Во-первых, я извиняюсь перед вами за причиненные моральные страдания. Во-вторых, каждая из вас получит по два подарка: первый — от меня, а второй — от моего «отца». В моих глазах вы все королевы, поэтому от себя я дарю каждой из вас по короне.
Сразу же после моих слов на головах у женщин появились блистательные короны, и перед каждой королевой появилось высокое большое зеркало.
— Смотрите на себя в зеркало, — говорил я дальше, — и думайте о том, какую корону вы хотели бы видеть у себя на голове, какие камни должны украсить ее, и корона будет изменяться в соответствии с вашими пожеланиями, а когда красота короны станет, по-вашему мнению, соответствовать вашей красоте, тогда мысленно или же вслух зафиксируйте корону — такой она и останется навсегда.
Передо мной находились двадцать три королевы, короны менялись у них на головах, иногда принимая совершенно фантастические формы, драгоценные камни блистали на солнце, а золото и серебро извивались змеями; но на душе у меня была печаль, и грусть стояла в глазах. Я понимал, почему с любой из них я был бы счастливейшим из мужей, но видно, не судьба — судьба моя — в другом — в мудрости и власти, но не с людьми… Мне было плохо, очень плохо от окончательности этого вывода, однако мне необходимо было пережить всю эту сцену до конца, прежде чем попытаться забыться на Хале или же в реке времени.
Когда женщина останавливала выбор формы и вида короны, зеркало перед ней исчезало, а она оставалась королевой. Время шло, зеркал становилось все меньше и меньше, и вот, наконец, исчезло последнее.
Теперь на сцену пора выходить Хозяину нашей Вселенной — можно с громом и молнией проломиться сквозь небеса, можно вырасти из-под земли, можно появиться как-нибудь еще, но все это слишком похоже на кино. Суть моего «отца» — не в шуме и блеске, а в делах и возможностях, поэтому я решил не делать вообще никакого красочного появления.
— Знакомьтесь, Хозяин нашей Вселенной, — сказал я и провел руками по воздуху.
Ничто не изменилось: ни грохота, ни шума, ни света — ничего.
— Ради меня, своего «сына», Хозяин делится с вами своей властью: каждая из вас в течение всей своей жизни имеет право задать ему один вопрос, и каждая из вас получит ответ. Помните — только из ваших уст и только один раз! — прокричал я. — Вопрос может быть любым, но главное — вы получите истину из рук Властелина нашей Вселенной! О таком праве не смеет мечтать никто из живущих в его Вселенной, но мы даем вам это право — это подарок от моего «отца», который вы получаете по моей просьбе! — и тут я вскинул кулак вверх. — Я кончил! Отправляйтесь назад!
Степь передо мной опустела — они отправились назад, в тот самый миг, откуда я их взял. Я отдал «отцу» все, что взял у него, потом вернул в дом свою мебель и отправился на Халу.
Я провел ладонью по сжатому кулаку и почувствовал острые ударные бугры. Жаркий полдень был в самом разгаре — горячий озон вливался в мои легкие, фтор бодрил тело, но на душе все равно было муторно. Я присел на полянке, а затем лег и прикрыл глаза. Сумбурные видения и звуки теснились у меня в голове, мысли вроде бы не прыгали, но понять их было тяжело.
Внезапно я услышал какой-то шелестящий свист и как-то не задумался над ним: на душе и так тяжело — не до него. Вдруг я почувствовал боль в животе и в груди, услышал взрыв и рванулся вперед. Тяжелый запах крови ударил мне в нос — изо рта хлестала кровь. Я увидел бело-голубую птицу, взмывающую над деревьями, увидел страшную рваную рану шириной в ладонь, идущую от печени к левому легкому и дальше по плечу. Из нее шел пар — пахло горелым мясом. Рана была глубокая, аж до позвоночника, вся в горелых тканях, кусках костей и потоках обожженной крови.
Мир не добр и не зол — он безразличен.
Я постиг это, умирая и терзаясь от боли в мире Халы. Все ясно — бело-голубая птица напала на меня, пролетев низко надо мной и брызнула струей самовзрывающейся жидкости, которая и сделала свое дело.
У меня в мозгу была только одна мысль: «Умереть бы скорее, умереть, чтобы так не мучаться»! Эта жуткая рана, безусловно, смертельна даже для мира Халы — ошметки печени, сердца, кишок и легких валялись возле меня. Сознания я не потерял — какая страшная, лютая смерть выпала мне! Бесподобная живучесть халанских организмов была со мной — я был в полном сознании в течение долгих минут, ощущая боль во всей ее полноте, — здравствуй, ад!
