В целом, это был отличный современный крейсер, многие из солдат его экипажа были людьми опытными, настоящими профессионалами своего дела. Я оказался одним из самых младших по возрасту на корабле, но, тем не менее, именно я, как командир, со временем должен буду стать настоящим космическим волком и как первое лицо на вверенном мне звездном крейсере, получил право использовать парализатор.
Парализатор — это ручное оружие нервно-паралитического действия, находящееся на корабле в специальном сейфе в двух экземплярах. Назначение парализатора — поддерживать воинскую дисциплину — убить парализатором невозможно — им можно только временно обездвижить и оглушить человека. Применять это оружие имеет право лицо, имеющее самое высокое звание на космолете, то есть в обычных случаях — командир.
Солдат, не выполнивший приказ вышестоящего командования или же совершивший иной, запрещенный уставом проступок, по возвращении на базу попадает под трибунал, поэтому для возможного «успокоения» нарушителя в условиях открытого космоса и используется парализатор. Во время боя бывает всякое — вполне возможно, что боец, который вел себя неподобающим образом и против которого был применен парализатор, отдохнув некоторое время под присмотром доктора, снова вернется в строй и своим доблестным поведением искупит свою вину; таких случаев в звездном флоте было предостаточно, и поэтому вполне вероятно, что этому воину трибунал вынесет не карательный приговор, а оправдательный, или же направит его на принудительное обследование с последующим лечением. Правда, трибунал может вынести любой, вплоть до смертного, приговор, но эта возможность существует только для военного времени. Когда-то давным-давно вместо парализаторов на кораблях было настоящее огнестрельное, а потом и пневматическое оружие, но в современной космической войне убивать одного из членов экипажа только из-за того, что он не выдержал нечеловеческих нагрузок и сходит (а, возможно, и уже сошел) с ума — глупо: с сумасшедшими и с лицами, которые нуждаются в лечении, не воюют — их просто изолируют до конца полета, а на земле их судьбу решит медкомиссия и, возможно, трибунал.
Мой корабль базировался на военном космодроме, находящимся на одной из планет обычной населенной системы. Теперь, мы, военные, перестали жить столь оторванно от гражданских людей, как те долгие месяцы обучения на военной планетарной системе, однако несмотря на это, мы все также продолжали оттачивать свое воинское мастерство, в то время как напряжение в мире не спадало.
Однажды, когда я шел по улице, ко мне обратился один человек — я сразу узнал его сердцем еще до того как он заговорил — это был мой «отец». Он сказал:
— Завтра у тебя будет не учебный вылет — завтра ты отправишься на войну.
От этих слов у меня в душе что-то перевернулось. Страх, боль и неизвестность — все смешалось в единое целое — война пришла…
Я задумался — людей поблизости не было, поэтому мы могли разговаривать совершенно спокойно, но о чем было говорить? Все и так ясно — война начинается. «Отец» ушел, а у меня осталось меньше суток до вылета, чтобы побыть в мире, чтобы спокойно поразмыслить, чтобы понять себя, чтобы сделать еще что-то важное, на что всегда не хватало времени…
Война, война… — война — это война.
Мир кончился — пришло время убивать и умирать.
Сказать слово «война» легко — а понять всю ее глубину сложно.
Война, война… — все что было раньше — это прошлое, война — это страшное настоящее, которое угрожающей неизвестностью стоит на пути к будущему.
Готов ли я к сражениям? Ответ на этот вопрос я тогда еще не знал, хотя, впрочем, какая разница? Готов или же не готов… — это результат моих тренировок в прошлом, а его не изменишь, поэтому оно не должно мучить меня! Готов или же не готов… — это важный вопрос, но еще важнее, чтобы мне повезло, ибо я не хочу умирать!
Я не хочу умирать — а кто хочет? Никто; никто не хочет, но кому-нибудь в любом случае придется.
