Это называется органическая ненависть — ненависть миров, ненависть разумных цивилизаций друг к другу.
Ярость поднималась во мне тяжелыми красно-черными волнами, она жгла мне душу и заливала мозг. Будь я прирожденным халанином, а не тем, кем являюсь сейчас, то я бы приложил все свои силы для того, чтобы убить этих людей, — при этом риск самому погибнуть для меня был не столь уж и важным. Но я был почти Хозяином Миров, а еще раньше я был человеком, — именно поэтому, несмотря на бушующую во мне ярость, я сохранил ясный ум, способность рассуждать и контроль над собой.
Органическая ненависть — страшная вещь. Что бы ни делал объект такой ненависти, он не в силах прекратить ее — и, чтобы ни делал его противник, он тоже не в силах прекратить ее. Смерть, и только она одна, может прекратить эту ненависть, и это по-настоящему страшно.
Земляне и халане — две цивилизации, испытывающие друг к другу органическую ненависть, обусловленную колоссальными различиями обоих миров, — и в этом случае от отдельной личности не зависит ничего!
Что бы ни делал разумный индивидуум, на каком бы уровне культурного развития он ни стоял, какими бы знаниями он бы ни обладал — все равно — он не может ни регулировать силу, ни управлять направлением своей органической ненависти; он может только исполнить свой долг — это повеление мира, откуда он родом — он должен осуществить программу, заложенную в нем его биологической конституцией.
Разумная цивилизация неразрывно связана со своим миром, и из-за глобальных противоречий между мирами возникает органическая ненависть между цивилизациями. Органическая ненависть требует одного: «Любой ценой убей чужого!», и это не пустые слова. Для разума нет ничего более ужасного и величественного, чем война разумных цивилизаций, чем смертельная схватка разумов без проигравшего, ибо проигрыш означает тотальное уничтожение. Тогда, на Хале, я постиг эту истину и понял, насколько это действительно важно.
Земля и Хала — такие разные и одновременно такие похожие миры!
А моя злость на людей осталась со мной, с халанином.
А моя злость на халан осталась со мной, с человеком.
И мой полет над проблемами этих миров остался со мной, с почти Хозяином Миров. Нас было трое — и в моей душе мы все жили в мире.
…Мы долго смотрели на людей, и когда, наконец, мне это надоело, мы ушли. Мы прошли сквозь кустарник в сторону от людей, и вышли в открытую лесостепь. Заночевали мы прямо посреди равнины, чувствуя себя защищенными от хищников своими острыми чувствами и мощными ударными буграми. На ужин я накопал съедобных кореньев, набрал ягод и сочных мясистых листьев.
После заката солнце оставило этот мир, и звезды вступили на черное небо — пришла ночь. Нас не тревожили опасные ночные звери — они были далеко, и лишь только изредка громкие звуки будили нас в серебристо-черной тишине — то были ночные птицы и разные мелкие степные существа, которые жили своей жизнью со своими тревогами и радостями, мелкими и крупными удачами и поражениями, а до нас долетали только отзвуки ее, этой неприметной ночной жизни.
Встало солнце, разгоняя ночную прохладу, и легкий утренний ветерок зашелестел в траве. Хала просыпалась — до нас уже донесся откуда-то из далекого далека приглушенный рев какого-то хищного монстра. Я насобирал на завтрак съедобных плодов, и мы плотно поели. Солнце поднималось все выше и выше, а мы лежали и, отдыхая, лениво переговаривались после вкусной еды. Наконец, я отдохнул и решил осуществить давно задуманную идею.
— Вставайте, сейчас будет самое лучшее время в вашей жизни, — сказал я, — ее пик.
— А что сейчас будет? — спросили меня женщины, поднимаясь и отряхиваясь.
— Кони, просто кони.
Я приказал трем коням прибыть ко мне, и они поскакали к нам. Лошади были совершенно дикие, они только недавно узнали о моем существовании, но, тем не менее, не могли противиться моим мысленным приказаниям. Так я и буду управлять ими на протяжении всей поездки — молча, качественно и выверено, ибо я вижу их самочувствие, и поэтому мои команды будут вполне согласованы с ним, а значит, и результат моих распоряжений будет хороший.
Мы ждали их недолго. Из тени деревьев прямо к нам выскочили три бело-голубых коня. Они были белые, чисто белые, без единого темного пятнышка. Как белые облака скользили они к нам из разноцветного мира! Когда они двигались, на белой шкуре у них в такт движениям бежали голубоватые отблески, похожие на голубые волны в безбрежном белом океане. И грива у этих лошадей тоже была белая, и она тоже отбрасывала голубое сияние.
