– Нет, мы не интересуемся адресами – и вообще у нас все анонимно.
– Так он тогда, может быть, вовсе не Олег Васильевич?
– Очень может быть. Но он и после лечения всегда отрекомендовывался только так.
– Ну гони тогда его телефон.
Доктор стал совсем несчастным.
– Я никогда ему и не звонил... у нас односторонняя связь. Всегда звонил он. Зачем мне с ним связываться?
– По городскому или по мобильному?
– И так, и так.
– Гони сюда свой мобильник. Ты, надеюсь, не чистил список вызовов?
– Нет, не успел, – доктор несколько оживился, довольный тем, что все же может оказаться полезным.
Маэстро взял телефон, быстро просмотрел номера.
– Покажи, который...
– Вот... – Доктор ткнул пальцем.
– Киндер! – обернулся Маэстро. – Ноги в руки – быстро пробей эту фигню.
Но на душе у него скребли кошки. Он предчувствовал, что эта процедура покажет себя бесполезной.
Так и вышло.
Номер был записан на имя Виктора Владимировича Полякова, и таких в Питере было много – Маэстро был уверен, что ни один из Викторов Владимировичей не имеет ни малейшего касательства к делу. Кроме того, номер был уже заблокирован.
Последняя нить оборвалась.
У Первой боевой группы не осталось ничего, кроме словесного портрета преображенного Гладилина. Правда, при помощи доктора – а он не мог пожаловаться на память – удалось составить фоторобот.
Мелочь, но хоть что-то.
Маэстро, конечно, не мог знать, что перебинтованного и снова бессознательного Гладилина уже переправили в другую, тоже нелегальную больницу. Там ему предстояло подвергнуться новому хирургическому вмешательству.
* * *
Лицо под бинтами горело.
Голова соображала плохо – слишком много наркотической химии. Капитан Гладилин не взялся бы рассказать, что происходило с ним в течение последних двух суток. Череп казался набитым ватой.
Вроде как его куда-то привезли, в какую-то непонятную больницу. Он помнил белые халаты, большие лампы, аптечные запахи, чьи-то голоса. И девки там почему-то шлялись, все жутко размалеванные. Потом он вырубился вторично и отчасти пришел в себя, будучи уже в бинтах. Его куда-то вели под руки, сажали в машину... где это было? Кто его вел? А может быть, ему это, последнее, вообще приснилось. Потому что, когда он снова пришел в сознание, вокруг сновали все те же белые халаты. И третья отключка, и вот он приходит в чувство в очередной раз и снова – в бинтах.
Но он жив!
И, кроме того, он еще явно зачем-то нужен, коль скоро его подвергают таким мудреным манипуляциям – весьма дорогостоящим, как догадывался капитан.
Подбитый глаз по-прежнему разлипался с трудом, но другим он мог видеть хорошо. И рот был свободен.
Капитан попробовал оценить окружающую обстановку.
Нет, это никакая не больница. Он в квартире, и квартира на сей раз выдалась богатая, ультрасовременно обставленная. Мертвая тишина, полумрак. Он лежит на широкой тахте. Дверь заперта, на окне решетка. Спасибо, что не тюремная.
Непонятно, есть ли в доме кто живой, кроме него.
Скорее всего, да. Никто не рискнул бы оставить его в одиночестве, несмотря на замки с решетками.
Гладилин попытался сесть. Это далось ему не без труда, но все-таки получилось. В углу тускло поблескивало трюмо, и капитан решил во что бы то ни стало встать и взглянуть на себя.
Внезапно капитана обожгла мысль: рюкзак! Контейнеры!
Рюкзака при нем не было – и, похоже, уже давно. Он внезапно испытал не гнев, а облегчение: ну и ладно. Одной заботой стало меньше.
Вставая на пол, он едва не упал, его прямо-таки швырнуло вправо, но Гладилин устоял. Ноги были как ватные; превозмогая слабость и дрожь, капитан подошел к зеркалу. Оттуда на него глянуло жуткое забинтованное лицо – вылитый человек-невидимка или некто, здорово смахивающий на египетскую мумию. О том, что скрывалось под бинтами, капитан мог только догадываться. Судя по перевязке и ощущениям, метаморфозы были значительные.
Силы быстро покидали его, и капитан заспешил обратно к лежбищу, хватаясь по пути за разные предметы.
Он наделал шума, за дверью послышались шаги.
Щелкнул ключ в замке. В комнату вошел невысокий полный мужчина лет пятидесяти, сильно лысеющий, с большими черными глазами слегка навыкате. Он зажег свет, и Гладилин зажмурился.
