Он явно пытался спровоцировать бородатого на необдуманную атаку; однако тот не торопился.
Поликрат наворачивал обороты вокруг Эмпедокла, словно Луна вокруг Земли; бородатый неспешно поворачивался, слегка покачивая секирой, но не делая ни одного выпада. Молодой кентавр, напротив, хорохорился и время от времени замахивался, как бы для удара — но умудренного годами битв воина смутить было трудно.
Наконец после дюжины ложных атак Поликрат решился на настоящую. Он лениво помахал хвостом, оглянулся на обеденный стол — а потом молниеносно рубанул своим двойным топором по торсу своего противника.
Бородатый ударил левой рукой вперед и вбок; секира скользнула по броне, защищающей запястье и локоть. Поликрат потерял равновесие и сделал лишний шаг вперед — в тот же самый момент двойной топор Эмпедокла сверкнул своим лезвием на уровне его колена.
— АААА!!! — взвыл Поликрат неожиданно истошным голосом. Эмпедокл уже убирал секиру, пока его соперник, припавший к полу, пытался подняться на трех ногах. Кровь хлестала из открывшейся раны так, что зрители поневоле отворачивались. Благородных дам, впрочем, среди толпы не было, и в обморок никто не падал. Эмпедокла уже уводили под руки его друзья, едва отобравшие у него секиру.
— Вот что я называю настоящей силой! — сказала Луиза, без всякого сожаления бросив взгляд на свою любовь минутной давности. — Покатай меня, бородатый!
Она вспрыгнула Эмпедоклу на спину. Глаза того налились бесноватым весельем. Он помчался по залу галопом вкруг пиршественного стола.
— Ногу ему новую приделают, — успокоил Рональда Агвилла. — Это совсем несложно. Надо посмотреть, есть ли на складе запчасти.
Кентавры уже изрядно поднапились и принялись петь и танцевать, взявшись за руки. За столом остались только те, кто танцевать не мог в силу особенностей телосложения — русалки, а также те, кто считал это ниже своего достоинства, — Рональд, Агвилла, Иегуда и… Лукас.
Впрочем, нет: барон уже забрался на стол и принялся танцевать чардаш — нелепо, в одиночку, комично подпрыгивая и размахивая полами мундира. При этом он ронял рюмки, наступал в салаты, цеплял шпорами сапог окорока, раскидывая их по всему столу — а еще орал во все горло песню на неожиданный для чардаша мотив «Ах, мой милый Августин». Самого флегматичного человека зрелище не оставило бы равнодушным — он непременно возмутился бы. (Рональд уж хотел встать и задать трепку нахалу, но статус гостя и сообразные этому статусу приличия не позволяли решиться на такой шаг.) Кентавры же сгрудились у стола, хлопали и вовсю хохотали.
— Все прошло, прошло, прошло! — допел барон и рухнул со стола на стул, глухо стукнувшись черепом о высокую спинку. Едва отдышавшись, он тут же схватил кружку и влил ее содержимое в себя.
Я пью за свободу! — воскликнул он. — За то, чтобы белый и черный, двуногий и четвероногий, крестьяне и дворяне, волки и ягнята — все, все жили вместе! У меня есть мечта — да-с, господа, мечта!
— Свобода-это рай, — громыхнул смехом Полифем, тискавший в углу одну из Луизиных подружек. — Скоро вот от маркиза оставим рожки да ножки, тогда вы, кентавры, приходите к нам жить. Противники вы достойные, надо сказать, не мразь чародейская, как ваш хозяин.
— Придем, придем, — отозвались кентавры. — Что ж, топор войны с вами мы уже зарыли… Да и против крестьян ничего не имеем — что нам морду воротить, сами, чай, не дворяне и даже не добрые христиане…
— А что это у вас, барон, роза в петлице? — вкрадчиво спросил Агвилла.
— Я с вами, друзья мои! — воскликнул барон.
— Мы видим, что ты не в огороде и не в лесу, — захихикали кентавры. — Роза-то зачем?