Прекрасные кони! Кони — светлая мечта детства! Именно на таких конях ездят герои сказок, и блеск их голубых волн уносит детское сердце в далекую и прекрасную страну счастья. Кони добра, белые кони Халы, бежали к нам, и их гривы трепетали по ветру как флаги. При виде таких чудесных созданий ребенок тянет свои ручки к их лебединым шеям, и малыш весь улыбается, освещая мир своим счастьем. Ожившая мечта радостного детства — бело-голубые кони Халы — воплощение красоты и доброты этого мира! Белые кони бежали к нам, а когда добежали, то остановились и смотрели на нас своими большими, по-человечески добрыми и умными глазами.
— Да они в тысячу раз лучше, чем в фильмах! — с восхищением сказала одна из моих спутниц. — Они просто прелестны!
— Да, это лошади богов, — добавила вторая.
Я подошел к коням и стал надевать на них седла. Я стоял спиной к своим спутницам и сердцем чувствовал их удивленные взгляды — они поразились моей манере брать нужные мне вещи прямо из воздуха.
— Мы будем на них кататься? — спросили меня.
— Кататься… — можно сказать и так, — ответил я и продолжил рассуждать вслух, — но все же я думаю, что в нашем языке — языке людей, трудно будет найти верное слово для описания того, что с нами произойдет в дальнейшем. Прогулка с препятствиями… — быть может, но, скорее всего нечто большее, чем просто прогулка. Мой вам совет: смотрите по сторонам, но не забывайте смотреть внутрь себя и слишком сильно не пугайтесь — только в этом случае вы сможете попытаться постигнуть мир и себя в этом мире.
Я надел седла и сказал:
— Садитесь.
— А где же уздечка? — удивились они.
— Она вам не нужна, — пояснил я им. — Изредка вы можете держаться за гриву, а в основном просто сидите. Вы не люди — вам это удастся легко. Поехали.
Мы сели на коней и пустились в путь. Лошадки сначала бежали легко, делая примерно сто километров в час. Мы мчались по степи широкой группой, веером, а не след в след. Я постарался устроиться поудобнее и освоиться с ритмичными толчками при скачке. Прошло немного времени, а я с моими спутницами уже смотрели на окружающие нас пейзажи, почти не отвлекаясь на то, чтобы удержаться в седле. Мы не разговаривали: на скаку это было затруднительно — можно было прикусить губу или язык, и, к тому же, мешала тряска и пыль. Постепенно мы все погрузились в раздумья, которые время от времени прерывались встречей с чем-нибудь интересным. На душе было хорошо, а со временем становилось все лучше и лучше: глупые мелкие проблемы уходили прочь — осталась только дорога, и мы на ней. Вокруг нас расстилалась лесостепь — типичный пейзаж из разноцветных трав и кустарников, а также небольших групп деревьев.
Наши кони стали бежать еще быстрее. Ветер стал жестким и хлестким, а сама скачка лошадей — более направленной и сосредоточенной — мы двигались со скоростью более двухсот пятидесяти километров в час. Кони все скакали и скакали, не чувствуя усталости.
Я решил, что нам пора познать этих дивных коней поближе, и приказал лошадям двигаться еще быстрее. Ноги животных замелькали в траве, спины лошадей стали похожи на ожившие камни, воздух стал твердым, хоть ножом режь. Пейзаж мчался назад с фантастической быстротой, сидеть стало очень неуютно — мы делали свыше четырехсот километров в час. На такой скорости пятидесяти — и стометровые прыжки казались чем-то обыденным; речки, кусты и ложбины пролетали под нами в буквальном смысле этого слова — а чем же еще, как не небольшим полетом можно назвать стометровый прыжок?!
Я не стал загонять коней — и они уменьшили скорость своего бега до крейсерской — примерно до трехсот километров в час. Солнце поднималось к зениту, становилось все теплее и теплее. Лошади иногда притормаживали возле речек и ручьев, быстро пили воду, а затем вновь мчались все дальше и дальше. Кони пили часто, но понемногу.
Пришел полдень — яростные лучи солнца горячили кровь, доводя ее до бешеного кипения. Лошади тоже почувствовали ее, поэтому мчались к темнеющим вдали лесам, делая почти четыреста километров в час. Жаркое и яркое послеполуденное время! Весь мир полыхал в лучах солнца, и Хала, блистая в его лучах, казалась еще прекрасней, чем на рассвете.
