ему явно не терпелось уйти, и, по чести говоря, Оливер был с ним вполне солидарен: в научном рвении он, по всей видимости, далеко уступал молодому мистеру Кэмплемэну, Сквайр возражать не стал, лишь попросил Оливера возвращаться вместе с мистером Боттомом к лошадям, а он, дескать, их вскорости догонит. Веревки, закрепляющие крышку на месте, на его взгляд, слегка ослабли; он затянет узлы покрепче, а спутники его пусть тем временем поднимаются к вершине. Оливер тут же предложил свою помощь; церковный сторож воздержался. Но поскольку ему очень не хотелось отпускать мистера Боттома на крутую тропу одного, мистеру Лэнгли пришлось передумать; так что эти двое вышли из пещеры вместе, и Марк остался один.
Едва безмолвие пещеры сомкнулось над ним, владелец Далройда шагнул к колодцу и при помощи свечи придирчиво изучил крепления. Линь был туго натянут, узлы крепко завязаны: колодец – ровно в том состоянии, в каком они с Оливером его оставили. И это называется «веревки ослабли»!.. Укрепив свечу рядом, Марк принялся отвязывать пару-другую канатов от железных колец. Работал быстро и споро. Сквайр знал: без посторонней помощи он крышку не снимет, но вот отколовшийся фрагмент – дело другое. Распутав крепления, он высвободил и убрал осколок, открыв провал в черную как смоль пропасть.
Держа свечу на весу, сквайр заглянул в шахту. Он еще не позабыл то жуткое ощущение, когда чья-то рука обхватила его за лодыжку, изготовившись сдернуть вниз. Об этом происшествии Марк не сказал другу ни слова; да, по чести говоря, просто не знал, что тут можно сказать. Придется ему разгадывать загадку самостоятельно.
В импровизированном «окошке» царила тишина: взгляд не различал ни неясного вихревого движения, ни дьяволов, только чернильно-черную бездну. Сквайр выждал несколько минут: никаких перемен! Время шло, а все оставалось по-прежнему. Сквайр помешкал еще немного, пока не понял, что долее мешкать не в силах. Он уже собирался укрепить осколок крышки на прежнем месте и уйти, как вдруг слуха его коснулся легкий шорох – чуть слышный, с трудом уловимый звук откуда-то снизу. Марк тотчас же приник ухом к отверстию и насторожился, точно так же, как в первый раз, в обществе Оливера. Медленно и неспешно чуть слышный, с трудом уловимый звук нарастал и креп, набирал силу и мощь, делался все громче, все отчетливее, становился все более внятным… Вот так, постепенно, он оформился в негромкий голос, и голос этот обратился к Марку из бездны.
Пульс достойного джентльмена участился, высокий лоб избороздили морщины: сквайр напряженно прислушивался к тому, что вещал колодец. Застыв на месте, онемев от ужаса, он с нарастающим изумлением внимал каждому слову и несколько раз вглядывался в черный провал: до глубины души пораженный, Марк пытался по возможности разглядеть хоть что-нибудь, любое подтверждение тому, что внушал голос. Сквайр так ничего и не увидел – зато услышал многое. Речи из бездны оглушили его подобно удару грома – так что дыхание перехватило.
Лишь величайшим усилием воли сквайр стряхнул с себя наваждение. Трясущимися руками он поставил на место осколок крышки и затянул веревки; в свете свечи на лбу поблескивала испарина, лицо – тусклое, невыразительное, тяжеловесное – недоверчиво исказилось, а в глазах отражалось потрясенное изумление, столь Марку не свойственное.
Глава 6
КЛАДБИЩЕНСКИЙ ГОСТЬ
Вафля – презабавная штука. Непритязательная смесь из муки, яиц и молока прессуется и запекается между двумя ребристыми пластинами, и то, что получается в результате, состоит по большей части из воздуха. Вот ешь ты вафлю, наслаждаешься ароматом – каковой весьма улучшается благодаря сладкому темному сиропу из кувшинчика и свежему маслу из масленки, – и при этом, строго-то говоря, вафля – это же, по сути дела, воздух. Слишком она легкая и невесомая сама по себе, почти и не подкрепляет, ведь и впрямь состоит почитай что из одного только воздуха, вот и приходится к ней присовокуплять и сироп, и масло, и много чего другого – грецкие орехи, и пекан, и миндаль, и ягоды листвянника; или тонкий ломтик ветчины, или мисочку овсянки с изюмом. Ну, то есть, если ты не задался целью истребить целую гору сухих, ничем не приправленных вафель и поглотить заодно с ними едва ли не всю атмосферу. В этом смысле кушать вафли – все равно что сидеть на воскресной службе в церкви Святой Люсии Озерной и поглощать проповедь, сготовленную молодым очкастым викарием Шильстон-Апкота.