— Я в высшем смысле! — воскликнул барон. — Я хочу сказать, что я считаю своими друзьями всех, кто за революцию и равноправие естественных людей! — напыщенно произнес Лукас.
— А позвольте полюбопытствовать, что такое «естественные люди»? — без тени усмешки в голосе спросил Агвилла.
— Естественные люди… это те люди, которые по естественному праву Руссо, — поспешно отвечал барон, надувая губы.
— Которые по естественному праву Руссо — что? Какой глагол-то вы пропустили? — не отставал Агвилла.
— Я хочу сказать, что люди имеют изначально! — краснея и надуваясь, произнес барон. — Что с самого начала времен они располагали! Цветы жизни и удовольствий, будучи сорваны, произвели кодекс естественных прав, да-с, да-с, Кодекс! мне не стыдно этого слова!
Териантропы хихикали, барон ерзал на стуле.
— И когда, обретаясь под сенью струй, люди осознали, да-с, осознали! — воскликнул Лукас. — Тогда пламя революции объяло и запылало!
— Знатная у вас космология, барон! — одобрил человек-орел. Кентавры уже не хихикали, а вовсю гоготали, стуча передними копытами в знак великого одобрения.
— Знатная… — этого слова барон явно испугался. — К знати я отношения никакого уже не имею! И не барон я никакой, а просто Лукас, можно даже товарищ Лукас.
— Гусь кентавру не товарищ! — гаркнул Эмпедокл, и это вызвало новую бурю гомерического хохота в зале. Барон, и без того не отличавшийся ростом, весь съеживался, теряясь за столешницей.
Впрочем, кентавры оказались народом отходчивым.
— Ладно, товарищ барон, не куксись! — добродушно сказал Эмпедокл и хлопнул Лукаса по плечу, да так, что тот врезался тонкими губами в край стола и потерял молочный зуб. — Кто к нам относится, как кентавр, к тому и мы по-кентаврически относимся!
И кентавры дружно поскакали в другой угол залы, где стали хватать девиц, бросать на спины, заставляя совершать с ними разного рода наезднические трюки.
Рональда уже подташнивало от этой пирушки: у него было такое чувство, что он попал на церемонию венчания в курятнике и теперь пытается взгромоздиться на насест, чтобы не ударить перед курами в грязь лицом, когда появится красавец-петух во фраке.
Надо было отсюда уходить — но он медлил, словно ждал чего-то.
— Мне уже надоело это нелепое празднество, — признался Иегуда, словно мысли его угадал. — Может быть, пора домой, в теплые постели? В замке мне все-таки больше нравится, чем здесь.
— Можно и в замок, — согласился Рональд, но тут музыканты забили в барабаны, и верхом на химере на сцену выехала танцовщица.
Химера тотчас же убежала; танцовщица, спрыгнувшая с ее спины, сбросила полупрозрачное одеяние, обнажив белоснежный живот и молочные плечи.
Музыканты заиграли нечто восточное, сарацинское — как ни странно, даже приятное уху. Да что там приятное — просто чарующее!
Девушка выпрямила спинку и сделалась недвижна, как статуя. Граф поразился ее совершенной красоте: должно быть, и лицо ее, скрытое вуалью, было столь же прекрасно, как и тело. Только вот глаза отчего-то насторожили Рональда — где-то он уже их видел!
Химера, стоящая напротив замершей красавицы, раздувалась и явно готовилась наброситься. У Рональда даже мышцы напряглись — инстинкт чуть было не толкнул его на сцену: закрыть грудью красавицу, спасти от грозящей ей опасности.
Но никакой опасности не было — он понял это, как только химера сделал первый бросок. Танцовщица преловко увернулась, показав залу белые ягодицы из-под взлетевшей юбочки.