– Проснулись? – добродушно осведомился вошедший. – Да вы просто герой, уважаемый Санта. Я был уверен, что вы проспите еще часов десять.
– Кто вы такой? – хрипло выдавил из себя Гладилин.
– На сегодняшний день – ваш добрый и единственный друг. Зовите меня Олегом Васильевичем.

Глава пятнадцатая
ПО РАЗНЫЕ СТОРОНЫ

– Мы убрали израильтянина, – доложил Лютер.
Доктор Валентино отложил книгу и мутно воззрился на него.
– О ком вы, Лютер?
– О человеке, который принадлежал к числу ваших недоброжелателей. Он был из Моссада и подобрался слишком близко. При помощи спецсредств мы зафиксировали его беседу с Красавчиком.
Валентино поморщился:
– Кто такой Красавчик? Перестаньте изъясняться загадками, Лютер. Я не знаю никакого Красавчика.
Тот вздохнул.
Память у старика становилась ни к черту.
Тем не менее он послушно повторил:
– Соломон Красавчик – второй из выживших на эсминце «Хюгенау». Живет в Кенигсберге под фамилией Нисенбаум. По нашим сведениям – агент Моссада. Пешка, разменная фигура.
Доктор Валентино тоже вздохнул – скорее, перевел дыхание от злости.
– Я не знаю никакого Красавчика, повторяю вам! И я, дьявол их забери, не имею никакого отношения к эсминцу, в конце концов.
– Не имели, – мягко поправил его Лютер. – С недавних пор – имеете.
– Пусть так! Но это сегодняшний день! Зачем они привязывают меня к старой истории? Я в игре, но это игра дня сегодняшнего.
– Вы проводили первичный отбор...
– Черт! – Валентино был вне себя. – Какой-то еврей... Почему вы не позаботились убрать обоих?
– Мы собирались взять старика живым и допросить с пристрастием. Но нас, к сожалению, опередили.
– Кто вас опередил?
– Насколько я понимаю – чекисты.
– Вы радуете меня сегодня, Лютер. Что ни известие, то восторг. Мне мало Моссада? Хотите, чтобы на хвост мне село еще КГБ?
ФСБ.
– Какая разница? Вы сами сказали – чекисты...
– Герр Валентино, вы в совершенной безопасности. Сюда не проникнет ни одна собака. Ни ФСБ, ни Моссад не решатся штурмовать здание в центре Парижа. Это крупный международный скандал. Однако, чисто профилактически, предлагаю вам отказаться от прогулок в ближайшие дни.
– Конечно, я откажусь. Вы думали, я поступлю иначе?
– Никак нет – мне известна ваша предусмотрительность.
Валентино Баутце обычно благосклонно воспринимал даже самую грубую лесть, но сейчас, похоже, комплимент не произвел на него никакого впечатления. Он нахохлился в кресле и мрачно смотрел на свои ноги, обутые в смешные тапочки с помпонами в виде зайцев.
– Постарайтесь достать эту сволочь, – не унимался он.
– Мы приложим к этому все усилия, герр Валентино.
– Надеюсь. Как обстоят дела с Сантой?
– Он в Петербурге, на нашей базе. Все процедуры выполнены успешно.
Валентино помолчал.
– Покажите мне его еще раз, – неожиданно потребовал он.
Но исполнительного Лютера трудно было застать врасплох.
Он моментально достал из-за пазухи фотографию Гладилина и вручил ее старику. Валентино предпочел не вставать, не тревожить суставы. Он подъехал в кресле к сейфу, вмонтированному в стену, оглянулся на Лютера. Тот мгновенно отступил и отвернулся. Шевеля губами, доктор набрал одному ему известную комбинацию, отворил дверцу и вынул дорогой фотоальбом в кожаном переплете.
Заперев сейф, он отъехал; потом положил альбом на колени и раскрыл. С фотографии в альбоме на него глянул улыбающийся молодой эсэсовец. Валентино вновь показалось, что он смотрит на себя в зеркало. Он по-прежнему видел себя именно таким, юным и сильным, а потому всячески избегал настоящих зеркал.
Рядом с собой молодым он положил фотографию Гладилина.
Сходство было несомненным, и это было неприятно. Валентино мерещилось, будто кто-то – расово неполноценный вдобавок – украл его молодость и разгуливает сейчас, живя в свое удовольствие.
– Чем больше смотрю, тем сильнее убеждаюсь, что сходства мало, – проворчал он. – Глупое лицо. Щенок.