Вот в каком направлении текли мысли миссис Дины Скаттергуд, прелестной рыжеволосой супруги викария, пока та мечтательно созерцала свой завтрак в вафельной мисс Кримп несколько дней спустя после как раз такого воскресного утра. Отчего вафля напомнила ей недавнюю мужнюю проповедь – особенно скучную и бессодержательную и совершенно не подкрепляющую, если не считать приправы в виде анекдота-другого, добавленных, дабы улучшить аромат и разбудить задремавших членов конгрегации, – Дина предпочитала не задумываться. Тем не менее ощущение не пропадало, так что Дина решила про себя непременно побеседовать на этот счет со своей дихотомией, сиречь преподобным супругом, и убедить его состряпать на следующее воскресенье что-нибудь более удобоваримое.
Однако в качестве темы для общего разговора Дина решила мужнину проповедь не предлагать: она слишком хорошо знала, что соседки по столу оценят ее примерно так же, особенно мисс Маргарет Моубрей и мисс Черри Айвз. И хотя Дина считала своим супружеским долгом поправлять мужа всякий раз, как он сворачивал с тропы терпимости и здравомыслия – что, к несчастью, происходило весьма часто, едва ли не каждый день, – она предпочитала не слышать об этих блужданиях из чужих уст, равно как и критики не терпела. В каком-то смысле порицания выдавали ее собственную неспособность наставить мужа на путь истинный, справиться с его пастырскими несовершенствами, бесхребетностью и прочими мужскими слабостями, разнообразными и многочисленными. «На что сдался пастырь, не способный вести свою паству?» – этот вопрос Дина частенько задавала как себе, так и подругам; ибо воистину проповедовал ее супруг отнюдь не как вождь и предводитель. Священник, который для себя самого превращает доктрины и догматы в дурацкое занудство, и другим, конечно же, наскучит до смерти: яркое тому свидетельство – кафедра в церкви Святой Люсии каждым воскресным утром. Если бы преподобный мистер Скаттергуд вложил в проповеди хоть малую толику той энергии, какую тратит на свою виолончель и своего Равиолу, говорила себе Дина, не пришлось бы ей страдать угрызениями совести, разрезая вафлю в заведении мисс Кримп. Миссис Скаттергуд утешилась тем, что подлила еще сиропа в трещинки и изломы печева, добавила еще квадратик масла – и ни словечком не упомянула о достойном викарии Шильстон-Апкота.
Нынешним утром, однако, ей не было нужды беспокоиться о мужней репутации в приходе, ибо мысли отдельных ее соседок по столу занимали вопросы куда более зловещего и драматического характера.
– Так вот, как я вам всем уже говорила, ужасный это поступок со стороны мисс Марчант – кончать с собою, – промолвила Черри Айвз, встряхивая блестящими темными локонами. – И для нас всех это несмываемый позор: что за дурной пример она тем самым подала! Вовсе незачем губить свою жизнь из-за джентльмена, которому ты не нужна. Я бы на ее месте никогда так не поступила, равно как и всякая уважающая себя особа. Прошу, поймите меня правильно, я всем сердцем сочувствую бедняжке: страшно подумать, как она терзалась да мучилась! По чести говоря, сдается мне, в тот момент она не вполне понимала, что делает.
– Верно, совсем обезумела от любви, – кивнула мисс Моубрей.
– Или просто обезумела, раз покончила с собой из-за мистера Чарльза Кэмплемэна. Да, он, конечно, был наследником Скайлингдена; но ведь есть и иные, не менее удовлетворительные пути к земному счастью, помимо молодых наследников и усадеб.
– Вопиющая ересь! – с комичным негодованием воскликнула Мэгс. – Возмутительно, одно слово.
– Кажется, я с тобой согласна, Черри, только с одной оговоркой, – промолвила мисс Кримп. – Ты же знаешь, дорогая, невзирая ни на что, деньги и положение в обществе – не пустой звук. Зачастую в сердечных делах именно они все и решают. Ты – счастливица, ты распоряжаешься в отцовской гостинице. У тебя, как и у меня, есть определенные возможности; большинству молодых женщин повезло меньше, так что им средства к жизни обеспечивает замужество.
