Перебить их на кордоне – порезать финкой, пострелять из их же собственных автоматов – я, наверное, сумел бы, но не захотел. Настя не переживет такого испытания. Даже если я заранее уведу ее подальше – все равно потом узнает по глазам, что искупался в людской крови. Надо было напрячь извилины и придумать какую-нибудь хитрость.
Документы и форма, принадлежащие командиру эскадрона конной стражи, достались мне без особого труда. Опытный и-чу может заговорить любого мирянина – будь тот хоть ста пядей во лбу. И я стал Марабеком Айниевым, выходцем из знойной Гянджи. Вместе с юной супругой я направлялся в Темиртау к новому месту службы; в Куз-нецке-на-Томи мы были проездом. Все честь по чести. Если, конечно, не встретится мне на кордоне – дьявольским попущением – кто-нибудь из бывших сослуживцев этого ярого джигита.
Сослуживцев на кордоне не обнаружилось, зато столкнулся я там нос к носу с каким-то оч-чень странным типом. Это был тусклый и блеклый человечишка, кутающийся в лошадиную попону. Правда, не пахло от него лошадью. И человеком тоже. Ну совершенно ничем не пахло – а с живыми существами так не бывает.
Он пристально смотрел на меня, никак не желая отвести глубоко посаженные и словно бы тончайшей пленкой затянутые глазки, – так что, несмотря на мощный самозаговор, мурашки побежали у меня по спине. Хорошо хоть на мою Настю он не обратил внимания. Она, конечно, была надежно заговорена мной, однако такое «высверливание» выдержит не каждый заговоренный – тем более девушка, едва-едва пришедшая в себя после смерти родных.
Внешне я был совершенно спокоен, а ведь этот чудик едва не проковырял меня насквозь. Быть может, он все-таки что-то сумел во мне разглядеть. По крайней мере, прекратив игру в гляделки, «попонщик» этакими беззвучными прыжочками подскакал к начальнику кордона. Довольно долго он шептал жандарму на ухо, искоса посматривая в мою сторону. Каждая секунда этого назойливого шептания показалась мне часом. И вскоре уже весь кордон уставился на меня, словно я был говорящим медведем или вышел на плац-парад без штанов.
Мы ждали. Очередь двигалась еле-еле. И тогда я, как истый горец – вернее сказать, нетерпеливый и гордый житель Востока, – не выдержал получасового стояния среди ждущих своей очереди нижних чинов. Я закатил грандиозный скандал. Издавая гортанные крики, я махал кинжалом перед носом у часовых, пинал полосатый шлагбаум и даже выплясывал лезгинку. То, что в муслимской Гяндже подобные танцы не в почете, сейчас не имело значения.
Настя тянула меня за фалды, пытаясь оттащить от разъяренных жандармов. Причем делала это совершенно искренне, без моей подсказки – от девичьего стыда. Тем ценней были ее трогательные попытки урезонить вошедшего в раж супруга. Как бы то ни было, жандармы нам поверили.
Начальник кордона, пожилой, потрепанный жизнью ротмистр, давно утративший молодецкий азарт, но не профессиональную бдительность, к моей самодеятельности отнесся довольно-таки равнодушно. Не орал в ответ, не грозил гауптвахтой и тем более судом. Он подождал, пока мой запал сам собой исчерпается. И пришлось мне с Настей отстоять очередь на общих основаниях. Ротмистр внимательно проверил мои бумаженции, даже позвонил, доложив обо мне по команде. Но наверху к Марабеку Айниеву интереса не проявили.
Наконец нас выпустили из города. Понятное дело, ни в какой Темиртау ехать мы не собирались. В горы нам было нужно – махануть через Абаканский хребет и дать деру из этого негостеприимного края.
Настя поволновалась и успокоилась. Она во всем уповала на меня, раз и навсегда поверив в мои едва ли не сверхъестественные способности. Еще в доме батюшки я признался ей, что был и остаюсь беглым и-чу. И это ее ни капельки не испугало.
Я погонял пару каурых лошадей, и кибитка неслась по бетонке, подскакивая на поросших травой стыках плит. Потом бетон кончился, и кибитку начала сотрясать мелкая дрожь. Колеса разбрызгивали дорожную грязь, словно отбрасывая назад всю нашу прошлую жизнь.
Да, мы вырвались из города. Но наша маленькая победа еще ничего не значила. То ли закутанный в попону «крысеныш» убедил-таки ротмистра, что мы – не те, за кого себя выдаем, то ли еще какая напасть свалилась, но жандармский разъезд кинулся за нами вдогон через полчаса после отъезда из города.
Через пару часов жандармы замаячили у нас за спиной. Когда я почувствовал всадников позади, сразу все понял. Случайности тут быть не могло. Я взял Настю за руку. Она вздрогнула, посмотрела на меня и кивнула.
