Я пригнулся, и несколько пуль свистнули над головой. Били с дальнего, обрывистого берега – иначе бы я уже мирно покоился на дне лодки.
Мой «дыродел» ответил от живота – стрельба на авось, но, глядишь, побоятся связываться с пулеметчиком и отстанут. Не отстали, хотя ружейные выстрелы теперь гремели реже. Стрелков я так и не засек, а потому тратить патроны смысла не было. Но и невидимые мне стрелки мазали – лодку то и дело швыряло в стороны, сбивая прицел.
– Не бойся! – кричал я Насте, перекрывая рев воды и грохот выстрелов. – Проскочим!
Затем пальба прекратилась совсем. Я было подумал: неужто ушли? А дальше… дальше русло сужалось втрое и делало крутой поворот. Над рекой навис скальный утес – лучше позиции не придумаешь. Я понял это саженей за сто до горловины, попытался отгрести к берегу – куда там! Течение настолько ускорилось, что мне не хватило сил его перебороть.
Нападавшие поставили на утесе пулемет. Когда лодка была в пятидесяти саженях, ударил станковый «трофимыч». Пулеметчик открыл огонь с изрядным упреждением. Еще немного – и река вынесет лодку в зону досягаемости. Тогда суденышко накроет огненный ковер.
Настя перестала вычерпывать воду и прижала к груди совершенно вымокшую Аньку.
– Ложись! – крикнул я.
– Прощай, – словно не слыша меня, прошептала жена и скорчилась у задней банки.
«Трофимыч» строчил и строчил, словно в него заправили бесконечную ленту. Пули прошивали воду впереди по курсу лодки, рикошетили от торчащих у берега камней. Я не отстреливался – греб изо всех сил, пытаясь ускорить и без того стремительное движение по-над кипящими струями воды. Зона поражения была все ближе. И вот первые пули вонзились в нашу несчастную лодку, лишь по счастливой случайности не задев нас самих.
Я бросил весла, кинулся назад, чтобы закрыть собой моих девочек. Тут-то меня и зацепило – пуля ударила в лопатку кузнечным молотом. Я потерял сознание.
Когда очнулся, лодку уже вынесло из «ворот» на речной простор. Пропали оглаженные водой каменные зубья, пенные буруны. Плыть бы нам да плыть – до самой Колдобы. Одна беда: нашу прошитую пулями посудину заливала вода. Еще несколько мгновений – и идти нам на дно. Будь я невредим, мы наверняка бы спаслись. Но моя левая рука висела как плеть, я потерял много крови и ослабел, несмотря на самозаговоры: они перестали работать. Мы были в промокшей, тяжелой одежке и смертельно устали. Сам бы я как-нибудь выплыл и с одной «ластой», но Настю и Аньку буксировать уже не мог. Поэтому я обнял плачущую Настю здоровой рукой, шепнул:
– Это не больно.
Мы погружались в волны. Вода почти сровнялась с бортами. Каким-то чудом лодка еще была на плаву, продолжая плыть по течению.
И вдруг кто-то огромный, страшный подхватил нашу дырявую, готовую пойти на дно посудину могучими когтистыми лапами и поднял в воздух. Не обращая внимания на выстрелы «охотников за скальпами», он дотянул до обрывистого левого берега, перевалил через поросший вековыми елями гребень и тяжело опустился на заросшую березняком вырубку.
Нас спас от смерти песчаный дракон. Отпустив превратившуюся в решето лодку, он демонстративно поскреб когтями землю, так что в стороны полетели брошенные дровосеками бревна и сухие ветки. Видно, их кто-то испугал – в Сибири не принято впустую валить лес.
– Откуда ты взялся? – выдохнул я. (Похоже, весь наш перелет я не дышал.) Вместо благодарности я задал вопрос. Впрочем, дракон и не надеялся услышать от меня теплые слова.
– Пролетал по своим делам, – буркнул прожорливый пустынный хищник, каким-то немыслимым ураганом занесенный в наши края. – Вдруг чую: мокрой шерстью завоняло. Пришлось сделать крючок.
Жутковатая манера дракона говорить брюхом произвела на Настю должное впечатление: она с удивлением и испугом глядела на его наглухо закупоренную пасть, даже ненадолго позабыв о дочке. А ведь Аньке очень не нравилась мокрень, в которую превратились пеленки и распашонка.