– Никто, даже сам мистер Доггер, не знает, сколь велико Скайлингденское состояние, – возразила Черри. – Да, конечно же, мистеру Чарльзу Кэмплемэну предстояло унаследовать усадьбу, но из этого отнюдь не следует, что к усадьбе прилагались хоть какие-то деньги. Очень может статься, что престарелый джентльмен, его отец, растратил почти все, что имел, – в Малбери, в Вороньем Крае, да где угодно. Возможно, имелись долги, а если есть долги, стало быть, есть и кредиторы. Кто знает, на что в те времена мог рассчитывать Чарльз Кэмплемэн?
– Не думаю, что это хоть сколько-то соответствовало истине, – возразила миссис Филдинг, хмурясь доброжелательнейшим образом. (Одна только милая, славная тетушка Джейн умела нахмуриться так, чтобы здесь оказался уместен эпитет «доброжелательно».) Вдова отлично понимала, что все ее соседки по столу знают: об истории утопленницы ей много чего известно. Она от души надеялась, что сегодня к ней приставать не станут – не станут нагревать между раскаленными шипастыми пластинами, точно вафлю, как вообразила бы про себя Дина, – однако отдельные замечания никак нельзя было оставить без ответа.
– Не удивляюсь, что такой скандал вышел, – промолвила ее племянница. – Тут поневоле вспомнишь Скайлингден с его летописями злополучных случайностей, необъяснимых утрат и замалчиваемых секретов. Отлично могу понять, как молоденькая девушка, наивная, простодушная, дочка викария, в конце-то концов, утратив надежду заполучить своего избранника, решила, что жизнь ее утратила смысл, будущего нет, и не смогла справиться с отчаянием. Это недуг распространенный, вот только не все при этом бегут топиться.
– Ты себя и мистера Марка Тренча предлагаешь в качестве примера? – улыбнулась Черри, глядя на Мэгс ясным, смелым взглядом. – Кстати говоря, как там у вас двоих дела продвигаются? Мы слыхали, будто давеча утром сквайр пригласил тебя на верховую прогулку вместе с Тони Аркрайтом, доктором Холлом и капитаном Хоем. Вышло ли из этого что-нибудь?
– Вышли мы все – точнее, выехали; и Марк меня вовсе даже не приглашал, – отвечала мисс Моубрей. – Это была идея мистера Аркрайта, и никого другого. Мистер Аркрайт позвал нас на ферму «Лесной холм», полюбоваться на только что народившегося жеребеночка. И какой же он красавчик, скажу я вам!
– Мистер Аркрайт?
– Жеребенок! Его Юнием назвали. А потом все тот же мистер Аркрайт предложил проехаться по окрестностям.
– Скажем иначе: сквайр милостиво позволил тебе сопровождать его.
– Ну и нахалка же ты, Черри Айвз, – отпарировала Мэгс, в долгу перед насмешницей не оставаясь. – Ты ведь понятия не имеешь о событиях того дня. Тебя хлебом не корми, дай посплетничать, в отличие от моего кузена; верно, держатели трактиров все таковы. Эта самая верховая прогулка ровным счетом никакого отношения не имеет к нам с Марком лично, вот просто-таки никакого. Мы всего-то навсего проехались по округе, подышали свежим воздухом, полюбовались на роскошные виды, а капитан, воспользовавшись случаем, изложил свою гипотезу касательно геологической истории Одинокого озера и Талботских пиков.
– Мы все живем в кратере вулкана! – воскликнула мисс Кримп: на ее хрупком фарфоровом личике отражалась странная гамма тревоги и комизма. – Капитан Хой так вот прямо и поставил нас в известность во время одного из своих визитов. Боюсь, он до смерти перепугал своими теориями бедняжку Молли и служанок. Хорошо хоть, матушка его не слышала: голос у капитана весьма гулкий, сами знаете… хотя, полагаю, она бы все равно почти ничего не поняла.
– Напротив, думается мне, служанок напугал скорее голос, нежели теории, – расхохоталась мисс Моубрей.
– А что, успел ли капитан влипнуть в очередную неприятность? – полюбопытствовала Черри.
– Его обваренная нога идет на поправку, точно так же, как и пострадавший палец. Однако показалось мне, что на виске у него – свеженький синяк, хотя капитан и прятал его старательно под шляпой.
