Времени до отлета оставалось совсем немного, поэтому я решил потратить его с пользой: в детстве я занимался разными видами спорта, и легкой атлетикой в том числе — недавно я познал, что такое бег в мире Халы, а потому захотел освежить свои прошлые воспоминания и ощущения, пробежав и в мире Земли тоже.
Я решил пробежать дистанцию длиной в десять километров. Я не спортсмен, поэтому для меня главное — не остановиться и не перейти на шаг, то есть в принципе пробежать, а не сойти с дистанции; ну а ни время бега, ни скорость для меня совершенно не имеют значения. Такую длинную дистанцию я специально выбрал потому, что на Хале я ее пробегал легко, практически не утомляясь, а для Земли — это уже приличное расстояние; к тому же я думал, что короткая дистанция не даст мне возможности понять разницу между бегом в мире Земли и бегом в мире Халы.
Когда я решил бежать, было послеобеденное время. Было жарко, но не душно, и к тому же дул ветер. Я выпил большую кружку воды, надел майку, шорты и отправился на стадион.
Стадион был небольшой и уютный. Он был весь залит солнцем; только беговую дорожку, находящуюся через поле от главной трибуны, частично закрывала тень от высоких деревьев. Трава на футбольном поле кое-где стала желтеть, перед обоими воротами, там, где обычно стоят вратари, чернели пятна вытоптанной ими земли. Погода была чудесная!
Я вышел к финишу стометровки и побежал по повороту. Один круг на стадионе равен четыремстам метрам, следовательно, мне нужно пробежать двадцать пять кругов. Бежать было легко, сил пока еще было много, а организм не знал, что его ждет. Я старался бежать спокойно: на три шага вдох и на три шага выдох — таким темпом, не сбивая дыхание, можно будет бежать очень долго. Сначала, с первых шагов, мне как бы и не хотелось дышать, но вскоре это ощущение прошло, и я задышал все глубже и глубже.
Я закончил первый круг и пошел на второй. Пахло свежестью. Я уже почувствовал усталость, но пока небольшую. Заканчивая второй круг, я уже знал, как дуют ветры на стадионе: перед главной трибуной ветер дует сбоку в лицо, а дальше везде царит жаркое безветрие.
Я начал третий круг, было уже тяжеловато… — и тут я сбился со счета: то ли это третий круг, то ли четвертый? Я так сосредоточился на процессе бега, что забыл про счет. Метров, наверное, сто я вспоминал, какой же сейчас круг, пока не вспомнил точно, что это все-таки третий. Мне нужно тратить силу своей сосредоточенности исключительно на процессе бега и не отвлекаться на счет кругов, поэтому я решил не думать о том, сколько мне осталось, и о том, сколько я всего пробежал — я старался держать в памяти исключительно номер текущего круга, и лишь когда начинался следующий круг, только тогда я увеличивал номер круга у себя в памяти.
На пятом круге у меня заболело справа в боку — боль была тянущая и тупая, правда, не сильная, а потому терпимая. Я замедлил темп, и боль уменьшилась; так я и бежал два круга с легкой тупой болью в боку, пока она не прекратилась, после чего я стал бежать чуть быстрее — то есть также, как и раньше.
Дорога была достаточно однообразной, но у меня в организме было столько всего интересного! На седьмом круге у меня забурчало в животе. На восьмом круге я впервые оценил пульс — я приложил большой палец правой руки к шее, к артерии. Сердце стучало не быстро, удары были четкие и сильные. Я знал, что если вдруг сердце начнет биться, как бешеное, а удары станут жесткими и напряженными, то, значит, пора заканчивать.
Где-то с восьмого круга я по-настоящему вошел в ритм бега. Я приспособился и к ветру — когда его не было, бежал как обычно, а когда он дул мне в лицо, то замедлял темп.
Я сплюнул — у меня еще было, чем плевать, и это было хорошо!
Постепенно все мое тело взмокло от пота. Я получал истинное наслаждение, когда в меня, мокрого, дул ветер. На сгибах рук и на лбу пота было больше всего, поэтому, когда я чувствовал ветер, то ненадолго распрямлял руки, давая возможность проветриваться и сгибам рук тоже.
А вот, наконец, и двенадцатый круг, потом еще полкруга, и все — середина дистанции уже пройдена! В гору забрался — теперь с горы, а с горы спускаться будет проще! Наверное поэтому, мне как-то внутренне показалось, что бежать стало легче: ноги словно бы «вработались» в темп моего бега, казалось, что им гораздо проще бежать равномерно, не останавливаясь, шаг за шагом, а остановиться или же ускориться было выше их сил. Так я и бежал до пятнадцатого круга.