Настоящий бой — это не то, что показывает камера в фильме и совсем не то, о чем ты читаешь в книге, сидя дома в кресле: можно найти массу великолепно точных слов для описания сражения, можно без прикрас воссоздать бой и заснять его, но это все равно будет не то, ибо произведения искусства, во-первых, не создают полного эффекта присутствия, и во-вторых, «сжимают» собственное время войны для достижения приемлемого уровня восприятия зрителем, читателем или же слушателем, а время — это такая категория, которая может совершенно по-другому изменить восприятие: одно дело прочитать слова «обстрел длился целый день» или же увидеть как на экране взорвутся два-три снаряда, — и совсем другое — самому просидеть немытым весь этот день в блиндаже с тяжелой каской на голове под грохот разрывающихся снарядов, бомб и мин на вздрагивающих ящиках, в пыли и грязи, с полупустой флягой воды и почерствевшей буханкой хлеба в вещмешке; просидеть в спертом воздухе, в постоянной готовности схватить оружие и выскочить наружу навстречу наступающему противнику, в то время как в глубине сознания постоянно крутится мысль «а спасет ли меня укрытие, когда в него попадет вражеский снаряд»; и этот длинный день не один — перед ним была череда таких же дней и ночей, наполненных страхом и смертью, грохотом и огнем, гарью, вонью и грязью… — и именно этим отличается изображение реальности от настоящей реальности, когда в дело вступает всемогущее время!
…Вечерело. Я шел по улице, как вдруг увидел, что в одном доме происходит какое-то радостное событие — множество по-праздничному одетых людей находилось перед ним, играла музыка; лица гостей были веселы и оживлены — им было хорошо.
У ворот стояла охрана, не пропуская за забор никого из посторонних, но, воспользовавшись своей властью над душами людей, я туда вошел. Меня никто не приглашал сюда, но охранники сами впустили меня, после чего я перезнакомился со множеством гостей, и каждый из них нашел во мне своего лучшего друга — вот что значит власть над душами людей — никакого насилия — все происходит просто идеально!
Вышел я оттуда не один, а с девушкой, с которой познакомился в доме. Сначала мы пошли в казино, где игральные кости и карты беспрекословно повиновались моим мысленным приказам; потом мы отправились в ювелирный магазин и там, посреди ночи, я накупил для нее драгоценностей на весь свой выигрыш (а выиграл я немало!), после чего мы направились в ресторан, где и закончили эту последнюю мирную ночь.
Мирный вечер, мирная ночь — последний мирный закат перед войной…
Она была в восторге и изумлении, когда мы под утро вернулись обратно. Гости восхищенно толпились вокруг нас, рассматривая и оценивая колье, браслеты и сережки девушки; они негромко обменивались замечаниями по поводу моего столь неожиданно дорогого подарка и строили далеко идущие планы относительно нас, но все они ошибались — и гости, и моя подруга — это не было что-то значительное, а так… — легкий штрих в жизни художника. Присутствующие стали вежливо навязывать мне обмен номерами видеофонов, чтобы потом можно было бы звонить друг другу, и я, чтобы не омрачать этот вечер отказами, шел навстречу их желаниям, однако свой номер я давал неправильный — к чему мне все эти знакомства, все эти мелочи! — а тем временем тоска все сильнее и сильнее сжимала мое сердце, и я понял, что пора заканчивать эту комедию.
— Прощайте навсегда, — сказал я им всем и ушел. А сам подумал: — Ветер не удержишь в клетке!
Я вышел на улицу и стер все записанные ранее номера видеофонов этих по-своему хороших, обычных людей; надо мной раскинулось звездное небо, полное ярких планет и астероидов, а где-то там, далеко-далеко, как мне казалось, в другом тысячелетии, в совершенно другом и чуждом мне мире, веселые люди в ярко освещенном доме оживленно обсуждали мой внезапный резкий уход и не понимали меня. Они не понимали мой поступок… — а меня назавтра ждал холодный бесконечный космос, и мне предстояло там сражаться, умирать и убивать…
Ночь проходила, вся светло-желтая от отраженного света небесных тел, накладывающих на все вокруг печать волшебства; уже занялся серый рассвет, а я все гулял и гулял по улицам. Беззвучный утренний мир наполнял душу ощущением какого-то смутного ожидания, которое разрешится вместе с солнцем; я был почти спокоен и только лишь периодически попадая под черные тени деревьев, начинал ощущать неясное беспокойство от их мрачного величия.
Что ждет меня дальше? Что делать мне и как мне жить дальше?
