Следующим закономерным шагом для «Ист-стрит пресс» стал выпуск книг. Алан прозондировал почву выпуском романов Таммы Джойстин «Зимовка», «Пыль» и «Мечты и письма любви», а также сборника стихов Кристианы и только потом принялся за мои сборники коротких сказок. Первые две книги были довольно удачными для местного издательства, окупив затраты на печать за шесть месяцев продаж. Потом появились «Ангелы моей первой смерти» и всё изменилось.
Я получила так много денег от продажи сборника в мягкой обложке, последующих переводов и прав на сценарии, что почувствовала себя преступно богатой. С такими средствами я могла позволить себе купить целый дом, но предпочла остаться в квартирке на Уотерхауз-стрит, а почти все деньги вложила в учреждение Детского фонда.
Я пишу это не ради того, чтобы похвастаться. На самом деле, если выбирать между вечной памятью и фондом, я бы без колебаний выбрала фонд. Я верю в то, что пишу в своих книгах – я не могу не писать, – но раз уж это занятие приносит большие деньги, то пусть оно служит фонду и поддерживает его хотя бы до тех пор, пока у меня не пропадет желание сочинять сказки. И то, и другое служит одной цели: дети такие же люди, как и взрослые, и у них есть свои права, этого нельзя отрицать. И фонд, и сочинительство призваны просвещать людей. Но фонд всегда будет занимать главенствующее место, поскольку он помогает нуждающимся. Я бы сама отдала всё на свете, чтобы иметь возможность попасть под опеку фонда, а не жить с моими родителями.
* * *
Завтра я уезжаю на остров к Иззи. Я очень волнуюсь. Уже три раза упаковывала и распаковывала вещи. Хотелось до отъезда закончить ту новую сказку, над которой я работала, но никак не могу сосредоточиться. Может, просто написать: «А потом они все умерли. Конец»? И так и оставить. Это не будет хуже того, что я уже написала. Но кто знает? А вдруг поездка к Иззи поможет мне ожить? В ее обществе случаются и более странные вещи, это я могу сказать абсолютно точно.
* * *
Я чувствую себя как никогда превосходно. Иззи не раз предлагала мне поселиться вместе с ней на острове, и, если бы мне всегда было так хорошо, как сейчас, я бы не раздумывала. Но с каждым часом становится всё труднее находиться рядом с ней и не сметь признаться в своей любви. Признаться в том, что я хочу близости между нами. Не могу сказать, что она ханжа, но совершенно точно знаю, что мысль об однополой любви вряд ли ее обрадует.
Я вспоминаю один случай, когда мы с Иззи проходили мимо кафе на Ли-стрит и увидели за столиком в тени дерева двух обнимающихся женщин.
– Господи, – воскликнула Иззи. – Почему они занимаются этим на публике?
– Мужчины и женщины часто так поступают.
– Да, но между мужчиной и женщиной это нормально. Я даже не могу себе представить, как можно целовать другую женщину с такой страстью.
Я тогда промолчала. По правде говоря, я даже не уверена в том, что сама склонна к лесбийской любви. Меня не привлекают мужчины, но и женщины тоже. Я люблю только Иззи.
* * *
Мне нравятся работы, созданные Иззи за последние несколько лет, но я всё равно скучаю по ее прежней манере. А может, я просто скучаю по ньюменам.
Иззи говорила, что они появляются из такого места, где раньше у них были другие истории, так они сами говорили ей, и это всё, что они помнят. Но все мы живем в своих историях – я, вы, каждый из нас. Некоторые истории проходят у всех на виду, другие – скрытно, как моя любовь к Иззи. Когда мы в конце концов уходим под землю, истории продолжаются. Не вечно, но некоторое время. Это, по-моему, своего рода бессмертие, но имеющее свой предел, как и всё на свете.
Хотя в случае с ее ньюменами это утверждение неверно. Несмотря на то что они появляются в мире благодаря картинам Иззи, они живут в своих, тайных историях. Иззи может их отыскать – или скорее они могут найти ее. Я могу их увидеть, потому что знаю, куда смотреть. Думаю, и другие люди время от времени их замечают, но вряд ли воспринимают как нечто реальное. Раньше я считала, что всё будет иначе. Я надеялась, что их появление изменит наш мир, но ошиблась, как бывало не раз в моей жизни, и наверняка будет еще. Просто раньше мои ошибки расстраивали меня не так сильно. Никогда их цена не казалась столь высокой.
