Наиболее архаическое божество из всех известных нам — это сама Дану, богиня, давшая имя целому клану небожителей, — Туатха Де Данаан. Другие варианты ее имени — Ану или Ана [11]; они увековечены в названии двух широко известных горных вершин в окрестностях Килларни, которые, впрочем, в наши дни именуются просто «Сосцы», а в древности их название звучало как «Сосцы Аны». Ану (Дану) почиталась как матерь всего живого; «она привыкла заботиться обо всех богах», — пишет анонимный автор комментариев (IX в.) к Словарю ирландских богов, создание которого приписывают Кормаку, королю-епископу Хасела. Муж богини нигде не назван по имени, однако по аналогии с мифологией бриттов можно предположить, что им был Байл, фигурирующий в гэльских преданиях в качестве бога Аида, то есть подземного царства, нечто вроде кельтского Плутона, от которого появились на свет первые люди. Сама Дану, по всей видимости, представляет олицетворение земли и ее плодородных сил, и в этом качестве ее можно сравнить с греческой богиней Деметрой. Все остальные боги, по крайней мере по титулу, считались ее детьми. Величайшим из них почитался Нуада по прозвищу Аргетламх, что означает «Муж с серебряной рукой». Он выполнял роль гэльского Зевса, или Юпитера, а также бога войны, поскольку у всех примитивных народов, для которых победа в войне почиталась главным проявлением милости небес, бог войны неизменно занимал главенствующее положение в их пантеоне. Аналогичным образом галльский бог Камул, имя которого означает «небеса», всегда отождествлялся римлянами с Марсом. Можно вспомнить и другие примеры. Этот бог обладал непобедимым мечом, одним из четырех главных сокровищ клана Туатха Де Данаан, двойным повелителем которого он считался. Нет никаких сомнений, что Аргетламх был одним из главных богов; как у гэлов, так и у бриттов, поскольку его имя постоянно встречается в топонимах на всей территории Британских островов, которые, по-видимому, были завоеваны кельтами при его активной поддержке.
Мы можем представить его этаким кровожадным Марсом, упоенным битвой и жестокостью; его культ, как и культы его галльских «коллег», Тевтата и Хесуса, о которых повествует в своей поэме «Фарсалия» римский поэт Лукан, сопровождались человеческими жертвоприношениями, которыми грозный бог щедро делился со своими спутницами. Те, насколько мы можем судить, нисколько не уступали в кровожадности ему самому или галльскому Таранису, чей культ был «ничуть не милосерднее, чем культ скифской Дианы» и который замыкает лукановскую триаду, являя собой вполне подходящего компаньона «не знающему жалости Тевтату» и «ужасному Хесусу». К числу столь же воинственных богинь относились пять божеств: Фи, «злобная», Нимэйн, «ядовитая», Бадб, «неистовая», Маха, персонификация битвы. Самой главной из них почиталась Морриган, или Морригу, то есть «великая королева». Эта верховная гэльская богиня войны, напоминающая свирепую Геру, по всей вероятности, символизировала луну, которая, согласно представлениям древних народов, возникла раньше солнца. Культ луны сопровождался магическими обрядами и кровожадными ритуалами. Ее изображали облаченной в воинские доспехи и держащей в руке два копья. Ее боевой клич, подобно кличу Ареса и Посейдона в «Илиаде», был громким и грозным, словно крик десяти тысяч воинов. Великая королева всегда — на войне, среди богов или простых смертных, появлялась либо в своем подлинном облике, либо в своих излюбленных личинах — в образе черной вороны или серого ворона. В одной из старинных поэм рассказывается, как она возбуждает боевой дух воина:
Над головой его вопила,
Подскакивала и металась ведьма,
Паря над копьями и над щитами;
О, то была седая Морригу [12].