Химера нападала на нее со всех сторон, извиваясь буквально змеей — сверху (красавица закрывалась белоснежными руками), с боков (красавица вертела лунными боками), снизу (тут красавица и вовсе поднимала юбочку, составленную из блестящих лент). При этом она успевала бить в бубен, изгибаясь под стремительными выпадами химеры, стремящейся вцепиться в нее своими мерзкими лапами…
Ее божественный живот занимал все помыслы Рональда. Бывают такие красивые животы: вокруг нежного кружочка пупка он поднимается кольцом лунных гор. Его белизна была молоком расплесканных в безвоздушном пространстве звезд. Рональд задыхался. Космос, в котором больше не было ни глотка живительного кислорода, овладевал им, он подался вперед и прикоснулся губами к этому белоснежному, дивному животу.
— Ты что, о Рональд! — прошипел Иегуда в самое его ухо. — Разве ты не видишь, что это мужчина!
Рональд оторопел, у него даже волосы дыбом поднялись.
Чаровница послала залу воздушный поцелуй, извернулась ласковой кошкой и убежала со сцены, шурша разноцветными шелками.
— Мужчина? — выдохнул Рональд. Состояние его было близко к смерти.
— Я же вижу — сквозь одежду, разумеется! — досадливо сказал Иегуда (одежды на танцовщице, впрочем, было совсем мало). — Пойдем отсюда.
Он вытащил Рональда из харчевни, сжав его локоть костлявой рукой.
— Не может быть! — воскликнул Рональд, ударяя себя кулаком по лбу. — Просто не может быть! У нее… у него был такой бархатный живот…
— У дьявола сотни искушений даже для благоразумных юношей, — строго сказал монах. — Знай же, о Рональд, что я сообщил тебе только половину правды. Вся правда в том, что это был не просто мужчина, а наш радушный хозяин.
— Маркиз! — беззвучно крикнул Рональд, обхватывая голову. — Глаза! Его глаза! Я же их почти узнал!
— Если ты станешь переживать из-за того, что произошло, Сатана еще и на твоем чувстве вины сыграет. Непонятно, что он замышляет.
Иегуда взял его за локоть с такой силой, что даже кость заболела, и вывел из избушки на курьих ножках. Рональд шел, как пьяный, качая головой и сокрушенно глядя долу. Столь сильную горечь он ощущал в душе своей, что едва не полетел с лестницы.
В молчании оба друга взобрались на коней и поскакали сквозь темный лес.
— Не хочу в замок, — признался Рональд. — Там же…
— Да, маркиз, — кивнул Иегуда. — Нужно привыкать к местным нравам: заметь, друг мой, здесь все перевертыши. Я временами даже перестаю понимать, где настоящий маркиз, — в том франте, что блистает новыми туалетами, или в том развратнике, что способен вот так вот крутить своим задом перед животными… Или Агвилла — кто он? Тот глупый и отважный орел, что ловит ворон вечера напролет — или тот просвещенный наукотворец, что стал нам с тобой другом?
Гантенбайн и безымянный конь Иегуды неслись сквозь чащу; сам их бег успокаивал, становилось легче дышать, вольнее думать.
— Мы не зря поприсутствовали на этих именинах сердца, — утешил его Иегуда. — Я узнал кое-что о Муравейнике. Существует тайная тропа в лесу, по которой в каждое полнолуние в деревню приходят мертвецы. Маркиз даже имперским войскам сообщил о ее существовании.
— А почему каждое полнолуние?
— Вот это неизвестно. Знают лишь только, что каждое полнолуние по ней вновь приходят из Муравейника все мертвецы, что были убиты… — тут Слепец призадумался на мгновение. — Вернее, не убиты — ибо как убить уже мертвого? — а, скажем так, потеряли приличный вид (ну там руки им отрубили в битве или голову). Понимаешь? То есть, если тело мертвеца перестало ему годиться по причине полученных им повреждений, он сбрасывает это тело, как змеи — кожу, а душа его исчезает. И в каждое новолуние, обзаведшись новым, без единого шрама телом, возвращается вновь.
— То есть мертвецов и вовсе нельзя истребить? — Рональд даже задохнулся.