Дракон скорчил легкую меланхолическую гримасу, став похожим на избалованного всеобщим вниманием гигантского пса, и произнес:
– Моченые яблоки – знаю, моченый папоротник – тоже. Теперь пришло время отведать моченых и-чу.
Дракон шутил, но Настя этого не знала и инстинктивно прижала к промокшей груди полураскутанную Аньку. Та взвыла в знак протеста. Я укоризненно покачал головой, и дракон решил сделать хорошую мину при плохой игре.
– Впрочем, сегодня не с руки – спешу, – объявил он. – Как-нибудь в другой раз…
Я принялся собирать дрова для костра, а потом без трута и кресал разжег огонь – моя «Зиппо» не подвела. Маленькие огоньки вяло закопошились в сухом мхе и кусочках коры, хилый дымок шевелил хвостиком. Верно, пламя искало подходящую струю воздуха, но потом вошло во вкус и принялось облизывать построенный мною шалашик из тонких веточек.
Разведя огонь, я присмотрелся к дракону. Черт подери! Крылья его стали больше, по краю начали обрастать перьями, плечи раздались, а летучая пара лап заметно обросла мышцами. И крылья его теперь могли не только вибрировать. Дракон научился махать ими по-птичьи и даже планировать. Зато рачий хвост заметно утончился. На конце его больше не было «веревки» с шипами – он стал единым целым и постепенно сужался к кончику. С его помощью дракон менял направление полета.
– Ты ли это? – подивился я. – Песчаным тебя больше не назовешь. Как есть летун. Переселился на пажити небесные?
– Хочешь жить – умей вертеться. Пустынщиков выкосила моровая язва – суслики, верно, принесли. С голоду я, конечно, не помер, но пробавляться джейранами и сайгаками ниже моего достоинства. На севере полным-полно разной живности, а охотников не осталось – вот где раздолье. Я и перебрался к вам… А новая дичь требует новой сноровки.
– То есть ты теперь и-чу замещаешь?
– Свято место пусто не бывает.
Я так и не узнал, как его зовут. Свое подлинное имя дракон не выдаст никому на свете – это все равно что в разгаре яростной сечи сорвать с себя броневые доспехи.
Он ведь живет в магическом, а не в логическом мире, как мы, и-чу. Придумывать же себе кличку дракон не захотел.
Передохнув, дракон пожелал нам ни пуха ни пера и улетел, оставив нас обсыхать.
Настя перво-наперво раскутала и докрасна растерла Аньку, затем высушила над костром бинты и по всем правилам перевязала меня, так что я наполовину превратился в запеленатую мумию древних египтян.
Я долго приводил в порядок свой «дыродел»: разобрал, сушил и смазывал детали – одной-то рукой совсем не сподручно. Затем я приладил пулемет на поваленном стволе и еще дольше ждал оказии. Промахнуться не имел права – нам позарез нужна была горячая пища. А вязать и ставить силки было некогда.
Первым же выстрелом я сбил с еловой верхушки нагулявшего жирок тетерева – падая, он пересчитал десяток пушистых, усыпанных шишками веток. Настя сбегала за тушкой.
Смеркалось. Вдвоем мы натаскали лапника к подножию огромной сосны с узловатым, ветвистым стволом. Общими усилиями соорудили себе лежбище, и вскоре Настя уснула в обнимку с Анькой. А я полночи прислушивался к лесным звукам – шороху ветвей, мышиному писку и совиному уханью. Мерещились чьи-то шаги, я приподнимал голову, вслушивался, всматривался, внюхивался – ничего.
Настя спала, скрючившись на самодельном ложе. Ворочалась, вздыхала, вздрагивала и постанывала – похоже, видела страшный сон. Я не решился ее будить. Анька дрыхла без задних ног, посапывая и временами причмокивая. Я лежал чуть в сторонке и старался не шуршать. Мои дорогие были со мной, и я вдруг почувствовал, что совершенно счастлив. Ничего мне больше не было нужно. Вот так бы вечность лежать – хоть и в тревожной таежной ночи, – охраняя их сон.
Это волшебное чувство постепенно истаяло. Я лежал и думал обо всем, что с нами произошло. Жена моя должна была погибнуть во время моей отлучки, но я взял ее в экспедицию, и она осталась жива. Жива – не волею провидения, а нашей общей силой и волей.
