Кроме того, ее явно шокировали действительно очень высокие цены салона, хотя она никак их не комментировала и всегда оставляла небольшие чаевые сотрудникам. Чувствовалось, что ей не очень по нраву роскошные и, естественно, безумно дорогие интерьеры, экзотические наряды и довольно свободная манера поведения некоторых клиенток. Однако, внимательно выслушав и частично записав в блокнот рекомендации консультирующего ее врача, она послушно им следовала, попросив только максимально растянуть рекомендованный курс во времени, чтобы приезжать в салон не очень часто. Впрочем, приезжала она на престижном «мерседесе» с водителем и охранником, что говорило о вполне определенном уровне, на котором находилась либо она сама, либо ее муж, либо кто-то из близких. Она никогда ничего не рассказывала о себе и вообще была скупа на разговоры, но эта скупость ничего общего не имела с презрительным молчанием той же Разумовской, скорее – это была просто врожденная сдержанность.
Войдя, она с порога сухо поздоровалась и, коротко сообщив, к кому и на какие процедуры записана, отправилась в раздевалку. Сегодня она показалась Инге более замкнутой и суровой, чем обычно, особенно странным был ее взгляд, выражение которого она, видимо, и пыталась скрыть, не став приближаться к стойке рецепции. Однако проницательная Инга все же успела заметить, что глаза ее, обычно не выражающие ничего и, быть может, не очень приветливые, теперь излучали тревогу, боль и какое-то еще весьма сильное чувство, которое Инга с ходу распознать не сумела, – возможно, это была затаенная обида, а возможно, страх. Но как бы то ни было, женщина явно чувствовала себя не лучшим образом. В этом Инга готова была поклясться. «Интересные метаморфозы происходят с клиентками, – отметила она про себя, заполняя карточку для хмурой дамы, – истеричка Разумовская воркует как голубица, а невозмутимая мадам, по-моему, вот-вот закатит истерику. День, что ли, какой-то эдакий сегодня?»
День этот действительно уже через несколько часов окажется самым мрачным днем в истории фешенебельного салона, вспоминать который будут еще долго, как страшный сон, шепотом призывая силы Господни. Но пока ничто не предвещало этого, и даже проницательная Инга испытала всего лишь легкое недоумение по поводу необычного поведения обеих женщин.
Косметолог Вера вышла из своего кабинета на цыпочках, боясь потревожить сон самой капризной своей клиентки. Она погрузилась в него, как только поудобней улеглась на узком, высоком, чем-то напоминающем хирургический, столе. Едва касаясь кончиками пальцев лица спящей женщины, Вера аккуратно нанесла на кожу сложный состав из кремов, эмульсий, морских водорослей и еще доброго десятка труднопроизносимых компонентов и, завершив процесс, поспешила удалиться. Ангелина крепко спала, слегка приоткрыв пухлые влажные губы, отчего на лице ее появилось немного наивное, детское выражение, и в полумраке кабинета оно казалось совершенно иным, чем обычно: милым и улыбчивым.
В это же время другая сотрудница салона ввела хмурую, неразговорчивую клиентку в просторное помещение, пол и стены которого были до потолка обшиты черным мрамором, а жаркий воздух пропитан ароматом трав и соленым дыханием моря. Посреди комнаты стояла огромная ванна, доверху наполненная водой удивительного изумрудно-зеленого цвета. Картина эта напоминала иллюстрацию к какой-то сказке, отчасти из – за необычного цвета воды, отчасти из-за того, что она казалась кипящей, с тихим урчанием бурлила и пенилась, легкое облачко крохотных переливающихся пузырьков парило над водной поверхностью, словно она к тому же излучала волшебное сияние, совершенно уж завершая устойчивый сказочный образ.
На самом деле это была обычная релаксирующая ванна, с настоями самых редких морских растений и эфирных масел. К тому же погруженный в нее человек получал весьма ощутимые массирующие удары тугих струй, бьющих изнутри ванны, направление и сила которых были рассчитаны индивидуально для каждого клиента умным компьютером, а программа заложена в электронную память ванны.