Все живое двигалось, притом двигалось резко и быстро. Мы мчались вперед, а нас провожали взгляды различных зверей: высоких и низких, с рогами и без, разноцветных и однотонных, двуногих, четырехногих и многоногих. Их было много, и все они были такие разные: мирные травоядные животные провожали нашу группу с интересом и тревогой, но, увидев, что нас никто не преследует, успокаивались; хищные взгляды тоже внимательно осматривали нашу группу — обладатели могучих клыков, крепких когтей и сокрушительных рогов смотрели на нас, оценивая наши силы. Но кони мчались настолько мощно и уверенно, что плотоядным зверям становилось ясно: кони пышут силой и здоровьем, они — не больные и поэтому не являются их потенциальной добычей.
Вскоре впереди нас в разрывах кустарника блеснула гладь широкой реки. Присутствие этой большой реки чувствовалось уже давно — воздух становился все влажнее, достаточно сильно смягчая полуденный жар. Над рекой висел легкий туман; тот берег, по которому мы приближались к воде, был значительно выше противоположного, более полого берега, поэтому наши лошади и решились на прыжок.
Мы вылетели к обрыву и увидели переливчатое, похожее на радугу образование, играющее красками над белесым туманом, а тем временем, кони разогнались почти до четырехсот пятидесяти километров в час и великолепным километровым прыжком пролетели над водой! Такому прыжку позавидовали бы сами боги! Это не Земля, это — Хала: голубая вода в отблесках солнца и белые кони, как невесомые белые птицы, летящие над ней. Мы не останавливались, а мчались все дальше и дальше. Душа цвела и пела — было дивно!
Кони не чувствовали усталости, и мы, их наездники, тоже. Они привыкли к нам, а мы привыкли к ним. Белые лошади Халы бежали со своей обычной скоростью, и красное солнце сбоку от них освещало облака в теплые краски заката. Деревья становились все выше и выше, их кроны смыкались, тропа сужалась, и вот мы уже мчались по лесу, теперь уже один за другим. Розовыми красками догорал день — в лесу он догорал быстрее, чем в степи, но мы все равно двигались вперед. Я взглянул на себя — моя одежда, как и на спутницах, потемнела и побурела — воздух Халы сжигал ткань прямо на мне.
Кони скакали все также быстро, как и раньше, практически не замедляя свой бег, но потом уменьшили свою скорость до ста-двухсот километров в час: на тропе стало тесно, появились корни и упавшие сучья, дорога прихотливо изгибалась, не давая возможности разогнаться во всю силу. Ночь вступила в свои права, но мы, как и кони, прекрасно ориентировались в темноте, используя свою возможность видеть в инфракрасных лучах. Нам то и дело приходилось нагибаться, чтобы не быть выбитыми из седла низко расположенной веткой, но мы двигались вперед, пугая лесных обитателей громким стуком копыт, и разбуженный в лесу переполох еще долго не затихал где-то позади.
Лес становился все более высокоствольным, деревья у земли достигали десятков метров в окружности — такие леса не растут в мире Земли — там нет деревьев полукилометровой высоты.
Мы скакали долго, почти всю ночь. Журчащие ручьи пели нам свои песни, чьи-то шорохи окружали нас, и звуки, полные тайн, будили тишину леса. Дробь копыт да наше дыхание — мы мчались сквозь лес.
Ближе к рассвету мы попали в полосу предгорий: подъем — спуск, то вверх, то вниз. Солнце уже заливало серым светом окружающий нас предрассветный мир, когда мы, наконец, увидели горы.
Я остановил коней возле родника на полянке. Лошади пили воду, вздрагивая всем телом, и мы пили вместе с ними. Там, перед ними, выше самых высоких деревьев, уходя за облака, стояли горы. Их было много. Горы до облаков были разноцветные, не такие однообразные зелено-коричневые, как на Земле; выше же облаков их цвет скрывался туманом. Они нависали над миром, все в клочьях туч, блистая льдом, неприступные и грозные и своем величии.
Они стояли и молчали, и смотрели на нас, а мы смотрели на них.