Мы съехали с тракта на проселок. По прямой в кибитке от верховых нам было не уйти. Впрочем, разве на проселке наши лошади отрастят крылья? Преследователи нагоняли. Их было что-то уж больно много – едва ли не эскадрон.
Мы бросили кибитку и пустились через густой березняк, обходя стороной заросли кедрового стланика. Жандармы тоже спешились и, развернувшись в цепь, двинулись следом. И все-таки на этот раз мы ушли. Однако впереди нас ждала изнурительная трехнедельная погоня.
Мы бежали из Лоскутовки среди ночи. Я за полверсты почуял приближение жандармского эскадрона. Будто ледянал рука вцепилась в загривок и встряхнула так, что искры сыпанули из глаз. Я вырвался из удушливой полудремы, подскочил на расстеленных на полу медвежьих шкурах. Не сразу сообразил, что к чему.
Потом разбудил Настю, прошептав несколько раз ее имя, жадно поцеловал в маленькое розовое ушко и тут же отстранился – не время. Настя продрала слипшиеся глаза. Я протянул ей одежду и сам стал быстро одеваться, приплясывая голыми ступнями на стылых половиках. Мы собирались шумно, но не разбудили спящих хозяев. Мой сонный заговор был хорош.
Жуть как не хотелось покидать жарко натопленную, гостеприимную избу. За окном улица тонула в молочном мареве. Капли медленно стекали по стеклу. Раннее утро. Нежданная оттепель. А назавтра, быть может, новый заморозок… Куда идти, где искать приют?
Ночевать в тайге – дело привычное. Перетерпеть можно что угодно – даже гнус, от которого, как ни странно, с каждым годом все меньше помогали стократно проверенные заговоры. Но если нет впереди ясной цели, то воля к сопротивлению тает день ото дня и никакой логикой ты не заставишь себя переться через топи. Да что там топи: нет сил пробиться сквозь бурелом, обогнуть по каменистым кряжам опасное жилье. Ноги сами ведут к лесным дорогам, тореным тропам, где нас и поджидают жандармские дозоры да казачьи разъезды.
Плохо смазанные дверные петли скрипнули напоследок – будто провожали нас в сумрак и туман. Уже брехали на дальнем конце деревни собаки, почуяв приближение чужих, когда мы с Настей перелезли через плетень и, пригибаясь, сиганули по убранному полю к лесу.
В шерстяных шароварах, бесформенном свитере и кепке, скрывавшей ее собранные в узел волосы, Настя была похожа на сбежавшего из дому мальчишку. Туго набитый вещмешок заставлял ее чуть горбиться. У меня был свой собственный неподъемный рюкзачина, и я не мог забрать себе весь груз.
Моя любимая бежала хорошо, дышала ровно и почти беззвучно. Еще не успело укатать ее наше затянувшееся бегство. Стерня пружинила под ногами, мы рассекали грудью плотную, влажную пелену, прохлада омывала нас бодрящими струями, так что хотелось взять лодку и плыть. Стена деревьев была все ближе и ближе.
– Стой! – гаркнули позади.
Словно пуля вошла в хребет… И я понял – не успеть. Если нас заметили, то по этому лесу не уйти – редкий он, почти прозрачный: конные настигнут на рысях.
– Ма-амочки!!! Уби-и-ва-а-ют!!! – истошно заголосили в ответ.
– Да стой ты, дура! – басил кто-то с досадой. – Юбку порвешь!
– Лучше без юбки остаться, чем в подоле принести! – отвечала женщина уже спокойней. – А ну не подходи, кобель окаянный!
– Ух ты-ы! Пронесло! – выдохнул я задержанный в груди воздух – полминуты несся не дыша. – На всю деревню вопят. Мы под шумок и уйдем…
Настя на бегу испуганно глянула на меня. Я подмигнул и, по-моему, только еще больше ее напугал. Когда мы влетели под деревья, я затормозил, придержал девочку мою, обнял. Грудь ее яростно вздымалась под рукой. А чему вздыматься-то вроде?..
Желанная моя показалась мне сейчас такой маленькой, беззащитной – почти ребенком. И до того стало ее жаль – хоть волком вой. Зачем я навязал ей свою любовь, не сдержав данную самому себе клятву? Ноженьки ведь истопчет, личенько ветками исхлещет, сердчишко сорвет – вон оно, как у зайчонка перепуганного, колотится, из груди рвется. Загоню ведь, вусмерть загоню… Господи спаси! – в который уж раз обратился я к небывшему нашему богу.