– Вечно он причиняет урон той или иной анатомической части – а вину возводит на беднягу Слэка.
– С тех пор, как мы с капитаном познакомились, он ни на йоту не изменился, – промолвила мисс Вайолет, намазывая сотовый мед на треугольную гренку. – Настолько поглощен своими многообразными интересами, своими бесчисленными научными изысканиями и целым легионом идей, что в отдельно взятый момент сам не сознает, что делает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
Едва безмолвие пещеры сомкнулось над ним, владелец Далройда шагнул к колодцу и при помощи свечи придирчиво изучил крепления. Линь был туго натянут, узлы крепко завязаны: колодец – ровно в том состоянии, в каком они с Оливером его оставили. И это называется «веревки ослабли»!.. Укрепив свечу рядом, Марк принялся отвязывать пару-другую канатов от железных колец. Работал быстро и споро. Сквайр знал: без посторонней помощи он крышку не снимет, но вот отколовшийся фрагмент – дело другое. Распутав крепления, он высвободил и убрал осколок, открыв провал в черную как смоль пропасть.
Держа свечу на весу, сквайр заглянул в шахту. Он еще не позабыл то жуткое ощущение, когда чья-то рука обхватила его за лодыжку, изготовившись сдернуть вниз. Об этом происшествии Марк не сказал другу ни слова; да, по чести говоря, просто не знал, что тут можно сказать. Придется ему разгадывать загадку самостоятельно.
В импровизированном «окошке» царила тишина: взгляд не различал ни неясного вихревого движения, ни дьяволов, только чернильно-черную бездну. Сквайр выждал несколько минут: никаких перемен! Время шло, а все оставалось по-прежнему. Сквайр помешкал еще немного, пока не понял, что долее мешкать не в силах. Он уже собирался укрепить осколок крышки на прежнем месте и уйти, как вдруг слуха его коснулся легкий шорох – чуть слышный, с трудом уловимый звук откуда-то снизу. Марк тотчас же приник ухом к отверстию и насторожился, точно так же, как в первый раз, в обществе Оливера. Медленно и неспешно чуть слышный, с трудом уловимый звук нарастал и креп, набирал силу и мощь, делался все громче, все отчетливее, становился все более внятным… Вот так, постепенно, он оформился в негромкий голос, и голос этот обратился к Марку из бездны.
Пульс достойного джентльмена участился, высокий лоб избороздили морщины: сквайр напряженно прислушивался к тому, что вещал колодец. Застыв на месте, онемев от ужаса, он с нарастающим изумлением внимал каждому слову и несколько раз вглядывался в черный провал: до глубины души пораженный, Марк пытался по возможности разглядеть хоть что-нибудь, любое подтверждение тому, что внушал голос. Сквайр так ничего и не увидел – зато услышал многое. Речи из бездны оглушили его подобно удару грома – так что дыхание перехватило.
Лишь величайшим усилием воли сквайр стряхнул с себя наваждение. Трясущимися руками он поставил на место осколок крышки и затянул веревки; в свете свечи на лбу поблескивала испарина, лицо – тусклое, невыразительное, тяжеловесное – недоверчиво исказилось, а в глазах отражалось потрясенное изумление, столь Марку не свойственное.
Глава 6
КЛАДБИЩЕНСКИЙ ГОСТЬ
Вафля – презабавная штука. Непритязательная смесь из муки, яиц и молока прессуется и запекается между двумя ребристыми пластинами, и то, что получается в результате, состоит по большей части из воздуха. Вот ешь ты вафлю, наслаждаешься ароматом – каковой весьма улучшается благодаря сладкому темному сиропу из кувшинчика и свежему маслу из масленки, – и при этом, строго-то говоря, вафля – это же, по сути дела, воздух. Слишком она легкая и невесомая сама по себе, почти и не подкрепляет, ведь и впрямь состоит почитай что из одного только воздуха, вот и приходится к ней присовокуплять и сироп, и масло, и много чего другого – грецкие орехи, и пекан, и миндаль, и ягоды листвянника; или тонкий ломтик ветчины, или мисочку овсянки с изюмом. Ну, то есть, если ты не задался целью истребить целую гору сухих, ничем не приправленных вафель и поглотить заодно с ними едва ли не всю атмосферу. В этом смысле кушать вафли – все равно что сидеть на воскресной службе в церкви Святой Люсии Озерной и поглощать проповедь, сготовленную молодым очкастым викарием Шильстон-Апкота.