Круги с шестнадцатого по двадцатый — самые тяжелые круги. Я прочувствовал это на себе: сил уже почти не было, бежать стало трудно и жарко, сплюнуть нечем, пота тоже почти совсем не стало. Пульс бился быстрее, чем раньше, причем удары сердца стали пожестче и понапряженней. Мне хотелось остановиться, я уже устал, ну сколько же можно?! Но я стиснул зубы и сказал себе: «Надо, надо бежать, я сильный, я добегу, у меня много сил». И после этого усталость отступала, и я бежал, как раньше. Это происходило со мной четыре раза, как раз напротив главной трибуны, по одному разу на круг с шестнадцатого по девятнадцатый. Я постоянно щупал пульс — не пора ли заканчивать? Было тяжело и жарко. Я бежал долго, как мне казалось, очень долго, но все, что имеет начало, имеет и конец.
Убийственные круги кончились, — я понял это, когда бежал двадцатый круг. Теперь мне уже не нужно было стимулировать свою волю — я был уверен в том, что добегу. Тяжелые круги кончились; до двадцать второго я пробежал легко и не чувствуя усталости — усталость осталась там, перед двадцатым кругом, и мне казалось, что больше всего сил и времени я потратил именно на этих четырех кругах.
…Двадцать второй круг, двадцать третий. На двадцать четвертом круге я морально собрался и приготовился к ускорению — нужно было финишировать, а значит, бежать изо всех сил.
…Последний круг. Я попытался бежать быстрее, но ноги не слушались меня, они бежали в том же ритме, в каком привыкли бежать раньше. Я заставлял их, но они не слушались, я заставлял их еще и еще — и постепенно ноги стали двигаться быстрее. Правая нога, как и раньше, на протяжении всей дистанции, и толкалась дальше, и на дорожке держалась жестче, чем левая.
…Триста метров до конца — я мчался так быстро, как только мог. Дыхание я уже сорвал, поэтому дышал часто и неровно. Теперь я прочувствовал пульс — он бился внутри меня так сильно и четко, что я ощущал его биение всем своим телом.
…Полкруга до конца — я бежал и бежал — сил уже не было, но это меня не волновало. Сто метров до финиша! Ради этого стоит жить! Я бежал и бежал, а дистанция все не кончалась и не кончалась…
Все! Финиш! Я засек пульс — сердце стучало, как бешеное, пульс был около двухсот ударов в минуту. Я шел, а тело мое еще бежало. Меня переполнял восторг, большой, тяжелый и полноценный восторг.
Минут пять я походил, не останавливаясь, пытаясь отдышаться — сразу же после бега садиться нельзя!
Я погулял еще некоторое время, постоял, а потом сделал серию несложных упражнений.
Хотелось пить — перед глазами стояла кружка, а в ней плескалась вода, такая прохладная и желанная, но я не спешил пить — мне нравилось хотеть пить! Мне нравилось оттягивать долгожданный момент наслаждения водой, и от этого ощущения, и от этого ожидания, я становился сильнее духом, приобретая дополнительные силы… — и я не спешил завершать это удовольствие!
Я еще подождал немного, а потом пошел в раздевалку — там я пил воду, и мне казалось, что вкуснее ее нет ничего на земле, ибо вода есть сама жизнь. Тело аж затрепетало, когда я влил в него первую кружку воды! А потом я пил еще и еще, уже не так жадно, а глоток за глотком, и я чувствовал, что постепенно оживаю. Затем я пошел в душ: я был весь мокрый от пота, вся моя одежда была мокрая, вся, включая трусы; а потом теплая вода смыла с меня грязь и усталость, и я обновленный вышел в мир.
На следующий день после бега у меня болело все тело, кроме головы — даже шея, и та болела! Я знал, что когда болят мышцы, это означает, что они растут. Весь день я шевелился с трудом, но несмотря на это, чувствовал себя превосходно, и настроение у меня было отличное! Удивительно, но после бега у меня также болели и легкие — я думаю, что они тоже подросли и увеличились в объеме. Боль в легких утихла к вечеру, боль в мышцах утихла через день. Наконец-таки, после клетки корабля и заключения в больнице, я почувствовал себя настоящим живым человеком, живущим в полную силу — ради этого ощущения стоит так тяжело бежать, и ради этого ощущения стоит жить!