Помимо нее, среди воинов появлялись и прочие воительницы, Фи, Нимэйн, Бадб и Маха, и, охваченные исступлением битвы, вдохновляли их на новые подвиги. Иногда все эти фурии скрывались под общим именем Бадб. Рассказ о битве при Клонтарфе, в которой Брайан Бору выступил в 1014 году против норвежцев, приводит жестокую картину событий, происходящих, по верованиям гэлов, в мире духов, когда шум битвы начинал утихать и кровь воинов лилась рекой. "И тут появилась дикая, неистовая, кровожадная, злобная, мстительная, неумолимая, мрачная, воинственная, жестокая Бадб, с дикими воплями носившаяся у них над головами. За ней явились сатиры, и духи, и эльфы, и призраки долин, и всяческие колдуны и оборотни, и отвратительные демоны земли и воздуха, и дьявольские привидения; все они взывали к воинам, призывая их собрать все свое мужество и сразиться с ними. Когда же битва окончилась, они принялись бродить среди павших воинов; отрубая головы убитых, они называли их «урожаем Махи». Эти мрачные создания воинственной фантазии обладали удивительной живучестью. В то время как Нуаду, верховный бог войны, довольно рано исчез из гэльского пантеона, пав от рук фоморов в грандиозной битве между богами и фоморами, Бадб и Морриган, вместе с прочими кельтскими божествами, благополучно дожили до конца Средних веков. Точнее говоря, они уцелели и до наших дней в мире суеверий и сверхъестественных созданий, знакомых всем кельтоязычным народам, где действует их аватара [13] — серый ворон.
Величайшим после Нуаду богом был Дагда, имя которого, по мнению некоторых исследователей, означает «Добрый бог», или «Пламя бога». В старинном ирландском трактате «Выбор имен» рассказывается о том, что Дагда был богом земли; у него был котел под названием «Неиссякающий», в котором каждый находил себе пищу в соответствии со своими заслугами, и поэтому никто никогда не оставался им недоволен. Была у Дагды и живая арфа, Уаитни. Когда бог играл на ней, времена года шли установленным чередом: весна следовала за зимой, лето сменяло весну и уступало место осени, которая, в свою очередь, сменялась зимой. Дагда, считавшийся большим любителем и неутомимым поедателем овсяной каши, служил отражением примитивного сознания архаичных народов, питавшихся в основном зерном. В древнем предании о второй битве при Маг Туиред, сохранившемся в составе Харлейского манускрипта, дано описание одеяния бога. На нем была коричневая рубаха с широким вырезом на вороте, едва прикрывавшая его бедра, а поверх нее — широкая накидка, ниспадавшая с плеч. На ногах у него были башмаки из конской шкуры волосом наружу. Он повсюду таскал или, лучше сказать, возил за собой на колесе восьмизубую боевую палицу, настолько большую и тяжелую, что поднять ее могли только восемь сильных мужчин, а само колесо, когда бог взваливал на него палицу, оставляло глубокую борозду, напоминавшую границы между владениями. Седоголовый старик, неутомимый поедатель овсяной каши, он именно ей был обязан своей славой непобедимого воина. В битве между богами и фоморами Дагда совершил славные подвиги; так, однажды он захватил в плен однорукое, стоногое и четырехголовое чудовище по имени Мата, приволок его к «камню Бенна», что неподалеку от Бойн, и там убил его.
Матерью сына Дагды, Оэнгуса, была Боанн (Бойн). Бойн ассоциируется с легендой о реке Бойн, которой, по свидетельству Лейстерской книги, она не только дала имя, но и создала ее. Прежде на ее месте был ручей, так называемый ручей Троицы, скрывавшийся в тени девяти волшебных кустов орешника. На этих кустах росли орехи темно-малинового цвета, обладавшие волшебным свойством: тому, кто сумеет сорвать их и тотчас съесть, открывались таинственные познания о сущности мироздания. Эта легенда, по всей видимости, представляет собой гэльский вариант древнееврейского мифа о древе познания добра и зла. Привилегией знать эти тайны пользовался лишь один вид существ — божественные лососи, обитавшие в ручье и тотчас проглатывавшие орехи, как только те падали с ветвей орешника в воду, и поэтому знали все и обо всем. Отсюда пошло выражение «вещие лососи». Всем прочим, в том числе и верховным богам, было строжайше запрещено приближаться к этому месту. И лишь Бойн, движимая непреодолимым любопытством, присущим всем женщинам, осмелилась нарушить этот запрет богов. Но едва она приблизилась к ручью, его воды поднялись, двинулись на дерзкую и всей своей мощью обрушились на нее. Бойн удалось спастись, но воды больше не вернулись в прежнее русло. Они стали рекой Бойн, а что касается знаменитых обитателей ручья, вещих лососей, то они с тех пор вечно