого окна, рассказывала она ребенку, что такое его отец, роняя слезы. И вот, когда Гнидарю исполнилось восемнадцать, он решил поквитаться с сэром Альфонсом.
В тот самый зал, где некогда чудовище противоестественно овладело леди Эльвирой, пришел он с мечом. Говорят, он заставил сэра Альфонса прыгать на собственных кишках с люстры на люстру — однако проклятый колдун… я хочу сказать, наш добрый сеньор, — ехидно поправился монах, — все же сумел избежать расплаты, сиганув из окна и до смерти перепугав слуг видом своих сизых внутренностей.
Однако слугам нашего почтенного сеньора удалось избить его сына дубинками до беспамятства и выкинуть из замка. На счастье Гнидаря, мимо проходили наши, убитовские крестьянки, существа сердобольные и нежной организации. Они подобрали молодого сеньора и отнесли его в деревню. Крестьяне при виде Гнидаря пришли в суеверный ужас и хотели от молодого сеньора всеми способами избавиться — ну, например, под шумок отнести его обратно в замок — да только крестьянки не дали. Так он у нас и прижился.
Пока он лежал да стонал в беспамятстве, беды от него большой не было — а как он пришел в себя и стал поправляться — тут он принялся докучать нам странными разговорами. Говорил, мол, что земля — вовсе не собственность сеньоров и Господь Бог отдал ее всем, а сеньоры взяли да присвоили. Мы перепугались сначала, а потом стали замечать, что дело он говорит…
— Дело? — визгливо взвился Сквайр. — Дело? Какое же тут дело, если вы решили отнять у вашего сеньора то, что изначально было его?…
— Изначально все было не так, — строго сказал монах. — Изначально все люди жили как братья, одевались одинаково, ели досыта, подпоясывались сами и шли, куда хотели. У всех были равные возможности: сын беднейшего мог стать богачом. Тогда на земле не было ни королей, ни нищих.
— Вот как? — Арьес, казалось, ничуть не удивился. — И когда же это все было?
— Не так давно, — хладнокровно отвечал монах. — До Конца Науки. И если бы мир безумцев не согрешил, то и поныне мы жили бы в Раю. Но разве справедливо, что за грехи всех страдает лишь одно сословие?
— А разве лучше было бы, если бы страдали все? — спросил Арьес.
— Лучше, ибо честней, — ответил монах.
— Продолжай.
— Что сделал для нас Гнидарь? Не так уж и много: просто раскрыл нам глаза. Когда маркиз забирал для услад своей мерзкой плоти наших жен, сестер, дочерей, мы гордились, что выбор пал именно на нас и рады были, что в жилах нашей семьи будет течь голубая кровь. Когда маркиз за один-единственный колосок, украденный с его поля, отрубал крестьянину руки, мы смеялись над несчастным, считая это справедливой расплатой за воровство. А он рассказал нам о свободе, равенстве и братстве всех живущих в круге земель. Видит Бог, как мы грешны: мы даже чародействами маркиза гордились: мол, другого такого помещика в целом свете нет! А Гнидарь и на это нам глаза раскрыл… Один из самых родовитых дворян империи выворачивается наизнанку и ползает по канализационным трубам и уборным! Что это, как не знак вырождения вашей хваленой аристократии?
— Но-но! — взвизгнул Сквайр.
— Мы думали, что стрельбе из ружей нужно учиться с самого детства, а из пистолетов и вовсе могут палить только благородные, мол, крестьянскую руку оружие не послушает… Он научил нас правильно строить шеренги, вооружил саблями, отбитыми у королевских войск, примирил нас с разбойниками, которые отныне решили сражаться только с маркизом и не грабить никого из честных людей. Все это он сделал, и нам удалось под его руководством загнать маркиза в его замок, как зверя в логово. И крестьяне других деревень вдохновились нашим примером и также стали избавляться от своих господ. Скоро, скоро наши войска разрушат это место греха, где чародей создал полчища отвратительных монстров себе в помощь!
— Это мы еще посмотрим, — надул губы Сквайр, но монах его уже не слушал. Глаза его загорелись тем особенным блеском, что бывает у сумасшедших и озаренных, он отступил шаг, звеня кандалами, и воздел руки:
— Рим! Не варвары погубят тебя, но блудницы с золотыми колечками в жирных пупках! Горе тебе, Рим, ибо мальчики твои войнам и походам предпочли содомский блуд, а тысячи крестьян истекают потом, чтобы им было на что покупать себе кружевные панталоны!