Я не хочу войны, не хочу смерти, не хочу всего этого ужаса, но так надо… Так должно быть — и так будет…
Ночь прошла, и настал день. Золотое солнце согрело землю своими лучами, и перед моим внутренним взором стали появляться видения…
Я увидел группу мужчин, одетых в грязные рваные шкуры и держащих в руках копья, луки и каменные топоры. Они стояли тесной группой и чего-то ждали.
Чуть поодаль от них шли римские легионеры; они шли спокойным, вольным шагом, и солнце блестело у них на доспехах и остриях копий.
А еще я видел закованных в броню рыцарей средневековья, сидящих на конях, накрытых попонами. Яркие геральдические символы и гербы рыцарских родов делали эту группу похожей на грозный маскарад. Знамена, вымпелы и плащи слегка колыхались при езде. Забрала у рыцарей были открыты, они неторопливо ехали, изредка переговариваясь друг с другом, а рядом шли их слуги.
А потом я увидел степь, всю пыльную от колонны танков. С лязгом и грохотом, поднимая за собой клубы пыли, эти стальные чудовища двигались вперед, куда-то к неведомой мне цели, а пехотинцы в касках и с автоматами в руках сидели, вернее, пытались усидеть на их жесткой подпрыгивающей броне.
…Перед боем, я смотрел на последние минуты, долгие последние минуты и часы перед боем, в который шли люди разных эпох…
Я видел, как механики суетились возле остроносых реактивных самолетов, кабины которых их были пусты — пилотам еще не пришло время садиться; а вот здесь, неподалеку, и они сами — в комбинезонах, в шлемах, о чем-то обмениваются мнениями.
А вот и безжизненная поверхность Луны, и пусковые шахты боевых кораблей, безмолвные и безразличные. В подземельях шахт кипит работа — корабли готовятся к старту, — но на поверхности все спокойно, пока что еще все спокойно…
А затем, над своей головой, я увидел, как в свете солнца, бросая на землю черную тень, медленно-медленно, очень медленно, начал появляться современный космический крейсер. Он появлялся постепенно, метр за метром, и, казалось, что ему никогда не будет конца. Звездолет был слишком огромен для этого утра, слишком чужд этому светлому радостному миру — он был совершенно ни к месту — эта машина разрушения, это исполинское порождение тяжелой индустрии, это овеществленное воплощение человеческой мысли, направленной на разрушение, — этот неуязвимый, быстрый и могучий одинокий космический монстр.
Корабль появлялся медленно, подавляя своими размерами и неторопливостью появления; он появлялся бесшумно и оттого еще более жутко, ибо такой гигант, по идее, должен был издавать хоть бы какие-нибудь звуки, но он не издавал их. Я видел только однородный монолитный и округлый корпус, скрывающий в себе что-то непонятное и поэтому страшное, а звездолет все появлялся и появлялся; он появлялся настолько долго, что у меня успело сложиться впечатление, будто бы он выходит из пространственного туннеля, только почему-то очень медленно — слишком медленно, поэтому когда, наконец, корабль появился весь, полностью, блистая в лучах утреннего солнца, то он казался просто невероятным — но он был!
Я смотрел на крейсер эпохи звездных войн и понимал, что время войны пришло: ее еще нет, но она неизбежна и уже начинает подчинять себе людей, их мысли и поступки.
Видения еще стояли перед моими глазами, но они все как-то перемешались между собой: среди остроносых самолетов бродили люди в шкурах, римские легионеры сидели на броне танков, над конными степняками в овчинах пролетали современные корабли, а в глубоких коридорах вокруг пусковых шахт на Луне бродили солдаты в касках и с автоматами — и, что примечательно, все эти люди совершенно не обращали внимания на то, что творилось вокруг них: они были замкнуты в мире своего времени, а на другие объекты чужих эпох смотрели, как сквозь стекло.