Кони двинулись дальше, прямо к этим горам. Мы еще недолго проскакали по предгорья, и вот, наконец, они кончились — мы углубились в горы. Мы двигались то веером на безопасных участках, то один за другим на более опасных местах, а то и след в след на очень рискованных отрезках пути.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
Ярость поднималась во мне тяжелыми красно-черными волнами, она жгла мне душу и заливала мозг. Будь я прирожденным халанином, а не тем, кем являюсь сейчас, то я бы приложил все свои силы для того, чтобы убить этих людей, — при этом риск самому погибнуть для меня был не столь уж и важным. Но я был почти Хозяином Миров, а еще раньше я был человеком, — именно поэтому, несмотря на бушующую во мне ярость, я сохранил ясный ум, способность рассуждать и контроль над собой.
Органическая ненависть — страшная вещь. Что бы ни делал объект такой ненависти, он не в силах прекратить ее — и, чтобы ни делал его противник, он тоже не в силах прекратить ее. Смерть, и только она одна, может прекратить эту ненависть, и это по-настоящему страшно.
Земляне и халане — две цивилизации, испытывающие друг к другу органическую ненависть, обусловленную колоссальными различиями обоих миров, — и в этом случае от отдельной личности не зависит ничего!
Что бы ни делал разумный индивидуум, на каком бы уровне культурного развития он ни стоял, какими бы знаниями он бы ни обладал — все равно — он не может ни регулировать силу, ни управлять направлением своей органической ненависти; он может только исполнить свой долг — это повеление мира, откуда он родом — он должен осуществить программу, заложенную в нем его биологической конституцией.
Разумная цивилизация неразрывно связана со своим миром, и из-за глобальных противоречий между мирами возникает органическая ненависть между цивилизациями. Органическая ненависть требует одного: «Любой ценой убей чужого!», и это не пустые слова. Для разума нет ничего более ужасного и величественного, чем война разумных цивилизаций, чем смертельная схватка разумов без проигравшего, ибо проигрыш означает тотальное уничтожение. Тогда, на Хале, я постиг эту истину и понял, насколько это действительно важно.
Земля и Хала — такие разные и одновременно такие похожие миры!
А моя злость на людей осталась со мной, с халанином.
А моя злость на халан осталась со мной, с человеком.
И мой полет над проблемами этих миров остался со мной, с почти Хозяином Миров. Нас было трое — и в моей душе мы все жили в мире.
…Мы долго смотрели на людей, и когда, наконец, мне это надоело, мы ушли. Мы прошли сквозь кустарник в сторону от людей, и вышли в открытую лесостепь. Заночевали мы прямо посреди равнины, чувствуя себя защищенными от хищников своими острыми чувствами и мощными ударными буграми. На ужин я накопал съедобных кореньев, набрал ягод и сочных мясистых листьев.
После заката солнце оставило этот мир, и звезды вступили на черное небо — пришла ночь. Нас не тревожили опасные ночные звери — они были далеко, и лишь только изредка громкие звуки будили нас в серебристо-черной тишине — то были ночные птицы и разные мелкие степные существа, которые жили своей жизнью со своими тревогами и радостями, мелкими и крупными удачами и поражениями, а до нас долетали только отзвуки ее, этой неприметной ночной жизни.
Встало солнце, разгоняя ночную прохладу, и легкий утренний ветерок зашелестел в траве. Хала просыпалась — до нас уже донесся откуда-то из далекого далека приглушенный рев какого-то хищного монстра. Я насобирал на завтрак съедобных плодов, и мы плотно поели. Солнце поднималось все выше и выше, а мы лежали и, отдыхая, лениво переговаривались после вкусной еды. Наконец, я отдохнул и решил осуществить давно задуманную идею.
— Вставайте, сейчас будет самое лучшее время в вашей жизни, — сказал я, — ее пик.
— А что сейчас будет? — спросили меня женщины, поднимаясь и отряхиваясь.
— Кони, просто кони.
Я приказал трем коням прибыть ко мне, и они поскакали к нам. Лошади были совершенно дикие, они только недавно узнали о моем существовании, но, тем не менее, не могли противиться моим мысленным приказаниям. Так я и буду управлять ими на протяжении всей поездки — молча, качественно и выверено, ибо я вижу их самочувствие, и поэтому мои команды будут вполне согласованы с ним, а значит, и результат моих распоряжений будет хороший.
Мы ждали их недолго. Из тени деревьев прямо к нам выскочили три бело-голубых коня. Они были белые, чисто белые, без единого темного пятнышка. Как белые облака скользили они к нам из разноцветного мира! Когда они двигались, на белой шкуре у них в такт движениям бежали голубоватые отблески, похожие на голубые волны в безбрежном белом океане. И грива у этих лошадей тоже была белая, и она тоже отбрасывала голубое сияние.