– Как вода? – заботливо поинтересовалась девушка в форменном одеянии, когда клиентка погрузилась в ароматные глубины.
– Нормально.
– Замечательно. Я включаю таймер, в вашем распоряжении сорок пять минут. Выключить свет?
– Да.
– Хотите какую-нибудь музыку?
– Нет.
– Тогда приятного отдыха. Расслабляйтесь.
«Хорошо бы», – про себя подумала неприветливая женщина, которая, как совершенно справедливо заметила Инга, готова была разрыдаться в голос и только огромным усилием воли сохраняла зыбкое внешнее спокойствие. Жизнь ее последние несколько дней была настолько жуткой и невыносимо горькой, что ей страшно было вообще появляться на людях, и уж тем более – ехать в салон. Но, приучившая себя к исключительной пунктуальности и исполнительности, она испытала бы еще больший душевный дискомфорт, если бы пропустила хотя одну из назначенных процедур. К тому же в душе ее теплилась надежда, что расслабляющие и тонизирующие одновременно процедуры, возможно, именно сейчас возымеют хоть какое-нибудь действие и помогут ей мобилизоваться и взять себя в руки.
Так и произошло. Влажный ароматный полумрак и мерно бурлящая душистая вода, в которую она с удовольствием погрузилась, легкие упругие удары подводных струй через некоторое время сделали свое целебное дело. Мышцы ее расслабились, тело обмякло; лицо, сведенное в жесткую, до боли, маску и в ней застывшее, постепенно оттаяло, смягчились уголки губ, разгладились глубокие складки на лбу и возле рта, потяжелели веки, опустились, прикрывая сухие воспаленные глаза, и неожиданно из – под них медленно потекли обильные, но почти не ощутимые на мокрых щеках слезы.
Она наконец смогла спокойно, горько и жалобно поплакать, не опасаясь, что будет застигнута кем-нибудь за этим постыдным и недостойным ее занятием, и, как ни странно, слезы несли с собой облегчение. В это она никогда не верила раньше, относя плачущих людей к категории слабаков, не заслуживающих внимания и сочувствия. Сильным же людям, полагала она, слезы не могут принести ничего, кроме позора. Теперь, в душистой влажной темноте, под ласковое ворчание воды, слезы несли ей умиротворение и покой, она начала дремать, мысли в голове путались, словно растворяясь в горячих ароматных парах, и вслед за ними ослабили свою железную хватку обида и страх – ее безжалостные палачи на протяжении всех последних бессонных ночей и дней.
В полусне ей показалось, что кто-то, почти неслышно, крадучись приближается к ней. Но, не желая нарушать покой приятного оцепенения, она вяло отмахнулась от этого чувства: «Это та девочка, что привела меня сюда, наверное, зашла проведать… Ничего. Пускай себе заходит, слез в темноте она не разглядит…»
Сон уже почти овладел ею, мягкий, добрый, обволакивающий, но снова посторонние звуки попытались разорвать его ласковые объятия. На этот раз они были не так вкрадчивы, как первый раз. «Зачем они тревожат меня, надо сказать, чтобы не мешали», – подумала женщина, и это была последняя ее мысль в этой жизни.
Она ощутила страшный удар неведомой силы, вырвавшийся словно откуда-то из толщи ласковой воды. Этот удар сотряс ее тело в страшной судороге, пронзил его болью, но она, к счастью своему, этого уже не почувствовала: когда ударная волна достигла ее сердца, оно мгновенно остановилось, не выдержав ее сокрушительной силы.
Смерть Раисы Егоровой выглядела вполне естественной. Совершенно логичной, и, в сущности, единственной, представлялась версия сердечного приступа, вследствие которого и наступила скоропостижная смерть. Первым к этому выводу пришел врач «скорой помощи», на всякий случай вызванной в салон. Он дал соответствующее заключение и вызвал машину для перевозки трупов, которая доставила тело женщины в морг.