Я смотрел на все это и одновременно смотрел внутрь своей души — в самую ее мрачную глубину, туда, где, живущий под моим неустанным вниманием, находится мой демон… — и сейчас он смотрит вместе со мной на людей войны, и мы понимаем, что его время приходит…
Мой демон — это часть меня, как и я в целом, в какой-то мере часть его. Он тоже спокойный и уравновешенный, как и я, рациональный и достаточно умный — но он все-таки демон, сильный, уверенный в своей жестокости и решимости идти до конца, волевой, агрессивный, кровожадный и радующийся чужой смерти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
Парализатор — это ручное оружие нервно-паралитического действия, находящееся на корабле в специальном сейфе в двух экземплярах. Назначение парализатора — поддерживать воинскую дисциплину — убить парализатором невозможно — им можно только временно обездвижить и оглушить человека. Применять это оружие имеет право лицо, имеющее самое высокое звание на космолете, то есть в обычных случаях — командир.
Солдат, не выполнивший приказ вышестоящего командования или же совершивший иной, запрещенный уставом проступок, по возвращении на базу попадает под трибунал, поэтому для возможного «успокоения» нарушителя в условиях открытого космоса и используется парализатор. Во время боя бывает всякое — вполне возможно, что боец, который вел себя неподобающим образом и против которого был применен парализатор, отдохнув некоторое время под присмотром доктора, снова вернется в строй и своим доблестным поведением искупит свою вину; таких случаев в звездном флоте было предостаточно, и поэтому вполне вероятно, что этому воину трибунал вынесет не карательный приговор, а оправдательный, или же направит его на принудительное обследование с последующим лечением. Правда, трибунал может вынести любой, вплоть до смертного, приговор, но эта возможность существует только для военного времени. Когда-то давным-давно вместо парализаторов на кораблях было настоящее огнестрельное, а потом и пневматическое оружие, но в современной космической войне убивать одного из членов экипажа только из-за того, что он не выдержал нечеловеческих нагрузок и сходит (а, возможно, и уже сошел) с ума — глупо: с сумасшедшими и с лицами, которые нуждаются в лечении, не воюют — их просто изолируют до конца полета, а на земле их судьбу решит медкомиссия и, возможно, трибунал.
Мой корабль базировался на военном космодроме, находящимся на одной из планет обычной населенной системы. Теперь, мы, военные, перестали жить столь оторванно от гражданских людей, как те долгие месяцы обучения на военной планетарной системе, однако несмотря на это, мы все также продолжали оттачивать свое воинское мастерство, в то время как напряжение в мире не спадало.
Однажды, когда я шел по улице, ко мне обратился один человек — я сразу узнал его сердцем еще до того как он заговорил — это был мой «отец». Он сказал:
— Завтра у тебя будет не учебный вылет — завтра ты отправишься на войну.
От этих слов у меня в душе что-то перевернулось. Страх, боль и неизвестность — все смешалось в единое целое — война пришла…
Я задумался — людей поблизости не было, поэтому мы могли разговаривать совершенно спокойно, но о чем было говорить? Все и так ясно — война начинается. «Отец» ушел, а у меня осталось меньше суток до вылета, чтобы побыть в мире, чтобы спокойно поразмыслить, чтобы понять себя, чтобы сделать еще что-то важное, на что всегда не хватало времени…
Война, война… — война — это война.
Мир кончился — пришло время убивать и умирать.
Сказать слово «война» легко — а понять всю ее глубину сложно.
Война, война… — все что было раньше — это прошлое, война — это страшное настоящее, которое угрожающей неизвестностью стоит на пути к будущему.
Готов ли я к сражениям? Ответ на этот вопрос я тогда еще не знал, хотя, впрочем, какая разница? Готов или же не готов… — это результат моих тренировок в прошлом, а его не изменишь, поэтому оно не должно мучить меня! Готов или же не готов… — это важный вопрос, но еще важнее, чтобы мне повезло, ибо я не хочу умирать!
Я не хочу умирать — а кто хочет? Никто; никто не хочет, но кому-нибудь в любом случае придется.