Прекрасные кони! Кони — светлая мечта детства! Именно на таких конях ездят герои сказок, и блеск их голубых волн уносит детское сердце в далекую и прекрасную страну счастья. Кони добра, белые кони Халы, бежали к нам, и их гривы трепетали по ветру как флаги. При виде таких чудесных созданий ребенок тянет свои ручки к их лебединым шеям, и малыш весь улыбается, освещая мир своим счастьем. Ожившая мечта радостного детства — бело-голубые кони Халы — воплощение красоты и доброты этого мира! Белые кони бежали к нам, а когда добежали, то остановились и смотрели на нас своими большими, по-человечески добрыми и умными глазами.
— Да они в тысячу раз лучше, чем в фильмах! — с восхищением сказала одна из моих спутниц. — Они просто прелестны!
— Да, это лошади богов, — добавила вторая.
Я подошел к коням и стал надевать на них седла. Я стоял спиной к своим спутницам и сердцем чувствовал их удивленные взгляды — они поразились моей манере брать нужные мне вещи прямо из воздуха.
— Мы будем на них кататься? — спросили меня.
— Кататься… — можно сказать и так, — ответил я и продолжил рассуждать вслух, — но все же я думаю, что в нашем языке — языке людей, трудно будет найти верное слово для описания того, что с нами произойдет в дальнейшем. Прогулка с препятствиями… — быть может, но, скорее всего нечто большее, чем просто прогулка. Мой вам совет: смотрите по сторонам, но не забывайте смотреть внутрь себя и слишком сильно не пугайтесь — только в этом случае вы сможете попытаться постигнуть мир и себя в этом мире.
Я надел седла и сказал:
— Садитесь.
— А где же уздечка? — удивились они.
— Она вам не нужна, — пояснил я им. — Изредка вы можете держаться за гриву, а в основном просто сидите. Вы не люди — вам это удастся легко. Поехали.
Мы сели на коней и пустились в путь. Лошадки сначала бежали легко, делая примерно сто километров в час. Мы мчались по степи широкой группой, веером, а не след в след. Я постарался устроиться поудобнее и освоиться с ритмичными толчками при скачке. Прошло немного времени, а я с моими спутницами уже смотрели на окружающие нас пейзажи, почти не отвлекаясь на то, чтобы удержаться в седле. Мы не разговаривали: на скаку это было затруднительно — можно было прикусить губу или язык, и, к тому же, мешала тряска и пыль. Постепенно мы все погрузились в раздумья, которые время от времени прерывались встречей с чем-нибудь интересным. На душе было хорошо, а со временем становилось все лучше и лучше: глупые мелкие проблемы уходили прочь — осталась только дорога, и мы на ней. Вокруг нас расстилалась лесостепь — типичный пейзаж из разноцветных трав и кустарников, а также небольших групп деревьев.
Наши кони стали бежать еще быстрее. Ветер стал жестким и хлестким, а сама скачка лошадей — более направленной и сосредоточенной — мы двигались со скоростью более двухсот пятидесяти километров в час. Кони все скакали и скакали, не чувствуя усталости.
Я решил, что нам пора познать этих дивных коней поближе, и приказал лошадям двигаться еще быстрее. Ноги животных замелькали в траве, спины лошадей стали похожи на ожившие камни, воздух стал твердым, хоть ножом режь. Пейзаж мчался назад с фантастической быстротой, сидеть стало очень неуютно — мы делали свыше четырехсот километров в час. На такой скорости пятидесяти — и стометровые прыжки казались чем-то обыденным; речки, кусты и ложбины пролетали под нами в буквальном смысле этого слова — а чем же еще, как не небольшим полетом можно назвать стометровый прыжок?!
Я не стал загонять коней — и они уменьшили скорость своего бега до крейсерской — примерно до трехсот километров в час. Солнце поднималось к зениту, становилось все теплее и теплее. Лошади иногда притормаживали возле речек и ручьев, быстро пили воду, а затем вновь мчались все дальше и дальше. Кони пили часто, но понемногу.
Пришел полдень — яростные лучи солнца горячили кровь, доводя ее до бешеного кипения. Лошади тоже почувствовали ее, поэтому мчались к темнеющим вдали лесам, делая почти четыреста километров в час. Жаркое и яркое послеполуденное время! Весь мир полыхал в лучах солнца, и Хала, блистая в его лучах, казалась еще прекрасней, чем на рассвете.