О, как тяжело умирать! Я сел, закрывая рану руками и зная, что все это бесполезно, осмотрелся, а потом опять откинулся на спину. Земля и трава подо мной и рядом со мной были черно-красные от крови. Я лежал на спине, слева от меня дымилась ямка с обожженной травой — это струя той жидкости, что вспорола меня, вонзилась в землю, взорвав и ее тоже. «Сначала ты сверхчеловек, а теперь просто пища, — думал я. — Да, да, какая ценная мысль, я же действительно сверхчеловек, не забыть бы ее, однако зачем все это? Скоро сюда подлетит белая птица, и перо у нее будет с голубоватым отливом, и будет она меня есть. Хочу умереть до того, как она будет меня есть, хочу, хочу, очень сильно хочу, хочу больше жизни, что мне осталась, хочу!!!»
Я уже не мог шевелиться, крови во мне почти не осталось, мысли были путаные, обрывочные и жуткие. Смерть, где ты, где ты? — приди же, наконец!
Так я был убит. Я стоял под деревом, а в неподалеку передо мной лежал мертвый я, и я смотрел на себя. Я больше человека, потому и пережил свою вторую смерть, и отныне память о ней будет навсегда со мной. Я видел, как рвала мое тело та птица, и как ее белые перья покрывались темными пятнами крови. Скоро сюда явятся другие нахлебники. Это ужасно противно — смотреть на то, как меня едят, это было выше моих сил, и я ушел.
Хала, прекрасная и жестокая Хала, я дважды умирал под твоим небом!
Мне не повезло, но всегда везти не может — все и всегда не бывает никогда!
Я вернулся обратно в свой дом, отпустил слуг, отправил тигра обратно в Индию, закрыл все двери и окна, упал на диван и стал плакать в подушку. Печаль и тоска уходили из моей души вместе со слезами, хотелось выть, выть, как волк на луну в голодную зимнюю ночь. Боль и жалость к себе сплелись у меня на сердце. Я смотрел на свою грудь, слышал удары сердца и не мог забыть той страшной раны, убившей меня. Слезы притупили тоску и загладили боль. Глухо ныла душа, все было плохо.
Лучше лекарство — время. Нужно жить с этим в душе — пройдет время, и зарубцуются раны, и станет легче. А может быть закончить все эти глупости? «Отец» ведь сказал мне тогда: «Когда захочешь, тогда все и прекратится». «Когда будет совсем невмоготу, тогда и решу, — подумал я, — а сейчас, в таком состоянии нет смысла принимать ответственное решение». В конце концов, ведь я уже умирал однажды и тоже принял смерть, но более легкую и не такую страшную, хотя ту смерть я перенес гораздо легче. Возможно на эту смерть наложилась и моя неудачная женитьба — да, скорее всего, так оно и есть.
От таких мыслей стало как-то легче. Я пошел в душ и смыл с себя все, что накопилось на мне за все это время. Вода обновила меня, и, хотя боль и тоска остались, они стали вроде бы терпимыми и какими-то более родными. Я поел, причем выбирая самое вкусное, а затем лег спать.
Сон не шел. В голове клубилась тоскливая жуть. Мне припомнилось, как корабль медленно, очень медленно, медленно-медленно, едва перемещаясь в пространстве отрывался от поверхности планеты и устремился ввысь, к звездами, и там, между звезд, он мчался, скользя легко, как пушинка, состязаясь по скорости со светом, сея страх, боль и гибель вокруг себя, — мой корабль, моя боевая машина, и я в ней — маленький человечек, в руках которого жизнь и смерть квадриллионов людей. Все смешалось у меня в голове — и прошедшая война, и холодный бесконечный космос, и моя жизнь здесь, и жизнь в горячем мире Халы, и моя смерть.
Я вертелся в кровати и так, и сяк, уставая еще больше, и, наконец, когда мне надоело так мучиться, я встал и начал делать спортивные упражнения, стараясь «загнать печаль в мышцы». Хотя я и прозанимался недолго, но облегчение почувствовал довольно быстро. Мышцы ныли. Я лег спать, и усталость мышц закрыла измученный мозг спасительным сном. Я проснулся другим человеком, таким, каким и привык видеть самого себя. Память о неудачной женитьбе и второй смерти осталась у меня в душе в спокойном виде, она уже не мешала жить мне дальше.
Глава 11.
Сверхчеловек.