— Рассказ твой становится все менее информативен, — нахмурился Арьес и, повернувшись к Рональду, сокрушенно вздохнул:
— Увы злодействам нынешним и грядущим! Самое же печальное в этой истории: исчезновение моего брата Эбернгарда связано с историей появления Муравейника… Помните короля, дети? То был мудрец, плоть от плоти древних мыслителей, Сократ духа, Прометей науки, Эндимион мысли… Подобно Сократу, он с ехидством смотрел на творящееся в нашем государстве, видя в незаметных и несущественных для глаза изменениях признаки приближения катастрофы; подобно Прометею, он вырвал у темноты пламя мысли и, запершись в своей лаборатории, возрождал забытые чудеса; подобно Эндимиону, его увлекла луна в свой тихий чертог, где живым суждено спать до скончания века…
Сквайр вздохнул, с тоской слушая туманную речь.
— Ладно, к чертям собачьим, — с неожиданной грубостью сказал вдруг Правитель. — Надо говорить проще. Моего брата увели от нас его собственные мысли. Он предчувствовал, что государству грозит беда; я даже думаю, что сила волшебства открыла ему, что напасть придет именно из Новых Убит. Ведь именно туда отправился он в тот ускользающий из памяти день, когда решил оставить трон на меня. Противоречивые слухи шли о его странствиях по тем местам; кое-кто из местных дворян рассказывал, будто он наводнил всю округу железными машинами, другие сообщали, будто он вступил в борьбу с крестьянами, признававшими в нем чернокнижника; третьи (а именно те, кого мы уже успели сжечь за злоязычие) уверяли, будто он создал новую ересь… Его необходимо вернуть в город, мертвецов — в свои могилы, а восставших крестьян — их сеньорам. Видите, как все просто? — и Арьес оглядел сидящих из-под набрякших век.
Монах встрепенулся и громко воскликнул — голосом ветхозаветного пророка:
— Рим, о Рим! Господи! бросай комету свою в город сей! я на крышу самого высокого здания поднимусь, чтобы красными флажками указать ей место посадки…
— Этого пытать бесполезно, я думаю, — задумчиво сказал Арьес, словно речь шла об отсутствующем лице.
— Так точно, — отрапортовал капитан стражи. — Жгли спину, ваша светлость — молитвы читал да улыбался. Хотя и через силу это делал, я заметил! — лукаво погрозил он монаху пальцем.
Тот пожал плечами. В глазах его Рональд отчетливо увидел райские кущи.
— А вот мужичков придется запытать, — констатировал Правитель. — И самым лютым образом. И не то, чтобы нам нужны от них какие-то сведения — они, даже если б знали что-то, все равно не смогли бы изложить: не тот понятийный аппарат. А запытать их нужно для острастки, да так, чтобы не только живые, но и мертвые испугались бы.
Крестьяне вздрогнули, цепи их зазвенели.
— Мертвых вам не устрашить, — произнес монах. — Со дна глубокого моря придут они, и со старых кладбищ, и из пытошных, где были замучены они, — придут и сразятся с вами, и победят.
Капитан стражи, не дожидаясь приказа, ударил монаха стальной рукавицей по спине. Грудная клетка глухо ухнула, и стало ясно, что здоровье монаха ни к черту. Дни его, вероятно, были сочтены, но в глазах сиял свет.
— Вот так и живет наша славная деревня, — заключил Арьес, поворачиваясь к Рональду. — Это в городе мертвецов боятся и жгут, когда кто-то из них ненароком забредет сюда. А в деревнях с ними братаются. Да и как не брататься с родными братьями, пусть и полежавшими пару-тройку лет в чреве земли? Итак, Рональд, вы-то что обо всем этом думаете?
— Ничего не могу сказать, пока не увижу все это собственными глазами, — отвечал рыцарь. — Я помню деревню, отец возил меня по моему собственному поместью. Не могу представить, что сейчас все по-другому.
— А как оно было раньше? — хихикнул Арьес. — Крестьяне любили сеньоров как родителей?
— Нет, но ведь был какой-то пиетет, крестьяне почитали помещика почти родным отцом — да и помещики не очень-то сурово с ними обращались. Рачительный хозяин не будет портить свое добро только по прихоти.