Сегодня молодая женщина решила не просто со вкусом пообедать, а устроить себе настоящую маленькую пирушку. Она была уверена, что имеет на это полное право: от заветной цели ее отделял всего один день. Но насладиться размышлениями на эту тему еще раз, без особой на то необходимости, а просто, удовольствия ради, все проанализировать и снова с упоением констатировать, что самая сложная в ее жизни игра блестяще сыграна, ей хотелось медленно, растягивая удовольствие и сочетая его с удовольствием от своего одинокого пиршества. Впрочем, одиночество нисколько не тяготило ее, напротив, оно было обязательным условием того, что полученное наслаждение будет полным и абсолютным. Кроме того, это был своеобразный и очень значимый ритуал расставания с одиночеством, которое долгое время было ее унизительным, тягостным, доводящим до исступления, но постоянным и неизменным спутником. Теперь этому настал конец и, прощаясь с одиночеством, она воздавала ему должное, ибо многому научилась и многое вынесла для себя из долгих дней и ночей совместного существования, это была их прощальная трапеза, и посторонним не было на ней места.
Выбирая ресторан, соответствующий предстоящему торжеству, она некоторое время колебалась между модной, но простоватой по своей фольклорной сути «Царской охотой» и классическим, консервативным, овеянным, однако, легким флером галантного парижского шика «MAXIM'S». Ему в итоге и было отдано предпочтение.
Отпустив такси на углу Тверской и Манежной, молодая дама, одетая в строгий черный костюм, естественно и в то же время безупречно сидящий на хрупкой фигуре, что само по себе лучше всяких этикеток указывало на подлинное творение одного из домов высокой моды, не спеша последовала к стеклянным дверям ресторана «MAXIM'S», возле которых высилась монументальная фигура швейцара, сияющего золотом генеральской кокарды и серебром начищенных до блеска пуговиц на форменной тужурке.
Несмотря на аристократическое происхождение, костюм дамы был прост и смотрелся вполне деловым, если бы узкий черный лацкан жакета не украшала старинная платиновая брошь в виде крупного паука. Телом насекомому служил огромный овальный бриллиант, второй – круглый, чуть меньшего размера – был головой, а изогнутые паучьи ножки, по шести с обеих сторон тела, были усыпаны россыпью мелких алмазов. Несмотря на некоторые несовпадения с традиционным образом, паук казался живым, переливался сияющими алмазными чешуйками и, кажется, собирался прыгнуть или неожиданно бежать куда-то – так естественно изогнуты и динамичны были его тонкие конечности.
Дама была одна и шла пешком, почти сливаясь с пестрым потоком прохожих, но опытным глазом швейцар издалека распознал в толпе возможную клиентку и предупредительно распахнул тяжелую дверь, за что награжден был слабой улыбкой и царственным кивком красивой головки. Дама прошествовала через бар ресторана, в котором неспешно потягивали пиво с солеными орешками два немца, судя по внешнему виду – серьезные предприниматели или старшие офицеры солидных банков.
– Проститутка? – вяло поинтересовался один из них, проводив юную женщину долгим оценивающим взглядом.
– Не думаю, – отозвался его приятель. – Разве ты не видел брошь? Это же целое состояние.
– Не «бижу»?
– Нет, поверь мне, я знаю толк в камнях.
– Но это странно: сейчас – не вечер.
– Русские дамы надевают бриллианты, далее отправляясь в супермаркет.
– О?! – отреагировал на любопытную информацию первый и снова занялся своим пивом – у русских действительно много странностей.
В зале ресторана, в точности повторяющем интерьер парижского «MAXIM'S» темными деревянными панелями, обилием зеркал, пасторальной росписью стен, сочными цветными витражами и такими же светильниками, занят был один-единственный столик, за которым обедали двое русских, манерами, костюмами и мелкими аксессуарами практически не отличающихся от немцев в баре. Их стол был уставлен обильными закусками, пили эти господа красное французское вино и были настолько увлечены беседой, что на юную даму не обратили ни малейшего внимания.