Вот в каком направлении текли мысли миссис Дины Скаттергуд, прелестной рыжеволосой супруги викария, пока та мечтательно созерцала свой завтрак в вафельной мисс Кримп несколько дней спустя после как раз такого воскресного утра. Отчего вафля напомнила ей недавнюю мужнюю проповедь – особенно скучную и бессодержательную и совершенно не подкрепляющую, если не считать приправы в виде анекдота-другого, добавленных, дабы улучшить аромат и разбудить задремавших членов конгрегации, – Дина предпочитала не задумываться. Тем не менее ощущение не пропадало, так что Дина решила про себя непременно побеседовать на этот счет со своей дихотомией, сиречь преподобным супругом, и убедить его состряпать на следующее воскресенье что-нибудь более удобоваримое.
Однако в качестве темы для общего разговора Дина решила мужнину проповедь не предлагать: она слишком хорошо знала, что соседки по столу оценят ее примерно так же, особенно мисс Маргарет Моубрей и мисс Черри Айвз. И хотя Дина считала своим супружеским долгом поправлять мужа всякий раз, как он сворачивал с тропы терпимости и здравомыслия – что, к несчастью, происходило весьма часто, едва ли не каждый день, – она предпочитала не слышать об этих блужданиях из чужих уст, равно как и критики не терпела. В каком-то смысле порицания выдавали ее собственную неспособность наставить мужа на путь истинный, справиться с его пастырскими несовершенствами, бесхребетностью и прочими мужскими слабостями, разнообразными и многочисленными. «На что сдался пастырь, не способный вести свою паству?» – этот вопрос Дина частенько задавала как себе, так и подругам; ибо воистину проповедовал ее супруг отнюдь не как вождь и предводитель. Священник, который для себя самого превращает доктрины и догматы в дурацкое занудство, и другим, конечно же, наскучит до смерти: яркое тому свидетельство – кафедра в церкви Святой Люсии каждым воскресным утром. Если бы преподобный мистер Скаттергуд вложил в проповеди хоть малую толику той энергии, какую тратит на свою виолончель и своего Равиолу, говорила себе Дина, не пришлось бы ей страдать угрызениями совести, разрезая вафлю в заведении мисс Кримп. Миссис Скаттергуд утешилась тем, что подлила еще сиропа в трещинки и изломы печева, добавила еще квадратик масла – и ни словечком не упомянула о достойном викарии Шильстон-Апкота.
Нынешним утром, однако, ей не было нужды беспокоиться о мужней репутации в приходе, ибо мысли отдельных ее соседок по столу занимали вопросы куда более зловещего и драматического характера.
– Так вот, как я вам всем уже говорила, ужасный это поступок со стороны мисс Марчант – кончать с собою, – промолвила Черри Айвз, встряхивая блестящими темными локонами. – И для нас всех это несмываемый позор: что за дурной пример она тем самым подала! Вовсе незачем губить свою жизнь из-за джентльмена, которому ты не нужна. Я бы на ее месте никогда так не поступила, равно как и всякая уважающая себя особа. Прошу, поймите меня правильно, я всем сердцем сочувствую бедняжке: страшно подумать, как она терзалась да мучилась! По чести говоря, сдается мне, в тот момент она не вполне понимала, что делает.
– Верно, совсем обезумела от любви, – кивнула мисс Моубрей.
– Или просто обезумела, раз покончила с собой из-за мистера Чарльза Кэмплемэна. Да, он, конечно, был наследником Скайлингдена; но ведь есть и иные, не менее удовлетворительные пути к земному счастью, помимо молодых наследников и усадеб.
– Вопиющая ересь! – с комичным негодованием воскликнула Мэгс. – Возмутительно, одно слово.
– Кажется, я с тобой согласна, Черри, только с одной оговоркой, – промолвила мисс Кримп. – Ты же знаешь, дорогая, невзирая ни на что, деньги и положение в обществе – не пустой звук. Зачастую в сердечных делах именно они все и решают. Ты – счастливица, ты распоряжаешься в отцовской гостинице. У тебя, как и у меня, есть определенные возможности; большинству молодых женщин повезло меньше, так что им средства к жизни обеспечивает замужество.