По логике вещей я обязан был оставить Настю под усиленной охраной, окружив самыми верными моими людьми.
Но они бы ее не уберегли и, защищая, полегли все до одного. Мать подсказала мне решение – я рискнул. И выиграл. Переиграл смерть на ее поле. Значит, я могу изменить свой удел, назначенный небом. Я сам буду творить его – так, как попросит душа.
Вот уже второй раз я меняю предначертанное мне будущее, и вдруг обнаруживается: мои воспоминания о последующих событиях стали другими. Мне начинает казаться, что все так и предполагалось с самого начала…
Подлунный мир меняется на глазах, все в нем переворачивается с ног на голову. Раньше главным несчастьем, величайшей опасностью для человечества были чудовища, и Гильдия веками защищала от нее. Теперь, судя по всему, главное зло коренится в людях. Существо с гордым именем «человек» все чаще становится чудовищем.
Гильдия больше не исполняет свою охранительную роль, – напротив, она оказалась пороховым запалом гражданской войны и первой пала ее жертвой. И неужели теперь чудовищам (по крайней мере, их части) предначертано стать мироохранителями?
Роги Нивширп говорил о равновесии. Живи я на Востоке, наверное, мне легче было бы его понять… Если Равновесие – основа основ, значит, оно должно быть сохранено любой ценой. И тогда «чудовищем» следует назвать тех, кто посягнет на Равновесие. Вполне возможно, в оба лагеря попадут и люди, и нежить.
Наш мир оказался немыслимо запутан, и все сложней найти в нем свой путь – достойный и не ведущий в тупик. Выжить смогут только люди, способные видеть глубинную, сокрытую от большинства суть вещей. Таких мало даже среди и-чу – что уж говорить о мирянах…
Вот такие скорбные мысли бродили в моей голове. По крайней мере, я с открытыми глазами шагну из страшного настоящего в жуткое будущее.
Близился рассвет. Небо на востоке медленно наливалось роковым багрянцем. Но придет минута, и народившееся солнце вырвется из-за верхушек гор, в един миг залив теплым, радостным светом нашу поляну и крутой берег реки. Рассвет неотвратим…
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Мой «дыродел» ответил от живота – стрельба на авось, но, глядишь, побоятся связываться с пулеметчиком и отстанут. Не отстали, хотя ружейные выстрелы теперь гремели реже. Стрелков я так и не засек, а потому тратить патроны смысла не было. Но и невидимые мне стрелки мазали – лодку то и дело швыряло в стороны, сбивая прицел.
– Не бойся! – кричал я Насте, перекрывая рев воды и грохот выстрелов. – Проскочим!
Затем пальба прекратилась совсем. Я было подумал: неужто ушли? А дальше… дальше русло сужалось втрое и делало крутой поворот. Над рекой навис скальный утес – лучше позиции не придумаешь. Я понял это саженей за сто до горловины, попытался отгрести к берегу – куда там! Течение настолько ускорилось, что мне не хватило сил его перебороть.
Нападавшие поставили на утесе пулемет. Когда лодка была в пятидесяти саженях, ударил станковый «трофимыч». Пулеметчик открыл огонь с изрядным упреждением. Еще немного – и река вынесет лодку в зону досягаемости. Тогда суденышко накроет огненный ковер.
Настя перестала вычерпывать воду и прижала к груди совершенно вымокшую Аньку.
– Ложись! – крикнул я.
– Прощай, – словно не слыша меня, прошептала жена и скорчилась у задней банки.
«Трофимыч» строчил и строчил, словно в него заправили бесконечную ленту. Пули прошивали воду впереди по курсу лодки, рикошетили от торчащих у берега камней. Я не отстреливался – греб изо всех сил, пытаясь ускорить и без того стремительное движение по-над кипящими струями воды. Зона поражения была все ближе. И вот первые пули вонзились в нашу несчастную лодку, лишь по счастливой случайности не задев нас самих.
Я бросил весла, кинулся назад, чтобы закрыть собой моих девочек. Тут-то меня и зацепило – пуля ударила в лопатку кузнечным молотом. Я потерял сознание.