— Обычным оружием — нет. Даже если сжечь мертвеца дотла, в полнолуние он вернется. Некоторые мертвецы, обычно начальники над остальными, возвращались и не в полнолуние, но таких случаев на памяти наших друзей-кентавров было два-три. Это были всегда — еще и при жизни — особые люди, а после смерти они являлись посланцами, чтобы передать какую-нибудь важную весть. Но это исключение. Нам надо искать тропу мертвецов — ту дорогу, по которой они, как муравьи, чувствуя запах друг друга, идут из своего каменного города.
— Стой! — крикнул Рональд, и Гантенбайн резко затормозил передними лапами, едва не сбросив на землю седока. Конь Иегуды промчался на несколько шагов дальше, затем тоже остановился. Оба слезли и впились глазами в то, что лежало у их ног.
Это была женщина, молодая темноволосая крестьянка. Лицо ее было бледно, словно иней покрыл его белилами из гримерной. Одежда же несчастной вымокла от крови и казалась от этого картонной.
Иегуда пощупал пульс:
— Уже не спасти.
— Похоже на то, что на нее напал дикий зверь, — предположил Рональд.
— Да, зверь — зверь без когтей и клыков. На всем теле ни одного резаного ранения, разве что царапины от веток. Ее душили — причем не руками. Если и животное могло это сделать, так только огромная змея. Я видел таких в Африке — но здесь ничего подобного не водится.
— Здесь что угодно может водиться.
— Вот именно, — согласился Слепец. — Что угодно.
Он поднял несчастную и перебросил ее тело через луку седла.
— Отвезем ее в замок или в деревню? — спросил Рональд.
— Похороним подальше, в лесу. И никому ничего не скажем.
— Что ты имеешь в виду? — поразился Рональд.
— Нужно поддерживать хрупкий мир. Если ее убили маркизовы слуги, мы, конечно, должны сделать это достоянием гласности; но, сдается мне, много у кого из народных вождей могло возникнуть искушение подбросить предлог для продолжения войны.
— Что значит «похороним»?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
Поликрат наворачивал обороты вокруг Эмпедокла, словно Луна вокруг Земли; бородатый неспешно поворачивался, слегка покачивая секирой, но не делая ни одного выпада. Молодой кентавр, напротив, хорохорился и время от времени замахивался, как бы для удара — но умудренного годами битв воина смутить было трудно.
Наконец после дюжины ложных атак Поликрат решился на настоящую. Он лениво помахал хвостом, оглянулся на обеденный стол — а потом молниеносно рубанул своим двойным топором по торсу своего противника.
Бородатый ударил левой рукой вперед и вбок; секира скользнула по броне, защищающей запястье и локоть. Поликрат потерял равновесие и сделал лишний шаг вперед — в тот же самый момент двойной топор Эмпедокла сверкнул своим лезвием на уровне его колена.
— АААА!!! — взвыл Поликрат неожиданно истошным голосом. Эмпедокл уже убирал секиру, пока его соперник, припавший к полу, пытался подняться на трех ногах. Кровь хлестала из открывшейся раны так, что зрители поневоле отворачивались. Благородных дам, впрочем, среди толпы не было, и в обморок никто не падал. Эмпедокла уже уводили под руки его друзья, едва отобравшие у него секиру.
— Вот что я называю настоящей силой! — сказала Луиза, без всякого сожаления бросив взгляд на свою любовь минутной давности. — Покатай меня, бородатый!
Она вспрыгнула Эмпедоклу на спину. Глаза того налились бесноватым весельем. Он помчался по залу галопом вкруг пиршественного стола.
— Ногу ему новую приделают, — успокоил Рональда Агвилла. — Это совсем несложно. Надо посмотреть, есть ли на складе запчасти.
Кентавры уже изрядно поднапились и принялись петь и танцевать, взявшись за руки. За столом остались только те, кто танцевать не мог в силу особенностей телосложения — русалки, а также те, кто считал это ниже своего достоинства, — Рональд, Агвилла, Иегуда и… Лукас.