После пожара ньюмены погибли, и их истории умерли вместе с ними. Только Иззи их помнит, да еще я.
И, мне кажется, Рашкин, где бы он ни находился.
Ангелы и чудовища
Мой милый, если я умру и мел превратится в глину,
Слепи из этой глины чашу
И выпей из нее, коль вспомнишь обо мне.
Как только губы прикоснутся к чаше,
Я подарю тебе свой сладкий поцелуй.
Из мексиканской народной песни
I
Ньюфорд, сентябрь 1992-го
Разворачивая картину с изображением Пэддиджека, Иззи представила себя персонажем волшебной сказки, где запросто может заговорить ворона на заборе или чайная ложка в руке, и их необычные советы помогут найти выход и восстановить справедливость. В волшебном мире сказок нельзя не доверять самым странным предсказаниям и герои часто полагаются на помощь нищей старухи, голодной птицы или благодарной лисы.
Изабель совершенно серьезно ожидала, что фигура на холсте заговорит с ней или ее ньюмен появится на дорожке, поднимется по пожарной лесенке и застучит в окно деревянным пальцем, требуя впустить его. Она вспомнила зимнюю ночь, металлические перила, украшенные разноцветными лентами, тип-таппа-тап-па-тип сучковатых пальцев по деревянному предплечью, три браслета, сплетенные из полосок ткани, один из них, теперь уже выгоревший и потрепанный, до сих пор лежал на дне сумки, два других остались только в памяти или в сновидении. Но стук возник наяву, и Изабель наконец поняла, что это стук в дверь ее студии.
Еще несколько секунд она недоуменно прислушивалась, потом тряхнула головой, отгоняя воспоминания, положила картину на подоконник и открыла дверь. На пороге стояла Джилли, ее обычно веселое лицо выглядело озадаченным.
– Я чуть было не ушла, – сказала Джилли. – Ты не открывала целую вечность.
– Извини... Я размышляла.
И вспоминала. Хотела исправить свои ошибки. Сожалела, что не может снова прикоснуться к магии. Может, теперь, занявшись иллюстрациями к книге Кэти, ей удастся разрушить барьер между миром ньюменов и ее собственным...
– Изабель?
Она поморгала, стараясь сосредоточиться на своей гостье.
– Ты кажешься очень рассеянной, – заметила Джилли. – С тобой всё в порядке?
Изабель кивнула и отступила назад, приглашая подругу войти.
– Всё в порядке. Я просто немного отвлеклась.
– Ну ладно, – вздохнула Джилли. – Зато со мной произошло нечто очень странное.
Она остановилась посреди комнаты и оглядела студию. Всё осталось в том же виде, что и накануне, – груды нераспакованных ящиков, коробок и чемоданов.
– Я только что вернулась, надо было заняться кое-какими мелкими делами.
– Вот почему я никогда не соглашусь на переезд, – сказала Джилли. – Это слишком тяжелая работа. Не понимаю, как Кристоф умудряется менять квартиру чуть ли не каждый год, да еще притом, что у него тьма неподъемных книг.
– Вообрази, что было бы, если бы я собралась переехать навсегда, а не на несколько месяцев.
– Нет уж, благодарю. Теперь послушай, что со мной произошло. – Джилли протиснулась в угол, где находились раковина и кухонная плита. Она запрыгнула на объединявшую их стойку и поболтала ногами. – Сегодня утром в мою квартиру заходил Джон Свитграсс, он разыскивал тебя.
– Джон, – повторила Изабель.
Внутри у нее всё словно застыло. Изабель покачнулась от неожиданности и оперлась рукой о стену. Всего несколько минут назад она жаждала вернуть прошлое, и вот теперь оно уже здесь и поджидает ее, но как ей поступить? Что она может сказать Джону теперь, когда прошло столько лет?
– Вот только, – продолжала Джилли, – он сказал мне, что его зовут не Джон. И вел себя довольно грубо. Но внешне он выглядит совершенно как Джон, хотя в остальном они абсолютно разные. – Джилли пересказала утреннее происшествие и напоследок спросила: – Разве это не странно? Мы никогда не были большими друзьями с Джоном, и, кроме тебя, думаю, его никто не знал достаточно хорошо.
«А разве я его знала?» – мысленно спросила себя Изабель.
– И еще, – добавила Джилли. – Я ведь видела его всего несколько дней назад, и он вел себя вполне нормально – достаточно дружелюбно, хотя несколько отстраненно. А у этого парня в глазах было что-то подлое. У Джона нет брата? Вернее, брата-близнеца?