Настоящий бой — это не то, что показывает камера в фильме и совсем не то, о чем ты читаешь в книге, сидя дома в кресле: можно найти массу великолепно точных слов для описания сражения, можно без прикрас воссоздать бой и заснять его, но это все равно будет не то, ибо произведения искусства, во-первых, не создают полного эффекта присутствия, и во-вторых, «сжимают» собственное время войны для достижения приемлемого уровня восприятия зрителем, читателем или же слушателем, а время — это такая категория, которая может совершенно по-другому изменить восприятие: одно дело прочитать слова «обстрел длился целый день» или же увидеть как на экране взорвутся два-три снаряда, — и совсем другое — самому просидеть немытым весь этот день в блиндаже с тяжелой каской на голове под грохот разрывающихся снарядов, бомб и мин на вздрагивающих ящиках, в пыли и грязи, с полупустой флягой воды и почерствевшей буханкой хлеба в вещмешке; просидеть в спертом воздухе, в постоянной готовности схватить оружие и выскочить наружу навстречу наступающему противнику, в то время как в глубине сознания постоянно крутится мысль «а спасет ли меня укрытие, когда в него попадет вражеский снаряд»; и этот длинный день не один — перед ним была череда таких же дней и ночей, наполненных страхом и смертью, грохотом и огнем, гарью, вонью и грязью… — и именно этим отличается изображение реальности от настоящей реальности, когда в дело вступает всемогущее время!
…Вечерело. Я шел по улице, как вдруг увидел, что в одном доме происходит какое-то радостное событие — множество по-праздничному одетых людей находилось перед ним, играла музыка; лица гостей были веселы и оживлены — им было хорошо.
У ворот стояла охрана, не пропуская за забор никого из посторонних, но, воспользовавшись своей властью над душами людей, я туда вошел. Меня никто не приглашал сюда, но охранники сами впустили меня, после чего я перезнакомился со множеством гостей, и каждый из них нашел во мне своего лучшего друга — вот что значит власть над душами людей — никакого насилия — все происходит просто идеально!
Вышел я оттуда не один, а с девушкой, с которой познакомился в доме. Сначала мы пошли в казино, где игральные кости и карты беспрекословно повиновались моим мысленным приказам; потом мы отправились в ювелирный магазин и там, посреди ночи, я накупил для нее драгоценностей на весь свой выигрыш (а выиграл я немало!), после чего мы направились в ресторан, где и закончили эту последнюю мирную ночь.
Мирный вечер, мирная ночь — последний мирный закат перед войной…
Она была в восторге и изумлении, когда мы под утро вернулись обратно. Гости восхищенно толпились вокруг нас, рассматривая и оценивая колье, браслеты и сережки девушки; они негромко обменивались замечаниями по поводу моего столь неожиданно дорогого подарка и строили далеко идущие планы относительно нас, но все они ошибались — и гости, и моя подруга — это не было что-то значительное, а так… — легкий штрих в жизни художника. Присутствующие стали вежливо навязывать мне обмен номерами видеофонов, чтобы потом можно было бы звонить друг другу, и я, чтобы не омрачать этот вечер отказами, шел навстречу их желаниям, однако свой номер я давал неправильный — к чему мне все эти знакомства, все эти мелочи! — а тем временем тоска все сильнее и сильнее сжимала мое сердце, и я понял, что пора заканчивать эту комедию.
— Прощайте навсегда, — сказал я им всем и ушел. А сам подумал: — Ветер не удержишь в клетке!
Я вышел на улицу и стер все записанные ранее номера видеофонов этих по-своему хороших, обычных людей; надо мной раскинулось звездное небо, полное ярких планет и астероидов, а где-то там, далеко-далеко, как мне казалось, в другом тысячелетии, в совершенно другом и чуждом мне мире, веселые люди в ярко освещенном доме оживленно обсуждали мой внезапный резкий уход и не понимали меня. Они не понимали мой поступок… — а меня назавтра ждал холодный бесконечный космос, и мне предстояло там сражаться, умирать и убивать…
Ночь проходила, вся светло-желтая от отраженного света небесных тел, накладывающих на все вокруг печать волшебства; уже занялся серый рассвет, а я все гулял и гулял по улицам. Беззвучный утренний мир наполнял душу ощущением какого-то смутного ожидания, которое разрешится вместе с солнцем; я был почти спокоен и только лишь периодически попадая под черные тени деревьев, начинал ощущать неясное беспокойство от их мрачного величия.
Что ждет меня дальше? Что делать мне и как мне жить дальше?
Я не хочу войны, не хочу смерти, не хочу всего этого ужаса, но так надо… Так должно быть — и так будет…
Ночь прошла, и настал день. Золотое солнце согрело землю своими лучами, и перед моим внутренним взором стали появляться видения…
Я увидел группу мужчин, одетых в грязные рваные шкуры и держащих в руках копья, луки и каменные топоры. Они стояли тесной группой и чего-то ждали.