Впрочем, нет: барон уже забрался на стол и принялся танцевать чардаш — нелепо, в одиночку, комично подпрыгивая и размахивая полами мундира. При этом он ронял рюмки, наступал в салаты, цеплял шпорами сапог окорока, раскидывая их по всему столу — а еще орал во все горло песню на неожиданный для чардаша мотив «Ах, мой милый Августин». Самого флегматичного человека зрелище не оставило бы равнодушным — он непременно возмутился бы. (Рональд уж хотел встать и задать трепку нахалу, но статус гостя и сообразные этому статусу приличия не позволяли решиться на такой шаг.) Кентавры же сгрудились у стола, хлопали и вовсю хохотали.
— Все прошло, прошло, прошло! — допел барон и рухнул со стола на стул, глухо стукнувшись черепом о высокую спинку. Едва отдышавшись, он тут же схватил кружку и влил ее содержимое в себя.
Я пью за свободу! — воскликнул он. — За то, чтобы белый и черный, двуногий и четвероногий, крестьяне и дворяне, волки и ягнята — все, все жили вместе! У меня есть мечта — да-с, господа, мечта!
— Свобода-это рай, — громыхнул смехом Полифем, тискавший в углу одну из Луизиных подружек. — Скоро вот от маркиза оставим рожки да ножки, тогда вы, кентавры, приходите к нам жить. Противники вы достойные, надо сказать, не мразь чародейская, как ваш хозяин.
— Придем, придем, — отозвались кентавры. — Что ж, топор войны с вами мы уже зарыли… Да и против крестьян ничего не имеем — что нам морду воротить, сами, чай, не дворяне и даже не добрые христиане…
— А что это у вас, барон, роза в петлице? — вкрадчиво спросил Агвилла.
— Я с вами, друзья мои! — воскликнул барон.
— Мы видим, что ты не в огороде и не в лесу, — захихикали кентавры. — Роза-то зачем?
— Я в высшем смысле! — воскликнул барон. — Я хочу сказать, что я считаю своими друзьями всех, кто за революцию и равноправие естественных людей! — напыщенно произнес Лукас.
— А позвольте полюбопытствовать, что такое «естественные люди»? — без тени усмешки в голосе спросил Агвилла.
— Естественные люди… это те люди, которые по естественному праву Руссо, — поспешно отвечал барон, надувая губы.
— Которые по естественному праву Руссо — что? Какой глагол-то вы пропустили? — не отставал Агвилла.
— Я хочу сказать, что люди имеют изначально! — краснея и надуваясь, произнес барон. — Что с самого начала времен они располагали! Цветы жизни и удовольствий, будучи сорваны, произвели кодекс естественных прав, да-с, да-с, Кодекс! мне не стыдно этого слова!
Териантропы хихикали, барон ерзал на стуле.
— И когда, обретаясь под сенью струй, люди осознали, да-с, осознали! — воскликнул Лукас. — Тогда пламя революции объяло и запылало!
— Знатная у вас космология, барон! — одобрил человек-орел. Кентавры уже не хихикали, а вовсю гоготали, стуча передними копытами в знак великого одобрения.
— Знатная… — этого слова барон явно испугался. — К знати я отношения никакого уже не имею! И не барон я никакой, а просто Лукас, можно даже товарищ Лукас.
— Гусь кентавру не товарищ! — гаркнул Эмпедокл, и это вызвало новую бурю гомерического хохота в зале. Барон, и без того не отличавшийся ростом, весь съеживался, теряясь за столешницей.
Впрочем, кентавры оказались народом отходчивым.
— Ладно, товарищ барон, не куксись! — добродушно сказал Эмпедокл и хлопнул Лукаса по плечу, да так, что тот врезался тонкими губами в край стола и потерял молочный зуб. — Кто к нам относится, как кентавр, к тому и мы по-кентаврически относимся!