– Не имею ни малейшего представления, – покачала головой Изабель. – Он никогда не распространялся о своей семье или о прошлом. Я только знала, что в городе он жил у тетки, и это всё.
– Забавно, как можно столько лет общаться с людьми и ничего о них не знать, – посетовала Джилли. – Я годами знакома со многими, но до сих пор не знаю их фамилий.
– Ну, если учесть, сколько у тебя знакомых, можно только удивляться, что ты еще помнишь их имена.
– Да, верно, – улыбнулась Джилли. – У меня весьма своеобразная память, и это всем известно. Я никогда не забываю то, что видела, но, когда дело касается слов, а тем более имен, моя память становится избирательной и работает по своим законам, а не так, как мне хотелось бы.
– Думаю, это можно считать приближением старости, – заметила Изабель.
– К сожалению, это правда.
Изабель хотелось бы с такой же легкостью относиться к своим проблемам, но для нее это оказалось непосильной задачей. Она не могла не вспомнить слова Рашкина о том, что ньюмены могли быть ангелами или чудовищами и отличить одних от других было очень трудно. Кроме того, он весьма тщательно отбирал те сведения, которые считал нужным ей сообщить.
А вдруг поведение самой Изабель изменило Джона? Что, если ньюмены не были ангелами или чудовищами сами по себе, а становились такими, какими видела их она? Может, они способны были трансформироваться из одного состояния в другое в соответствии с отношением к ним людей? Если это тот самый Джон, – а откуда бы мог взяться другой, совершенно идентичный первому? – Изабель не сможет защититься от него, поскольку его портрет уже уничтожен, он погиб в огне вместе с большинством ее работ.
Эти размышления заставили Изабель перевести взгляд на подоконник, где она сидела до прихода Джилли. Ведь изображение Пэддиджека тоже столько лет считалось погибшим во время пожара.
Джилли вслед за Изабель посмотрела на небольшую картину.
– Вот это да, – воскликнула она, спрыгивая на пол. – Я не видела его несколько лет. – Она взяла полотно в руки и внимательно его рассмотрела, а потом обернулась к Изабель. – Но разве оно не погибло в огне вместе с остальными картинами?
– Я и сама так считала...
– Но тогда... – недоуменно протянула Джилли.
– Как оно оказалось здесь? Я не знаю. Я разбирала вещи, оставленные давним другом, и полотно было среди них. Не думала, что когда-нибудь снова его увижу, однако картина оказалась у меня в руках, словно не висела в доме перед самым пожаром. Вероятно, так и было, хотя я точно помню, что сама повесила ее над холодильником на кухне, и картина оставалась там до самого пожара. Не помню, чтобы я убирала ее оттуда, или отдавала кому-нибудь, или чтобы она куда-нибудь исчезала. Как бы то ни было, картина оказалась здесь.
– А кто же хранил ее все эти годы?
– Просто парень, который работает на автобусной станции, – ответила Изабель, пожав плечами.
По какой-то неизвестной причине Изабель не хотела рассказывать Джилли о весточке и посылке от Кэти, оказавшихся в ее руках. Не то чтобы Джилли не умела хранить секреты, просто всё это произошло совсем недавно, и Изабель хотелось сначала самой обдумать случившееся. Она еще не готова была поделиться с подругой информацией о письме, картине и таинственной книге, все еще завернутой в оберточную бумагу.
– Просто парень, – повторила Джилли. Изабель кивнула.
– Это очень загадочно. А как вы встретились?
– Это долгая и запутанная история... – Джилли поняла ее замешательство.
– Которую ты еще не готова мне рассказать, – заключила она, как только Изабель нерешительно замолчала.
– Я даже не знаю, с чего начать. Я...
– Ты можешь ничего не объяснять, – прервала ее Джилли. – Я часто бываю любопытной, но могу и потерпеть. Только пообещай, что расскажешь мне абсолютно всё, когда будешь готова.
– Это я могу тебе обещать.
Джилли еще немного полюбовалась картиной, потом положила ее на подоконник.
– У меня к тебе есть еще один вопрос, – произнесла она.
– Какой?
– Скажи, ты не прихватила с собой сегодня утром несколько кистей и красок из моей студии?
Изабель широким жестом обвела многочисленные коробки:
– Чего-чего, а кистей и красок мне хватает.
– Я боялась, что ты так и скажешь, – расстроилась Джилли.