Чуть поодаль от них шли римские легионеры; они шли спокойным, вольным шагом, и солнце блестело у них на доспехах и остриях копий.
А еще я видел закованных в броню рыцарей средневековья, сидящих на конях, накрытых попонами. Яркие геральдические символы и гербы рыцарских родов делали эту группу похожей на грозный маскарад. Знамена, вымпелы и плащи слегка колыхались при езде. Забрала у рыцарей были открыты, они неторопливо ехали, изредка переговариваясь друг с другом, а рядом шли их слуги.
А потом я увидел степь, всю пыльную от колонны танков. С лязгом и грохотом, поднимая за собой клубы пыли, эти стальные чудовища двигались вперед, куда-то к неведомой мне цели, а пехотинцы в касках и с автоматами в руках сидели, вернее, пытались усидеть на их жесткой подпрыгивающей броне.
…Перед боем, я смотрел на последние минуты, долгие последние минуты и часы перед боем, в который шли люди разных эпох…
Я видел, как механики суетились возле остроносых реактивных самолетов, кабины которых их были пусты — пилотам еще не пришло время садиться; а вот здесь, неподалеку, и они сами — в комбинезонах, в шлемах, о чем-то обмениваются мнениями.
А вот и безжизненная поверхность Луны, и пусковые шахты боевых кораблей, безмолвные и безразличные. В подземельях шахт кипит работа — корабли готовятся к старту, — но на поверхности все спокойно, пока что еще все спокойно…
А затем, над своей головой, я увидел, как в свете солнца, бросая на землю черную тень, медленно-медленно, очень медленно, начал появляться современный космический крейсер. Он появлялся постепенно, метр за метром, и, казалось, что ему никогда не будет конца. Звездолет был слишком огромен для этого утра, слишком чужд этому светлому радостному миру — он был совершенно ни к месту — эта машина разрушения, это исполинское порождение тяжелой индустрии, это овеществленное воплощение человеческой мысли, направленной на разрушение, — этот неуязвимый, быстрый и могучий одинокий космический монстр.
Корабль появлялся медленно, подавляя своими размерами и неторопливостью появления; он появлялся бесшумно и оттого еще более жутко, ибо такой гигант, по идее, должен был издавать хоть бы какие-нибудь звуки, но он не издавал их. Я видел только однородный монолитный и округлый корпус, скрывающий в себе что-то непонятное и поэтому страшное, а звездолет все появлялся и появлялся; он появлялся настолько долго, что у меня успело сложиться впечатление, будто бы он выходит из пространственного туннеля, только почему-то очень медленно — слишком медленно, поэтому когда, наконец, корабль появился весь, полностью, блистая в лучах утреннего солнца, то он казался просто невероятным — но он был!
Я смотрел на крейсер эпохи звездных войн и понимал, что время войны пришло: ее еще нет, но она неизбежна и уже начинает подчинять себе людей, их мысли и поступки.
Видения еще стояли перед моими глазами, но они все как-то перемешались между собой: среди остроносых самолетов бродили люди в шкурах, римские легионеры сидели на броне танков, над конными степняками в овчинах пролетали современные корабли, а в глубоких коридорах вокруг пусковых шахт на Луне бродили солдаты в касках и с автоматами — и, что примечательно, все эти люди совершенно не обращали внимания на то, что творилось вокруг них: они были замкнуты в мире своего времени, а на другие объекты чужих эпох смотрели, как сквозь стекло.
Я смотрел на все это и одновременно смотрел внутрь своей души — в самую ее мрачную глубину, туда, где, живущий под моим неустанным вниманием, находится мой демон… — и сейчас он смотрит вместе со мной на людей войны, и мы понимаем, что его время приходит…
Мой демон — это часть меня, как и я в целом, в какой-то мере часть его. Он тоже спокойный и уравновешенный, как и я, рациональный и достаточно умный — но он все-таки демон, сильный, уверенный в своей жестокости и решимости идти до конца, волевой, агрессивный, кровожадный и радующийся чужой смерти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87