И кентавры дружно поскакали в другой угол залы, где стали хватать девиц, бросать на спины, заставляя совершать с ними разного рода наезднические трюки.
Рональда уже подташнивало от этой пирушки: у него было такое чувство, что он попал на церемонию венчания в курятнике и теперь пытается взгромоздиться на насест, чтобы не ударить перед курами в грязь лицом, когда появится красавец-петух во фраке.
Надо было отсюда уходить — но он медлил, словно ждал чего-то.
— Мне уже надоело это нелепое празднество, — признался Иегуда, словно мысли его угадал. — Может быть, пора домой, в теплые постели? В замке мне все-таки больше нравится, чем здесь.
— Можно и в замок, — согласился Рональд, но тут музыканты забили в барабаны, и верхом на химере на сцену выехала танцовщица.
Химера тотчас же убежала; танцовщица, спрыгнувшая с ее спины, сбросила полупрозрачное одеяние, обнажив белоснежный живот и молочные плечи.
Музыканты заиграли нечто восточное, сарацинское — как ни странно, даже приятное уху. Да что там приятное — просто чарующее!
Девушка выпрямила спинку и сделалась недвижна, как статуя. Граф поразился ее совершенной красоте: должно быть, и лицо ее, скрытое вуалью, было столь же прекрасно, как и тело. Только вот глаза отчего-то насторожили Рональда — где-то он уже их видел!
Химера, стоящая напротив замершей красавицы, раздувалась и явно готовилась наброситься. У Рональда даже мышцы напряглись — инстинкт чуть было не толкнул его на сцену: закрыть грудью красавицу, спасти от грозящей ей опасности.
Но никакой опасности не было — он понял это, как только химера сделал первый бросок. Танцовщица преловко увернулась, показав залу белые ягодицы из-под взлетевшей юбочки.
Химера нападала на нее со всех сторон, извиваясь буквально змеей — сверху (красавица закрывалась белоснежными руками), с боков (красавица вертела лунными боками), снизу (тут красавица и вовсе поднимала юбочку, составленную из блестящих лент). При этом она успевала бить в бубен, изгибаясь под стремительными выпадами химеры, стремящейся вцепиться в нее своими мерзкими лапами…
Ее божественный живот занимал все помыслы Рональда. Бывают такие красивые животы: вокруг нежного кружочка пупка он поднимается кольцом лунных гор. Его белизна была молоком расплесканных в безвоздушном пространстве звезд. Рональд задыхался. Космос, в котором больше не было ни глотка живительного кислорода, овладевал им, он подался вперед и прикоснулся губами к этому белоснежному, дивному животу.
— Ты что, о Рональд! — прошипел Иегуда в самое его ухо. — Разве ты не видишь, что это мужчина!
Рональд оторопел, у него даже волосы дыбом поднялись.
Чаровница послала залу воздушный поцелуй, извернулась ласковой кошкой и убежала со сцены, шурша разноцветными шелками.
— Мужчина? — выдохнул Рональд. Состояние его было близко к смерти.
— Я же вижу — сквозь одежду, разумеется! — досадливо сказал Иегуда (одежды на танцовщице, впрочем, было совсем мало). — Пойдем отсюда.
Он вытащил Рональда из харчевни, сжав его локоть костлявой рукой.
— Не может быть! — воскликнул Рональд, ударяя себя кулаком по лбу. — Просто не может быть! У нее… у него был такой бархатный живот…
— У дьявола сотни искушений даже для благоразумных юношей, — строго сказал монах. — Знай же, о Рональд, что я сообщил тебе только половину правды. Вся правда в том, что это был не просто мужчина, а наш радушный хозяин.
— Маркиз! — беззвучно крикнул Рональд, обхватывая голову. — Глаза! Его глаза! Я же их почти узнал!
— Если ты станешь переживать из-за того, что произошло, Сатана еще и на твоем чувстве вины сыграет. Непонятно, что он замышляет.