– Почему? У тебя что-то пропало?
– Больше всего я жалею о любимой кисти, но вместе с ней куда-то делись пара тюбиков краски, кусок загрунтованного холста и банка с растворителем. Ума не приложу, кому это понадобилось?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
Я получила так много денег от продажи сборника в мягкой обложке, последующих переводов и прав на сценарии, что почувствовала себя преступно богатой. С такими средствами я могла позволить себе купить целый дом, но предпочла остаться в квартирке на Уотерхауз-стрит, а почти все деньги вложила в учреждение Детского фонда.
Я пишу это не ради того, чтобы похвастаться. На самом деле, если выбирать между вечной памятью и фондом, я бы без колебаний выбрала фонд. Я верю в то, что пишу в своих книгах – я не могу не писать, – но раз уж это занятие приносит большие деньги, то пусть оно служит фонду и поддерживает его хотя бы до тех пор, пока у меня не пропадет желание сочинять сказки. И то, и другое служит одной цели: дети такие же люди, как и взрослые, и у них есть свои права, этого нельзя отрицать. И фонд, и сочинительство призваны просвещать людей. Но фонд всегда будет занимать главенствующее место, поскольку он помогает нуждающимся. Я бы сама отдала всё на свете, чтобы иметь возможность попасть под опеку фонда, а не жить с моими родителями.
* * *
Завтра я уезжаю на остров к Иззи. Я очень волнуюсь. Уже три раза упаковывала и распаковывала вещи. Хотелось до отъезда закончить ту новую сказку, над которой я работала, но никак не могу сосредоточиться. Может, просто написать: «А потом они все умерли. Конец»? И так и оставить. Это не будет хуже того, что я уже написала. Но кто знает? А вдруг поездка к Иззи поможет мне ожить? В ее обществе случаются и более странные вещи, это я могу сказать абсолютно точно.
* * *
Я чувствую себя как никогда превосходно. Иззи не раз предлагала мне поселиться вместе с ней на острове, и, если бы мне всегда было так хорошо, как сейчас, я бы не раздумывала. Но с каждым часом становится всё труднее находиться рядом с ней и не сметь признаться в своей любви. Признаться в том, что я хочу близости между нами. Не могу сказать, что она ханжа, но совершенно точно знаю, что мысль об однополой любви вряд ли ее обрадует.
Я вспоминаю один случай, когда мы с Иззи проходили мимо кафе на Ли-стрит и увидели за столиком в тени дерева двух обнимающихся женщин.
– Господи, – воскликнула Иззи. – Почему они занимаются этим на публике?
– Мужчины и женщины часто так поступают.
– Да, но между мужчиной и женщиной это нормально. Я даже не могу себе представить, как можно целовать другую женщину с такой страстью.
Я тогда промолчала. По правде говоря, я даже не уверена в том, что сама склонна к лесбийской любви. Меня не привлекают мужчины, но и женщины тоже. Я люблю только Иззи.
* * *
Мне нравятся работы, созданные Иззи за последние несколько лет, но я всё равно скучаю по ее прежней манере. А может, я просто скучаю по ньюменам.
Иззи говорила, что они появляются из такого места, где раньше у них были другие истории, так они сами говорили ей, и это всё, что они помнят. Но все мы живем в своих историях – я, вы, каждый из нас. Некоторые истории проходят у всех на виду, другие – скрытно, как моя любовь к Иззи. Когда мы в конце концов уходим под землю, истории продолжаются. Не вечно, но некоторое время. Это, по-моему, своего рода бессмертие, но имеющее свой предел, как и всё на свете.
Хотя в случае с ее ньюменами это утверждение неверно. Несмотря на то что они появляются в мире благодаря картинам Иззи, они живут в своих, тайных историях. Иззи может их отыскать – или скорее они могут найти ее. Я могу их увидеть, потому что знаю, куда смотреть. Думаю, и другие люди время от времени их замечают, но вряд ли воспринимают как нечто реальное. Раньше я считала, что всё будет иначе. Я надеялась, что их появление изменит наш мир, но ошиблась, как бывало не раз в моей жизни, и наверняка будет еще. Просто раньше мои ошибки расстраивали меня не так сильно. Никогда их цена не казалась столь высокой.
После пожара ньюмены погибли, и их истории умерли вместе с ними. Только Иззи их помнит, да еще я.
И, мне кажется, Рашкин, где бы он ни находился.