А та мысль о сверхчеловеке, что пришла мне в голову столь внезапно, мне понравилась. Действительно, я же по-настоящему являюсь сверхчеловеком в самом прямом смысле этого слова.
Все, что я делаю, я делаю лучше, чем делает это же обычный человек, причем делаю все это на высочайшем уровне; к тому же, у меня есть специфические возможности, обладание которыми у людей ассоциируется со всемогуществом — власть над временем и пространством, власть над чужой жизнью и смертью, и власть над душами людей — все это в совокупности и образует сверхчеловека, то есть меня.
У меня также не вызывает сомнений, что человек сверхчеловеком быть не может, а вот нечеловек — уже может. Между человеком и сверхчеловеком лежит путь через нечеловеческое начало, и я прошел этот путь.
Что я умел, когда только стал нечеловеком? Да практически ничего — ни власти над временем и пространством, ни власти над живыми существами у меня тогда еще не было. Я не мог даже перемещаться из мира Земли в мир Халы — ведь я не мог преобразовывать свое биологическое тело; но постепенно, с течением времени, я прошел первые два этапа: человек — нечеловек — сверхчеловек.
Что ждет меня дальше в процессе становления меня? Когда я стану Повелителем Миров и стану ли я им вообще когда-нибудь? Этого я сейчас не знаю, но знаю точно, что, как и говорил мой «отец», я меняюсь со временем, становясь все могущественнее и могущественнее, пока получая его от моего «отца», но со временем, может быть, я научусь самостоятельно увеличивать свое могущество и, наверное, когда-нибудь моя сила сравняется с силой Хозяина этой Вселенной.
Повелитель Мира — кто же это такой? Какими словами описать это состояние? Властелин Миров — это тот, чья власть распространяется на многие Вселенные, но что такое власть над Вселенной? Я много думал над этим вопросом и считаю, что это, прежде всего, право и возможность устанавливать законы ее развития и функционирования.
Да, я пока еще не умею этого делать, и поэтому меня нельзя с полным правом назвать Хозяином Мира, но можно представить, что когда-нибудь я научусь делать это и создам Вселенную с заданными для нее законами развития и функционирования материи — и что дальше? Зачем все это? Не знаю… Всему свое время, а пока мне просто нужно жить дальше.
Кстати, а куда подевался мой тигр? Ах, да, ведь я же отправил его в Индию! Надо будет вернуть его обратно. Решив так, я вернул кошку обратно в дом, и все в моей душе снова стало почти так, как и было раньше, до моей неудачной женитьбы.
Вскоре мне пришла в голову любопытная мысль, что тигра можно успешно снимать в кино, ведь он у меня совершенно ручной. Я переговорил с представителями нескольких кинокомпаний и заинтересовал их, потом нам устроили пробную съемку, и вот мой полосатый хищник уже стал актером.
На съемочной площадке я всегда выполнял работу дрессировщика: режиссер говорил мне, что должен делать тигр, а я это задание передавал зверю прямо в мозг, чтобы не допустить какого-либо непредусмотренного поведения в процессе съемки; я постоянно отслеживал внутреннее состояние хищника, и если замечал что-нибудь подозрительное, то или «гасил» его своими методами, или же (чтобы не наносить животному тяжелой травмы) прерывал съемку и отправлял зверя в клетку. Надо еще добавить, что тигр все то время, когда не работал, проводил в клетке — это делалось ради безопасности как людей, так и самого хищника.
А сцены с моим тигром получались великолепно: могучий и красивый зверь, играя вместе с актерами (сам ни разу не сбившись с роли), одним своим присутствием заставлял их играть столь естественно, что довольно часто это была уже не игра, а сущая правда; и, хотя рядом дежурили снайперы, но в их услугах не было необходимости — тигр был всегда послушен моей воле.
Теперь я зарабатывал деньги не только своей игрой, но и эксплуатируя своего полосатого «приятеля». Ему было достаточно тяжело выдерживать постоянное напряжение перед камерой, поэтому, когда я в качестве отдыха отправлял его погулять на свободу, он проводил там многие недели, и в его голове очень долго не появлялось желание вернуться обратно; но, когда оно все-таки появлялось, только тогда я возвращал животное назад, и оно появлялось передо мной отдохнувшее и готовое к работе. Обилие людей на съемочной площадке, постоянный шум и наличие непонятных (а значит, возможно, опасных) предметов на ней давило на психику тигра, поэтому я предполагал, что, очутившись на свободе, в нем появится стремление к убийству человека, но зверь оказался устроенным гораздо проще — он просто жил себе и никуда, кроме как к тигрице, не стремился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87