– Никто, даже сам мистер Доггер, не знает, сколь велико Скайлингденское состояние, – возразила Черри. – Да, конечно же, мистеру Чарльзу Кэмплемэну предстояло унаследовать усадьбу, но из этого отнюдь не следует, что к усадьбе прилагались хоть какие-то деньги. Очень может статься, что престарелый джентльмен, его отец, растратил почти все, что имел, – в Малбери, в Вороньем Крае, да где угодно. Возможно, имелись долги, а если есть долги, стало быть, есть и кредиторы. Кто знает, на что в те времена мог рассчитывать Чарльз Кэмплемэн?
– Не думаю, что это хоть сколько-то соответствовало истине, – возразила миссис Филдинг, хмурясь доброжелательнейшим образом. (Одна только милая, славная тетушка Джейн умела нахмуриться так, чтобы здесь оказался уместен эпитет «доброжелательно».) Вдова отлично понимала, что все ее соседки по столу знают: об истории утопленницы ей много чего известно. Она от души надеялась, что сегодня к ней приставать не станут – не станут нагревать между раскаленными шипастыми пластинами, точно вафлю, как вообразила бы про себя Дина, – однако отдельные замечания никак нельзя было оставить без ответа.
– Не удивляюсь, что такой скандал вышел, – промолвила ее племянница. – Тут поневоле вспомнишь Скайлингден с его летописями злополучных случайностей, необъяснимых утрат и замалчиваемых секретов. Отлично могу понять, как молоденькая девушка, наивная, простодушная, дочка викария, в конце-то концов, утратив надежду заполучить своего избранника, решила, что жизнь ее утратила смысл, будущего нет, и не смогла справиться с отчаянием. Это недуг распространенный, вот только не все при этом бегут топиться.
– Ты себя и мистера Марка Тренча предлагаешь в качестве примера? – улыбнулась Черри, глядя на Мэгс ясным, смелым взглядом. – Кстати говоря, как там у вас двоих дела продвигаются? Мы слыхали, будто давеча утром сквайр пригласил тебя на верховую прогулку вместе с Тони Аркрайтом, доктором Холлом и капитаном Хоем. Вышло ли из этого что-нибудь?
– Вышли мы все – точнее, выехали; и Марк меня вовсе даже не приглашал, – отвечала мисс Моубрей. – Это была идея мистера Аркрайта, и никого другого. Мистер Аркрайт позвал нас на ферму «Лесной холм», полюбоваться на только что народившегося жеребеночка. И какой же он красавчик, скажу я вам!
– Мистер Аркрайт?
– Жеребенок! Его Юнием назвали. А потом все тот же мистер Аркрайт предложил проехаться по окрестностям.
– Скажем иначе: сквайр милостиво позволил тебе сопровождать его.
– Ну и нахалка же ты, Черри Айвз, – отпарировала Мэгс, в долгу перед насмешницей не оставаясь. – Ты ведь понятия не имеешь о событиях того дня. Тебя хлебом не корми, дай посплетничать, в отличие от моего кузена; верно, держатели трактиров все таковы. Эта самая верховая прогулка ровным счетом никакого отношения не имеет к нам с Марком лично, вот просто-таки никакого. Мы всего-то навсего проехались по округе, подышали свежим воздухом, полюбовались на роскошные виды, а капитан, воспользовавшись случаем, изложил свою гипотезу касательно геологической истории Одинокого озера и Талботских пиков.
– Мы все живем в кратере вулкана! – воскликнула мисс Кримп: на ее хрупком фарфоровом личике отражалась странная гамма тревоги и комизма. – Капитан Хой так вот прямо и поставил нас в известность во время одного из своих визитов. Боюсь, он до смерти перепугал своими теориями бедняжку Молли и служанок. Хорошо хоть, матушка его не слышала: голос у капитана весьма гулкий, сами знаете… хотя, полагаю, она бы все равно почти ничего не поняла.
– Напротив, думается мне, служанок напугал скорее голос, нежели теории, – расхохоталась мисс Моубрей.
– А что, успел ли капитан влипнуть в очередную неприятность? – полюбопытствовала Черри.
– Его обваренная нога идет на поправку, точно так же, как и пострадавший палец. Однако показалось мне, что на виске у него – свеженький синяк, хотя капитан и прятал его старательно под шляпой.
– Вечно он причиняет урон той или иной анатомической части – а вину возводит на беднягу Слэка.
– С тех пор, как мы с капитаном познакомились, он ни на йоту не изменился, – промолвила мисс Вайолет, намазывая сотовый мед на треугольную гренку. – Настолько поглощен своими многообразными интересами, своими бесчисленными научными изысканиями и целым легионом идей, что в отдельно взятый момент сам не сознает, что делает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61