Ангелы и чудовища
Мой милый, если я умру и мел превратится в глину,
Слепи из этой глины чашу
И выпей из нее, коль вспомнишь обо мне.
Как только губы прикоснутся к чаше,
Я подарю тебе свой сладкий поцелуй.
Из мексиканской народной песни
I
Ньюфорд, сентябрь 1992-го
Разворачивая картину с изображением Пэддиджека, Иззи представила себя персонажем волшебной сказки, где запросто может заговорить ворона на заборе или чайная ложка в руке, и их необычные советы помогут найти выход и восстановить справедливость. В волшебном мире сказок нельзя не доверять самым странным предсказаниям и герои часто полагаются на помощь нищей старухи, голодной птицы или благодарной лисы.
Изабель совершенно серьезно ожидала, что фигура на холсте заговорит с ней или ее ньюмен появится на дорожке, поднимется по пожарной лесенке и застучит в окно деревянным пальцем, требуя впустить его. Она вспомнила зимнюю ночь, металлические перила, украшенные разноцветными лентами, тип-таппа-тап-па-тип сучковатых пальцев по деревянному предплечью, три браслета, сплетенные из полосок ткани, один из них, теперь уже выгоревший и потрепанный, до сих пор лежал на дне сумки, два других остались только в памяти или в сновидении. Но стук возник наяву, и Изабель наконец поняла, что это стук в дверь ее студии.
Еще несколько секунд она недоуменно прислушивалась, потом тряхнула головой, отгоняя воспоминания, положила картину на подоконник и открыла дверь. На пороге стояла Джилли, ее обычно веселое лицо выглядело озадаченным.
– Я чуть было не ушла, – сказала Джилли. – Ты не открывала целую вечность.
– Извини... Я размышляла.
И вспоминала. Хотела исправить свои ошибки. Сожалела, что не может снова прикоснуться к магии. Может, теперь, занявшись иллюстрациями к книге Кэти, ей удастся разрушить барьер между миром ньюменов и ее собственным...
– Изабель?
Она поморгала, стараясь сосредоточиться на своей гостье.
– Ты кажешься очень рассеянной, – заметила Джилли. – С тобой всё в порядке?
Изабель кивнула и отступила назад, приглашая подругу войти.
– Всё в порядке. Я просто немного отвлеклась.
– Ну ладно, – вздохнула Джилли. – Зато со мной произошло нечто очень странное.
Она остановилась посреди комнаты и оглядела студию. Всё осталось в том же виде, что и накануне, – груды нераспакованных ящиков, коробок и чемоданов.
– Я только что вернулась, надо было заняться кое-какими мелкими делами.
– Вот почему я никогда не соглашусь на переезд, – сказала Джилли. – Это слишком тяжелая работа. Не понимаю, как Кристоф умудряется менять квартиру чуть ли не каждый год, да еще притом, что у него тьма неподъемных книг.
– Вообрази, что было бы, если бы я собралась переехать навсегда, а не на несколько месяцев.
– Нет уж, благодарю. Теперь послушай, что со мной произошло. – Джилли протиснулась в угол, где находились раковина и кухонная плита. Она запрыгнула на объединявшую их стойку и поболтала ногами. – Сегодня утром в мою квартиру заходил Джон Свитграсс, он разыскивал тебя.
– Джон, – повторила Изабель.
Внутри у нее всё словно застыло. Изабель покачнулась от неожиданности и оперлась рукой о стену. Всего несколько минут назад она жаждала вернуть прошлое, и вот теперь оно уже здесь и поджидает ее, но как ей поступить? Что она может сказать Джону теперь, когда прошло столько лет?
– Вот только, – продолжала Джилли, – он сказал мне, что его зовут не Джон. И вел себя довольно грубо. Но внешне он выглядит совершенно как Джон, хотя в остальном они абсолютно разные. – Джилли пересказала утреннее происшествие и напоследок спросила: – Разве это не странно? Мы никогда не были большими друзьями с Джоном, и, кроме тебя, думаю, его никто не знал достаточно хорошо.
«А разве я его знала?» – мысленно спросила себя Изабель.
– И еще, – добавила Джилли. – Я ведь видела его всего несколько дней назад, и он вел себя вполне нормально – достаточно дружелюбно, хотя несколько отстраненно. А у этого парня в глазах было что-то подлое. У Джона нет брата? Вернее, брата-близнеца?
– Не имею ни малейшего представления, – покачала головой Изабель. – Он никогда не распространялся о своей семье или о прошлом. Я только знала, что в городе он жил у тетки, и это всё.