— Это верно; правда, нравы с тех пор заметно поиспортились. Вот оттого-то и нужно послать экспедицию в эту проклятую деревню, чтобы достоверно узнать, кто именно повинен во всех этих лиходействах. А самое главное — нужно найти этот их легендарный Муравейник. Мы уничтожим его, с лица земли его сотрем, в пыль обратим. Мертвецы должны лежать в земле, а не гулять по белу свету. Если же маркиз действительно занимается черной магией и имеет какое-то отношение к этим миграциям ревенантов, то и он получит по заслугам. Справедливо это будет? — повернулся Арьес к монаху.
Но тот его не слушал, как и никто из закованных в цепи пленников. Все четверо дружно бормотали, раскачиваясь в цепях, словно пытались отбивать земные поклоны, только вот кандалы им заметно мешали.
— О чем вы там шепчетесь? — нахмурился Правитель.
Крестьяне уже не шептались, они хором, словно детскую считалочку, выкрикивали слова:
— Цуцугу! Лимчезу! Алиф!
— Пригнись! — каркнул Арьес.
Но было поздно: с последним словом заклинания из живота одного из крестьян ударили во все стороны лучи яркого света — красные, зеленые, синие. Зрелище было настолько прекрасным, что Рональд лишь завороженно смотрел, не пытаясь спрятаться. Лучи вспыхнули на мгновение, а затем площадку, на которой стояли все участники допроса, вновь охватила тьма предгрозового неба, показавшаяся после этого света еще более темной.
Рональд оглянулся. На камнях корчилась пара солдат, все крестьяне были мертвы, лучи продырявили их тела сразу в нескольких местах. Чуть подальше лежал капитан стражи с темной дырой во лбу, похожей на третий глаз. Тело самого монаха свернулось в какой-то убористый кулек — Рональд даже не сразу сообразил, что это такое.
Одно из сатанинских заклятий, запрещенных Святой церковью. От монаха, его произнесшего, мало что осталось, впрочем.
— Мне следовало догадаться сразу, что он готовился умереть, как только повествование его сменилось на обращения к Господу, — сказал Арьес. «А он совсем неслышно движется», — подумалось Рональду. Старый правитель, оказывается, встал со своего кресла и подошел к рыцарю. Он потирал ухо, из которого сочилась кровь.
Рональд встрепенулся.
— Не стоит внимания, пустяки, — возразил Арьес. — Им не удастся запугать нас такими штучками.
Солдаты уже подняли своих раненых товарищей с земли и вопросительно смотрели на Арьеса.
— К лекарю, к лекарю!
— Что же там за чертовщина творится, в этих Новых Убитах? — озадаченно спросил Рональд.
— А это уж вы мне скажите, уважьте старика, — ответил Арьес. — Где-нибудь через пару недель, не позже. Или будет уже совсем не ко времени…
— Я? — удивился Рональд.
Это означало, что Рональду предстоит долгий путь. Небо над его головой почернело и изрыгнуло дождь, ударивший в крышу замка, как в бубен.
— Короля нужно вернуть в Рим, — повторил Арьес, пряча голову в капюшон. — Муравейник найти и сообщить о его местонахождении мне. Сын мой, я не зря избрал вас для выполнения этой наиважной задачи. Ваш отец и мой друг, сэр Исаак Турецкий, был гением разведки, а способности такого рода, думаю, передаются по наследству.
Есть и другая причина. Вот этот монах, — костлявый палец Арьеса указал на лежащую на каменных плитах сутану, — был не так уж и неправ: горе Риму, если его дворяне погрязли в роскоши и себялюбии. Престолу уже никто не служит, значение слова «преданность» давным-давно позабыто. Ты один из немногих истинно благородных рыцарей нашего времени, Рональд, — или я ошибаюсь?
— Нет, — сказал граф и поклонился. — Не ошибаетесь.
— Вот и славно. — Арьес улыбнулся, провел пальцами по серебряным вискам и встал. Стража покинула площадку вместе с ним. Рональд долго провожал их взглядом, спускающихся по ломаным линиям лестниц, ведущих в башню Правителей. Дождь струями стекал по его волосам и одежде, а он все стоял, задумавшись и не замечая этого. Ведь так и подобало себя вести рыцарю: мокнуть под дождем, спать на голой земле — даже при отсутствии насущной надобности; была известная красота в бессмысленном подражании подвигам древних героев — Роланда, Зигфрида, Ланселота…
Рональд вздохнул, ссутулился и подошел к краю площадки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52