Иегуда взял его за локоть с такой силой, что даже кость заболела, и вывел из избушки на курьих ножках. Рональд шел, как пьяный, качая головой и сокрушенно глядя долу. Столь сильную горечь он ощущал в душе своей, что едва не полетел с лестницы.
В молчании оба друга взобрались на коней и поскакали сквозь темный лес.
— Не хочу в замок, — признался Рональд. — Там же…
— Да, маркиз, — кивнул Иегуда. — Нужно привыкать к местным нравам: заметь, друг мой, здесь все перевертыши. Я временами даже перестаю понимать, где настоящий маркиз, — в том франте, что блистает новыми туалетами, или в том развратнике, что способен вот так вот крутить своим задом перед животными… Или Агвилла — кто он? Тот глупый и отважный орел, что ловит ворон вечера напролет — или тот просвещенный наукотворец, что стал нам с тобой другом?
Гантенбайн и безымянный конь Иегуды неслись сквозь чащу; сам их бег успокаивал, становилось легче дышать, вольнее думать.
— Мы не зря поприсутствовали на этих именинах сердца, — утешил его Иегуда. — Я узнал кое-что о Муравейнике. Существует тайная тропа в лесу, по которой в каждое полнолуние в деревню приходят мертвецы. Маркиз даже имперским войскам сообщил о ее существовании.
— А почему каждое полнолуние?
— Вот это неизвестно. Знают лишь только, что каждое полнолуние по ней вновь приходят из Муравейника все мертвецы, что были убиты… — тут Слепец призадумался на мгновение. — Вернее, не убиты — ибо как убить уже мертвого? — а, скажем так, потеряли приличный вид (ну там руки им отрубили в битве или голову). Понимаешь? То есть, если тело мертвеца перестало ему годиться по причине полученных им повреждений, он сбрасывает это тело, как змеи — кожу, а душа его исчезает. И в каждое новолуние, обзаведшись новым, без единого шрама телом, возвращается вновь.
— То есть мертвецов и вовсе нельзя истребить? — Рональд даже задохнулся.
— Обычным оружием — нет. Даже если сжечь мертвеца дотла, в полнолуние он вернется. Некоторые мертвецы, обычно начальники над остальными, возвращались и не в полнолуние, но таких случаев на памяти наших друзей-кентавров было два-три. Это были всегда — еще и при жизни — особые люди, а после смерти они являлись посланцами, чтобы передать какую-нибудь важную весть. Но это исключение. Нам надо искать тропу мертвецов — ту дорогу, по которой они, как муравьи, чувствуя запах друг друга, идут из своего каменного города.
— Стой! — крикнул Рональд, и Гантенбайн резко затормозил передними лапами, едва не сбросив на землю седока. Конь Иегуды промчался на несколько шагов дальше, затем тоже остановился. Оба слезли и впились глазами в то, что лежало у их ног.
Это была женщина, молодая темноволосая крестьянка. Лицо ее было бледно, словно иней покрыл его белилами из гримерной. Одежда же несчастной вымокла от крови и казалась от этого картонной.
Иегуда пощупал пульс:
— Уже не спасти.
— Похоже на то, что на нее напал дикий зверь, — предположил Рональд.
— Да, зверь — зверь без когтей и клыков. На всем теле ни одного резаного ранения, разве что царапины от веток. Ее душили — причем не руками. Если и животное могло это сделать, так только огромная змея. Я видел таких в Африке — но здесь ничего подобного не водится.
— Здесь что угодно может водиться.
— Вот именно, — согласился Слепец. — Что угодно.
Он поднял несчастную и перебросил ее тело через луку седла.
— Отвезем ее в замок или в деревню? — спросил Рональд.
— Похороним подальше, в лесу. И никому ничего не скажем.
— Что ты имеешь в виду? — поразился Рональд.
— Нужно поддерживать хрупкий мир. Если ее убили маркизовы слуги, мы, конечно, должны сделать это достоянием гласности; но, сдается мне, много у кого из народных вождей могло возникнуть искушение подбросить предлог для продолжения войны.
— Что значит «похороним»?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52