Когда очнулся, лодку уже вынесло из «ворот» на речной простор. Пропали оглаженные водой каменные зубья, пенные буруны. Плыть бы нам да плыть – до самой Колдобы. Одна беда: нашу прошитую пулями посудину заливала вода. Еще несколько мгновений – и идти нам на дно. Будь я невредим, мы наверняка бы спаслись. Но моя левая рука висела как плеть, я потерял много крови и ослабел, несмотря на самозаговоры: они перестали работать. Мы были в промокшей, тяжелой одежке и смертельно устали. Сам бы я как-нибудь выплыл и с одной «ластой», но Настю и Аньку буксировать уже не мог. Поэтому я обнял плачущую Настю здоровой рукой, шепнул:
– Это не больно.
Мы погружались в волны. Вода почти сровнялась с бортами. Каким-то чудом лодка еще была на плаву, продолжая плыть по течению.
И вдруг кто-то огромный, страшный подхватил нашу дырявую, готовую пойти на дно посудину могучими когтистыми лапами и поднял в воздух. Не обращая внимания на выстрелы «охотников за скальпами», он дотянул до обрывистого левого берега, перевалил через поросший вековыми елями гребень и тяжело опустился на заросшую березняком вырубку.
Нас спас от смерти песчаный дракон. Отпустив превратившуюся в решето лодку, он демонстративно поскреб когтями землю, так что в стороны полетели брошенные дровосеками бревна и сухие ветки. Видно, их кто-то испугал – в Сибири не принято впустую валить лес.
– Откуда ты взялся? – выдохнул я. (Похоже, весь наш перелет я не дышал.) Вместо благодарности я задал вопрос. Впрочем, дракон и не надеялся услышать от меня теплые слова.
– Пролетал по своим делам, – буркнул прожорливый пустынный хищник, каким-то немыслимым ураганом занесенный в наши края. – Вдруг чую: мокрой шерстью завоняло. Пришлось сделать крючок.
Жутковатая манера дракона говорить брюхом произвела на Настю должное впечатление: она с удивлением и испугом глядела на его наглухо закупоренную пасть, даже ненадолго позабыв о дочке. А ведь Аньке очень не нравилась мокрень, в которую превратились пеленки и распашонка.
Дракон скорчил легкую меланхолическую гримасу, став похожим на избалованного всеобщим вниманием гигантского пса, и произнес:
– Моченые яблоки – знаю, моченый папоротник – тоже. Теперь пришло время отведать моченых и-чу.
Дракон шутил, но Настя этого не знала и инстинктивно прижала к промокшей груди полураскутанную Аньку. Та взвыла в знак протеста. Я укоризненно покачал головой, и дракон решил сделать хорошую мину при плохой игре.
– Впрочем, сегодня не с руки – спешу, – объявил он. – Как-нибудь в другой раз…
Я принялся собирать дрова для костра, а потом без трута и кресал разжег огонь – моя «Зиппо» не подвела. Маленькие огоньки вяло закопошились в сухом мхе и кусочках коры, хилый дымок шевелил хвостиком. Верно, пламя искало подходящую струю воздуха, но потом вошло во вкус и принялось облизывать построенный мною шалашик из тонких веточек.
Разведя огонь, я присмотрелся к дракону. Черт подери! Крылья его стали больше, по краю начали обрастать перьями, плечи раздались, а летучая пара лап заметно обросла мышцами. И крылья его теперь могли не только вибрировать. Дракон научился махать ими по-птичьи и даже планировать. Зато рачий хвост заметно утончился. На конце его больше не было «веревки» с шипами – он стал единым целым и постепенно сужался к кончику. С его помощью дракон менял направление полета.
– Ты ли это? – подивился я. – Песчаным тебя больше не назовешь. Как есть летун. Переселился на пажити небесные?
– Хочешь жить – умей вертеться. Пустынщиков выкосила моровая язва – суслики, верно, принесли. С голоду я, конечно, не помер, но пробавляться джейранами и сайгаками ниже моего достоинства. На севере полным-полно разной живности, а охотников не осталось – вот где раздолье. Я и перебрался к вам… А новая дичь требует новой сноровки.
– То есть ты теперь и-чу замещаешь?
– Свято место пусто не бывает.
Я так и не узнал, как его зовут. Свое подлинное имя дракон не выдаст никому на свете – это все равно что в разгаре яростной сечи сорвать с себя броневые доспехи.