– Герр Валентино – это тот редкий случай, когда вы заблуждаетесь, – мягко возразил Лютер. – Сходство на самом деле удивительное. Каприз Создателя. Не огорчайтесь – ведь важна не внешность, а внутреннее содержание. А какое содержание может быть у этого славянина? Он уже продемонстрировал, что являет собой лишь элементарную машину для убийств.
– Полагаю, что так, – не стал противиться Валентино.
Он, увы, не мог отрицать убийств, которые висели на нем самом и по числу неизмеримо превышали количество трупов, оставленных Гладилиным. Волей-неволей ему приходилось смириться с мыслью, что он тоже машина.
Правда, гораздо сложнее.
Гладилин виделся ему примитивным механическим устройством, тогда как себя доктор предпочитал сравнивать с компьютером.
– Сколько времени, вы сказали, уйдет на поправку?
– Завтра он будет здесь, герр Валентино. Современная медицина творит настоящие чудеса. Пара-другая небольших разрезов, которые легко будет скрыть подобающим макияжем.
Валентино взглянул на него недоверчиво:
– Позвольте, я все-таки медик. Как такое возможно? Это пластическая операция, травматичная процедура.
– Липосакция, в частности, не столь травматична, как другие манипуляции... он сразу состарится.
– Получается, достаточно было отсосать лишний жир?
– Иная мелочь подчас приносит просто поразительные результаты. Одной липосакцией дело не ограничилось, но разрушения, так сказать, минимальные. Повязки с него снимут уже сегодня вечером.
Валентино покачал головой.
– Да, вон оно что делается... – пробормотал он одобрительно.
Валентино, безусловно, отдавал себе отчет в собственном медицинском невежестве. Косметология – это вам не фенол в сердце и не вода из лужи в вену.
– Значит, завтра, – проговорил он задумчиво.
– Точно так.
– Он знает, к чему предназначен?
– Разумеется, нет. Размещен он будет со всеми удобствами. О вашем существовании он и понятия не имеет. Ему внушат, что он принят на службу в качестве киллера и что все, что от него требуется сейчас, это радоваться жизни и ждать момента, когда в нем возникнет надобность.
– Я все же не верю, что Моссад – а теперь и КГБ – обманутся таким трюком...
– Конечно, они разберутся – и, скорее всего, довольно быстро. Никаких иллюзий. Но это позволит нам выиграть время, а наши враги не только засветятся и выйдут из игры, а возможно что и понесут еще серьезные потери...
Лютер говорил бодро, но Валентино было трудно ввести в заблуждение напускной бравостью. Если дело дошло до такого рода мер предосторожности, то угроза более чем реальна. Доктору отчаянно не хотелось покидать Париж; он здесь уютно прижился, но все больше склонялся к мысли, что сделать это придется.
Жаль.
Ужасно жаль.
Жалко всего – прежде всего дома, где теперь обоснуется этот урод. Обоснуется и осквернит. А он будет беспомощно наблюдать за творящимся безобразием в замочную скважину.
* * *
Моисей Залманович Нисенбаум, имевший опыт неволи, не мог пожаловаться на условия своего заключения.
Конечно, тюрьма всегда остается тюрьмой. Но в камере было чисто, тепло и светло; кормили отменно, не дергали по ерунде – разрешали читать, лежать в дневное время; предлагали даже выпивку и сигареты, но Нисенбаум отказался и от того, и от другого. Никита Владимирович был весел и любезен, много шутил, намекал на какие-то соблазнительные для Нисенбаума перспективы.
Однако Соломону Красавчику было здесь много хуже, чем в концлагере.
Хуже, потому что Бог покинул его.
Он никак не мог сообразить, в чем тут дело.
Он всегда и во всем следовал внушенной ему заповеди: выживай. При этом ему удавалось сделать так, чтобы не выживать за счет других, – враги вроде Иоахима Месснера, конечно, не шли в счет. Он и сейчас поступил в соответствии с этой заповедью, тем более что у него возникли серьезные сомнения в искренности и доброжелательности израильских друзей. И он сдал следователю всех, кого знал, будучи уверен, что Бог устроит через это нечто особенное и выгодное для его народа.
Однако Бог замолчал.
Красавчик не то чтобы регулярно общался с Ним напрямую – нет, это случалось очень редко, в роковые минуты, когда Бог сам являл свою волю. Но он всегда ощущал незримое присутствие Всевышнего.
И вот это ощущение исчезло.
Поэтому Соломон не находил себе места. Он снова и снова прокручивал в памяти допросы; анализировал сказанное, оценивал степень возможного вреда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32