кружат и кружат в речной глубине, напрасно пытаясь найти на дне волшебные орехи. Одного из этих волшебных лососей однажды поймал и съел знаменитый Финн Мак Кумхэйл, чем и объясняется обретенный им дар всеведения (см. главу 15, «Финн и фианы»). Такие объяснения причин возникновения рек — излюбленный прием ирландских легенд, отражающий присущее кельтам почтительное отношение к поэзии и знанию, в сочетании с предостережением, что к такому месту нельзя приближаться без страха. В преданиях, в частности, в тексте Лейнстерской книги, рассказывается о ручье Шеннон, который, как и Бойн, рассвирепев, вышел из берегов и бросился вдогонку за дерзкой нимфой по имени Сионан, дочерью Лодана, сына бога моря Лира. Сионан направилась к другому ручью, который носил название «ручей Коннлы» и протекал глубоко в морской пучине, то есть, другими словами, в стране Молодости. «Это тот самый ручей, — гласит предание, — у которого растет орешник, дающий мудрость и вдохновение, а также орешник поэтического искусства; на этих кустах в один и тот же час появляются листья, цветы и орехи, дождем падающие в воду, отчего в ручье поднимается волна цвета королевского пурпура». В рассказе, описывающем приближение Сионан к ручью, ничего не говорится о тех обрядах или ритуалах, которые она по незнанию не совершила, но сердитые волны набросились на нее, накрыли с головой и выбросили на берег Шеннона, где она и умерла, оставив реке свое имя. Этот миф об орешнике вдохновения и познания, а также образы бурных волн проходят через все ирландские легенды. Это с проникновенной чуткостью выразил ирландский поэт А.Е. Расселл в следующих строках:
В лесу дремучем, на холме там хижина стоит;
Небесным звездам и ветрам сей дом всегда открыт;
Сюда и заяц забежит, и ветерок впорхнет,
Покинув свой небесный трон, с заоблачных высот.
Когда же солнце озарит багрянцем небосвод,
Я знаю: то святой орех земле дарует плод
Из звездных россыпей, упав у Коннлы над ручьем;
Бессмертная вода его хранит в краю глухом.
Когда же дремлет ночь в росе и мир смиренно глух,
Мысль, повергающая в дрожь мой беспокойный дух -
Пурпурный плод с благих небес, колеблющих эфир,
И с древа жизни, чьи плоды объемлют целый мир.
У Дагды было семеро детей, из которых наибольшей известностью пользуются Бригита, Оэнгус, Мидхир, Огма и Бодб Дирг (Бодб Рыжий). Из числа его детей более всех прославилась Бригита: ее знают даже те, кто и понятия не имеет о кельтской мифологии. Первоначально она считалась богиней огня и очага, а также покровительницей поэзии, которую древние гэлы считали нематериальной, сверхъестественной формой огня. Однако раннехристианские миссионеры сумели навязать языческой богине роль христианской святой, и она, будучи канонизирована, получила широкую популярность под именем св. Бриджит или Брайд (см. главу 16 «Упадок и падение богов»).
Оэнгуса называли также Мак Ок , что означает «сын молодости» или, возможно, «молодой бог». Он, пожалуй, наиболее очаровательное создание кельтской мифологии, своего рода гэльский Эрот, вечно юный образ любви и красоты. Как у его отца, у Оэнгуса была арфа, но только не из дуба, как у самого Дагды, а из золота, издававшая настолько нежные и сладостные звуки, что услышавший ее не мог удержаться, чтобы не последовать за молодым богом. Его поцелуи стали птичками, незримо порхающими между парнями и девушками Эрина, щебеча им на ухо сладкие слова любви. Оэнгус тесно связан с берегами р. Бойн, где некогда высился его сказочный дворец и где до сих пор рассказывают множество легенд о его подвигах и приключениях.
Мидхир, также герой целого ряда легенд, по всей вероятности, был богом подземного царства, кем-то вроде гэльского Плутона. В этой ипостаси он был связан с островом Фалга (это название, относящееся к острову Мэн, сохранилось до наших дней), на котором у него были три волшебные коровы и столь же волшебный котел. Кроме того, он был обладателем «Трех журавлей отказа и уверток», которых мы вправе считать олицетворением «ловких уловок». Эти журавли всегда стояли на страже у дверей его дома, и, когда к ним приближался человек, ищущий прибежища, первый журавль кричал: «Не подходи! Не подходи!», второй добавлял: «Уходи прочь! Уходи прочь!», а третий подхватывал: «Проходи мимо! Проходи мимо!». Однако верных птиц похитил у Мидхира Этхирн, алчный и завистливый поэт, коему они, несомненно, подобали куда больше, чем их первому хозяину, который никогда не был богом-плутом или обманщиком. Напротив, Мидхир всегда предстает в образе жертвы плутов, безжалостно обманывающих его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81