Он ведь живет в магическом, а не в логическом мире, как мы, и-чу. Придумывать же себе кличку дракон не захотел.
Передохнув, дракон пожелал нам ни пуха ни пера и улетел, оставив нас обсыхать.
Настя перво-наперво раскутала и докрасна растерла Аньку, затем высушила над костром бинты и по всем правилам перевязала меня, так что я наполовину превратился в запеленатую мумию древних египтян.
Я долго приводил в порядок свой «дыродел»: разобрал, сушил и смазывал детали – одной-то рукой совсем не сподручно. Затем я приладил пулемет на поваленном стволе и еще дольше ждал оказии. Промахнуться не имел права – нам позарез нужна была горячая пища. А вязать и ставить силки было некогда.
Первым же выстрелом я сбил с еловой верхушки нагулявшего жирок тетерева – падая, он пересчитал десяток пушистых, усыпанных шишками веток. Настя сбегала за тушкой.
Смеркалось. Вдвоем мы натаскали лапника к подножию огромной сосны с узловатым, ветвистым стволом. Общими усилиями соорудили себе лежбище, и вскоре Настя уснула в обнимку с Анькой. А я полночи прислушивался к лесным звукам – шороху ветвей, мышиному писку и совиному уханью. Мерещились чьи-то шаги, я приподнимал голову, вслушивался, всматривался, внюхивался – ничего.
Настя спала, скрючившись на самодельном ложе. Ворочалась, вздыхала, вздрагивала и постанывала – похоже, видела страшный сон. Я не решился ее будить. Анька дрыхла без задних ног, посапывая и временами причмокивая. Я лежал чуть в сторонке и старался не шуршать. Мои дорогие были со мной, и я вдруг почувствовал, что совершенно счастлив. Ничего мне больше не было нужно. Вот так бы вечность лежать – хоть и в тревожной таежной ночи, – охраняя их сон.
Это волшебное чувство постепенно истаяло. Я лежал и думал обо всем, что с нами произошло. Жена моя должна была погибнуть во время моей отлучки, но я взял ее в экспедицию, и она осталась жива. Жива – не волею провидения, а нашей общей силой и волей.
По логике вещей я обязан был оставить Настю под усиленной охраной, окружив самыми верными моими людьми.
Но они бы ее не уберегли и, защищая, полегли все до одного. Мать подсказала мне решение – я рискнул. И выиграл. Переиграл смерть на ее поле. Значит, я могу изменить свой удел, назначенный небом. Я сам буду творить его – так, как попросит душа.
Вот уже второй раз я меняю предначертанное мне будущее, и вдруг обнаруживается: мои воспоминания о последующих событиях стали другими. Мне начинает казаться, что все так и предполагалось с самого начала…
Подлунный мир меняется на глазах, все в нем переворачивается с ног на голову. Раньше главным несчастьем, величайшей опасностью для человечества были чудовища, и Гильдия веками защищала от нее. Теперь, судя по всему, главное зло коренится в людях. Существо с гордым именем «человек» все чаще становится чудовищем.
Гильдия больше не исполняет свою охранительную роль, – напротив, она оказалась пороховым запалом гражданской войны и первой пала ее жертвой. И неужели теперь чудовищам (по крайней мере, их части) предначертано стать мироохранителями?
Роги Нивширп говорил о равновесии. Живи я на Востоке, наверное, мне легче было бы его понять… Если Равновесие – основа основ, значит, оно должно быть сохранено любой ценой. И тогда «чудовищем» следует назвать тех, кто посягнет на Равновесие. Вполне возможно, в оба лагеря попадут и люди, и нежить.
Наш мир оказался немыслимо запутан, и все сложней найти в нем свой путь – достойный и не ведущий в тупик. Выжить смогут только люди, способные видеть глубинную, сокрытую от большинства суть вещей. Таких мало даже среди и-чу – что уж говорить о мирянах…
Вот такие скорбные мысли бродили в моей голове. По крайней мере, я с открытыми глазами шагну из страшного настоящего в жуткое будущее.
Близился рассвет. Небо на востоке медленно наливалось роковым багрянцем. Но придет минута, и народившееся солнце вырвется из-за верхушек гор, в един миг залив теплым, радостным светом нашу поляну и крутой берег реки. Рассвет неотвратим…
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66