Я чувствовал себя великолепно! На послезавтра был назначен отлет, поэтому напоследок я решил прогуляться. К утру мне нужно было возвращаться — что ж, пора на войну: я передохнул и посмотрел на людей в мирное время — зрелище, которого я еще долго не увижу на корабле.
Настали сумерки. На улице ко мне подошли три подростка и попросили закурить. Я ответил им, что не курю (а я действительно не курил, потому что куренье вредно для здоровья). Сигареты их не интересовали в принципе — я понял это из их последующих действий, когда один из них внезапно ударил меня ножом в живот. Было больно, страшно и непонятно. Я упал на колени, закрывая руками рану; я не сопротивлялся, хотя мог бы — я опасался того, что в таком случае они нанесут мне еще несколько ран. Грабители обыскали меня, забрав часы и деньги. Кровь текла у меня между пальцев. Я чувствовал сильное разочарование: я, национальный герой, отмеченный орденами и медалями, иду в бой, чтобы рисковать жизнью ради таких вот людей… Нападавшие убежали, на прощание ударив меня ногой по спине.
Я обернулся вокруг — улица была пуста. Я застонал, жалобно и мучительно. Нужно самому заботиться о себе — я встал и побрел к ближайшему видеофону. Мне казалось, что я потерял крови не так уж и много. Я позвонил в скорую помощь и сказал им, что меня ранили в живот. Я не знал, на какой улице это произошло, поэтому просто не повесил трубку — так они сами определят местоположение видеофона. Я сел внизу, под аппаратом, согнувшись, как младенец в чреве матери, и стал ждать. Невдалеке прошли люди, они посмотрели на меня и пошли дальше.
Мир не добр и не зол — он безразличен.
Ты не нужен никому, кроме себя самого, некоторых из своих родных и самых близких из друзей — остальным ты безразличен, и если кого-нибудь из этих остальных обуревают какие-либо чувства к тебе, то, скорее всего, это «черные» чувства. Достойных людей ценят после их смерти — лишь после их ухода из жизни начинают понимать величие того, кого они лишились, и тогда они ставят памятники тем, кого сами же травили, а потом казнили. Таковы правила жизни в мире людей — так было раньше, и так будет всегда…
Я понял это, умирая под видеофоном. Печаль и отчаяние охватили меня — так удачно сражаться в космосе — и вдруг такая нелепая смерть!
Резкая боль пульсировала, не давая ни на мгновение забыть о себе. Я почувствовал, что начинаю задыхаться. Душе моей было очень плохо, гораздо хуже, чем телу, потому что я чувствовал, что будущее готовит мне новые испытания.
Я ведь однажды уже умер, так что же я так переживаю? Но я не хочу умирать!
Так я сидел и ждал; и вот, наконец, появилась машина с красным крестом, она опустилась на газон, и из нее выскочили врачи.
Меня внесли внутрь машины. Доктор обнажил рану, а затем положил на нее жменю заживляющей пены. Пена была бело-желтого цвета, и по мере того, как она пропитывалась кровью, она темнела. Мы мчались в больницу. Из их разговоров я понял, что врачи узнали меня, — они видели меня по телевизору, когда нас награждали. Было тоскливо, но боль уже явно пошла на убыль — сказались обезболивающие свойства этого вида пены.
Я знал, что не умру, но все же спросил об этом у доктора. «Все нормально, — сказал он, — кровь уже не идет: видишь, пена стала бледно-коричневой, а это значит, что кровь засохла внутри нее».
Все было так прекрасно, и вдруг мир рассыпался, как карточный домик. Тогда, в машине, я хотел только одного — чтобы мои страдания закончились, и чтобы я побыстрее выздоровел.
Мы подъехали к больнице. Меня положили на антигравитационные носилки, и я по воздуху поплыл в операционную. Там меня уже ждали два врача. Справа от меня стоял преобразователь пространства — он был похож на шкаф с множеством рукояток и кнопок, а к нему из потолка подсоединялись толстые кабели.
— Ты можешь не шевелиться? — спросил меня один из врачей.
— Могу, — ответил я.
— Это не долго и больно. Просто лежи — и все.
Врачи вышли за стену. Преобразователь пространства загудел. Я знал, что они там делают: я лежал здесь, на носилках, возле какой-то квадратной стойки, а в соседней комнате врачи лечили мою рану.
Преобразователь пространства делал три дополнительных измерения плюс еще одно — четвертое — время. Искривляя эти дополнительные измерения, врачи «подтягивали» область моей раны в соседнюю комнату и через них смотрели прямо внутрь меня. Дополнительное время текло медленнее, чем обычное для того, чтобы мои случайные движения не мешали лечению.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87