– Забавно, как можно столько лет общаться с людьми и ничего о них не знать, – посетовала Джилли. – Я годами знакома со многими, но до сих пор не знаю их фамилий.
– Ну, если учесть, сколько у тебя знакомых, можно только удивляться, что ты еще помнишь их имена.
– Да, верно, – улыбнулась Джилли. – У меня весьма своеобразная память, и это всем известно. Я никогда не забываю то, что видела, но, когда дело касается слов, а тем более имен, моя память становится избирательной и работает по своим законам, а не так, как мне хотелось бы.
– Думаю, это можно считать приближением старости, – заметила Изабель.
– К сожалению, это правда.
Изабель хотелось бы с такой же легкостью относиться к своим проблемам, но для нее это оказалось непосильной задачей. Она не могла не вспомнить слова Рашкина о том, что ньюмены могли быть ангелами или чудовищами и отличить одних от других было очень трудно. Кроме того, он весьма тщательно отбирал те сведения, которые считал нужным ей сообщить.
А вдруг поведение самой Изабель изменило Джона? Что, если ньюмены не были ангелами или чудовищами сами по себе, а становились такими, какими видела их она? Может, они способны были трансформироваться из одного состояния в другое в соответствии с отношением к ним людей? Если это тот самый Джон, – а откуда бы мог взяться другой, совершенно идентичный первому? – Изабель не сможет защититься от него, поскольку его портрет уже уничтожен, он погиб в огне вместе с большинством ее работ.
Эти размышления заставили Изабель перевести взгляд на подоконник, где она сидела до прихода Джилли. Ведь изображение Пэддиджека тоже столько лет считалось погибшим во время пожара.
Джилли вслед за Изабель посмотрела на небольшую картину.
– Вот это да, – воскликнула она, спрыгивая на пол. – Я не видела его несколько лет. – Она взяла полотно в руки и внимательно его рассмотрела, а потом обернулась к Изабель. – Но разве оно не погибло в огне вместе с остальными картинами?
– Я и сама так считала...
– Но тогда... – недоуменно протянула Джилли.
– Как оно оказалось здесь? Я не знаю. Я разбирала вещи, оставленные давним другом, и полотно было среди них. Не думала, что когда-нибудь снова его увижу, однако картина оказалась у меня в руках, словно не висела в доме перед самым пожаром. Вероятно, так и было, хотя я точно помню, что сама повесила ее над холодильником на кухне, и картина оставалась там до самого пожара. Не помню, чтобы я убирала ее оттуда, или отдавала кому-нибудь, или чтобы она куда-нибудь исчезала. Как бы то ни было, картина оказалась здесь.
– А кто же хранил ее все эти годы?
– Просто парень, который работает на автобусной станции, – ответила Изабель, пожав плечами.
По какой-то неизвестной причине Изабель не хотела рассказывать Джилли о весточке и посылке от Кэти, оказавшихся в ее руках. Не то чтобы Джилли не умела хранить секреты, просто всё это произошло совсем недавно, и Изабель хотелось сначала самой обдумать случившееся. Она еще не готова была поделиться с подругой информацией о письме, картине и таинственной книге, все еще завернутой в оберточную бумагу.
– Просто парень, – повторила Джилли. Изабель кивнула.
– Это очень загадочно. А как вы встретились?
– Это долгая и запутанная история... – Джилли поняла ее замешательство.
– Которую ты еще не готова мне рассказать, – заключила она, как только Изабель нерешительно замолчала.
– Я даже не знаю, с чего начать. Я...
– Ты можешь ничего не объяснять, – прервала ее Джилли. – Я часто бываю любопытной, но могу и потерпеть. Только пообещай, что расскажешь мне абсолютно всё, когда будешь готова.
– Это я могу тебе обещать.
Джилли еще немного полюбовалась картиной, потом положила ее на подоконник.
– У меня к тебе есть еще один вопрос, – произнесла она.
– Какой?
– Скажи, ты не прихватила с собой сегодня утром несколько кистей и красок из моей студии?
Изабель широким жестом обвела многочисленные коробки:
– Чего-чего, а кистей и красок мне хватает.
– Я боялась, что ты так и скажешь, – расстроилась Джилли.
– Почему? У тебя что-то пропало?
– Больше всего я жалею о любимой кисти, но вместе с ней куда-то делись пара тюбиков краски, кусок загрунтованного холста и банка с растворителем. Ума не приложу, кому это понадобилось?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82