Все живое двигалось, притом двигалось резко и быстро. Мы мчались вперед, а нас провожали взгляды различных зверей: высоких и низких, с рогами и без, разноцветных и однотонных, двуногих, четырехногих и многоногих. Их было много, и все они были такие разные: мирные травоядные животные провожали нашу группу с интересом и тревогой, но, увидев, что нас никто не преследует, успокаивались; хищные взгляды тоже внимательно осматривали нашу группу — обладатели могучих клыков, крепких когтей и сокрушительных рогов смотрели на нас, оценивая наши силы. Но кони мчались настолько мощно и уверенно, что плотоядным зверям становилось ясно: кони пышут силой и здоровьем, они — не больные и поэтому не являются их потенциальной добычей.
Вскоре впереди нас в разрывах кустарника блеснула гладь широкой реки. Присутствие этой большой реки чувствовалось уже давно — воздух становился все влажнее, достаточно сильно смягчая полуденный жар. Над рекой висел легкий туман; тот берег, по которому мы приближались к воде, был значительно выше противоположного, более полого берега, поэтому наши лошади и решились на прыжок.
Мы вылетели к обрыву и увидели переливчатое, похожее на радугу образование, играющее красками над белесым туманом, а тем временем, кони разогнались почти до четырехсот пятидесяти километров в час и великолепным километровым прыжком пролетели над водой! Такому прыжку позавидовали бы сами боги! Это не Земля, это — Хала: голубая вода в отблесках солнца и белые кони, как невесомые белые птицы, летящие над ней. Мы не останавливались, а мчались все дальше и дальше. Душа цвела и пела — было дивно!
Кони не чувствовали усталости, и мы, их наездники, тоже. Они привыкли к нам, а мы привыкли к ним. Белые лошади Халы бежали со своей обычной скоростью, и красное солнце сбоку от них освещало облака в теплые краски заката. Деревья становились все выше и выше, их кроны смыкались, тропа сужалась, и вот мы уже мчались по лесу, теперь уже один за другим. Розовыми красками догорал день — в лесу он догорал быстрее, чем в степи, но мы все равно двигались вперед. Я взглянул на себя — моя одежда, как и на спутницах, потемнела и побурела — воздух Халы сжигал ткань прямо на мне.
Кони скакали все также быстро, как и раньше, практически не замедляя свой бег, но потом уменьшили свою скорость до ста-двухсот километров в час: на тропе стало тесно, появились корни и упавшие сучья, дорога прихотливо изгибалась, не давая возможности разогнаться во всю силу. Ночь вступила в свои права, но мы, как и кони, прекрасно ориентировались в темноте, используя свою возможность видеть в инфракрасных лучах. Нам то и дело приходилось нагибаться, чтобы не быть выбитыми из седла низко расположенной веткой, но мы двигались вперед, пугая лесных обитателей громким стуком копыт, и разбуженный в лесу переполох еще долго не затихал где-то позади.
Лес становился все более высокоствольным, деревья у земли достигали десятков метров в окружности — такие леса не растут в мире Земли — там нет деревьев полукилометровой высоты.
Мы скакали долго, почти всю ночь. Журчащие ручьи пели нам свои песни, чьи-то шорохи окружали нас, и звуки, полные тайн, будили тишину леса. Дробь копыт да наше дыхание — мы мчались сквозь лес.
Ближе к рассвету мы попали в полосу предгорий: подъем — спуск, то вверх, то вниз. Солнце уже заливало серым светом окружающий нас предрассветный мир, когда мы, наконец, увидели горы.
Я остановил коней возле родника на полянке. Лошади пили воду, вздрагивая всем телом, и мы пили вместе с ними. Там, перед ними, выше самых высоких деревьев, уходя за облака, стояли горы. Их было много. Горы до облаков были разноцветные, не такие однообразные зелено-коричневые, как на Земле; выше же облаков их цвет скрывался туманом. Они нависали над миром, все в клочьях туч, блистая льдом, неприступные и грозные и своем величии.
Они стояли и молчали, и смотрели на нас, а мы смотрели на них.
Кони двинулись дальше, прямо к этим горам. Мы еще недолго проскакали по предгорья, и вот, наконец, они кончились — мы углубились в горы. Мы двигались то веером на безопасных участках, то один за другим на более опасных местах, а то и след в след на очень рискованных отрезках пути.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87