– Ничего, милая. Все обойдется, – шептал я, потеревшись лбом о ее шелковистый, пахнущий конопляным маслом затылок. – Ушли мы от них. Очень вовремя ушли. Теперь все будет хорошо.
– Убьют нас, Игореша. Не сегодня – так завтра, – тихо говорила она, и я не решался возразить. – Но я не жалею. То, что мы нашли друг друга, – чудо. Значит, так угодно судьбе.
Она повернулась ко мне лицом и прижалась к моей груди с такой силой, будто хотела войти внутрь, слиться с моими легкими, сердцем, стать частью моего тела. Обхватила меня руками, чтобы уж больше не отпускать.
– Мы будем жить, – собравшись с силами, заговорил я. – Всем назло. Мы теперь всегда будем вместе – что бы ни случилось. Но сейчас надо уходить. Они слишком близко. Пойдем, родная.
Мне вдруг почудилось, что Настя заплакала, но я так и не узнал этого наверняка, потому что она побежала, огибая стволы осин и берез. Я пустился за ней. Мы растворились в тумане, будто и не было нас. Кидайте сети, ребятки, багрите дно…
Девочка моя слишком устала бегать по тайге. Нам не оторваться.
Жандармы прижимают нас к речному обрыву. Березняк давно кончился, дальше одни сплошные елки – сотни, тысячи, миллионы елок, которые цепляют нас за одежду, хлещут ветками по лицу. Конца и края им нет. А жандармы неутомимо идут по нашим следам. Слышно, как они весело перекрикиваются, дурачатся, кто-то даже запел «Мурку», пока начальник не приказал заткнуть пасть.
Танжерка уже совсем близко. Загонная охота подошла к концу. Редкая цепь жандармов уплотняется. Они не торопятся – деваться нам некуда.
И вот мы стоим на обрыве, прижавшись друг к другу, а под ногами, далеко внизу, бурлит и пенится, набрасываясь на острые зубья скальных обломков, речка Танжерка. Берег здесь до того крут, что спуститься к воде можно, лишь ласточкой сиганув с высоты, – или о камни расшибет, или о воду расплющит.
С трех сторон река. Когда-нибудь подмоет Танжерка обрыв, и рухнет гигантская глыба, перегородив русло. Нам некуда бежать. Остается лишь, по-прежнему обнявшись, прыгнуть вниз. Один шаг – и готово. Так просто, так легко. И всем нашим мучениям конец…
Мы стояли на обрыве, а под ногами, в извилистом ущелье, разъяренные волны набрасывались на гранит, пытаясь его разгрызть, но только облизывали камень и уносились прочь, посрамленные. Извечное противоборство двух стихий – земли и воды. И никому из них не познать окончательной победы. Вот и наша жизнь – вечное коловращение, череда атак и отступлений, чересполосица удач и провалов. Только в конце пути – так скоро и так не скоро – неотвратимое исчезновение из мира.
Мы не думали о смерти. Мы ни о чем не думали в этот затянувшийся миг счастья. Мы были вместе – больше ничего не нужно. Да больше ничего и нет в этом озлобленном мире.
Жандармы увидели Настю – и я почуял: облизываются как коты на сметану. Меня-то они скрутят и отвезут в Ломов, чтобы сдать командиру эскадрона Охраны. А там – спецвагоном до Столицы. Скорее всего в сопровождение по такому случаю выделят эскадрон жандармов. Меня непременно должны судить в Верховном суде, на публичном процессе. Громкое дело будет – так решено в верхах. И непременно закончится оно показательной казнью.
А вот девочку мою они… Насчет Насти приказов не поступало – руки у них развязаны.
– Чтобы превратиться в зверя или птицу, нужно раздеться догола и перескочить через нож, – спокойным голосом произнес я. Свой страх я подавил усилием воли и самозаговором. Нельзя было пугать Настю.
По всем правилам нужно прыгать через двенадцать ножей, но не таскать же их повсюду с собой. Впрочем, и одного хватит, если с чувством прочитать хорошее заклинание.
– Ты уже пробовал? – затаив дыхание, она ждала ответа.
– Этот фокус мы проходили только в теории, – честно признался я. – Но другого выхода нет.
– Ты не боишься?
– Чего?
Настя молчала, смотрела на меня испуганной птицей. Наверное, ей будет совсем легко перевоплотиться.
– Что не сможем вернуться? – догадался я. – Лучше быть живым и свободным зверем, чем мертвым или закованным в кандалы и-чу.
– Что не получится, – наконец выдохнула она. И только тут я понял, насколько ей страшно.
Я вытащил из-за голенища и воткнул в землю отличный метательный нож настоящей дамасской стали. Давным-давно лучший кедринский кузнец по заказу Гильдии из сломанного оттоманского ятагана ухитрился изготовить аж целых три штуки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66