Она выбрала для себя маленький круглый столик на двоих у окна, в дальнем конце зала, и, оказавшись за ним, с облегчением почувствовала себя в полном одиночестве.
Изучению меню и винной карты сегодня посвящено было особенно много времени, но человечество за долгие ходы своего гурманства изобрело (или сохранило?) не так уж много изысканных блюд-аристократов в огромной массе вкусной еды, так что выбор ее снова был остановлен на бретонских устрицах, гусиной печени «фуа гра», тушенной в красном вине с трюфелями, и клубничном десерте «Романофф», представляющем собой россыпь свежих сочных ягод на небольшой тарелке, прикрытой сверху полукруглой сетчатой шляпкой-шатром из поджаренной карамели. Карамельный шатер легко разбивался ложкой и, крошась на мелкие кусочки, засыпал ягоды своими сладкими хрустящими осколками. К сему заказана была бутылка «Вдовы Клико» и красного бордоского вина «Шато-Марго» 1991 года.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Войдя, она с порога сухо поздоровалась и, коротко сообщив, к кому и на какие процедуры записана, отправилась в раздевалку. Сегодня она показалась Инге более замкнутой и суровой, чем обычно, особенно странным был ее взгляд, выражение которого она, видимо, и пыталась скрыть, не став приближаться к стойке рецепции. Однако проницательная Инга все же успела заметить, что глаза ее, обычно не выражающие ничего и, быть может, не очень приветливые, теперь излучали тревогу, боль и какое-то еще весьма сильное чувство, которое Инга с ходу распознать не сумела, – возможно, это была затаенная обида, а возможно, страх. Но как бы то ни было, женщина явно чувствовала себя не лучшим образом. В этом Инга готова была поклясться. «Интересные метаморфозы происходят с клиентками, – отметила она про себя, заполняя карточку для хмурой дамы, – истеричка Разумовская воркует как голубица, а невозмутимая мадам, по-моему, вот-вот закатит истерику. День, что ли, какой-то эдакий сегодня?»
День этот действительно уже через несколько часов окажется самым мрачным днем в истории фешенебельного салона, вспоминать который будут еще долго, как страшный сон, шепотом призывая силы Господни. Но пока ничто не предвещало этого, и даже проницательная Инга испытала всего лишь легкое недоумение по поводу необычного поведения обеих женщин.
Косметолог Вера вышла из своего кабинета на цыпочках, боясь потревожить сон самой капризной своей клиентки. Она погрузилась в него, как только поудобней улеглась на узком, высоком, чем-то напоминающем хирургический, столе. Едва касаясь кончиками пальцев лица спящей женщины, Вера аккуратно нанесла на кожу сложный состав из кремов, эмульсий, морских водорослей и еще доброго десятка труднопроизносимых компонентов и, завершив процесс, поспешила удалиться. Ангелина крепко спала, слегка приоткрыв пухлые влажные губы, отчего на лице ее появилось немного наивное, детское выражение, и в полумраке кабинета оно казалось совершенно иным, чем обычно: милым и улыбчивым.
В это же время другая сотрудница салона ввела хмурую, неразговорчивую клиентку в просторное помещение, пол и стены которого были до потолка обшиты черным мрамором, а жаркий воздух пропитан ароматом трав и соленым дыханием моря. Посреди комнаты стояла огромная ванна, доверху наполненная водой удивительного изумрудно-зеленого цвета. Картина эта напоминала иллюстрацию к какой-то сказке, отчасти из – за необычного цвета воды, отчасти из-за того, что она казалась кипящей, с тихим урчанием бурлила и пенилась, легкое облачко крохотных переливающихся пузырьков парило над водной поверхностью, словно она к тому же излучала волшебное сияние, совершенно уж завершая устойчивый сказочный образ.
На самом деле это была обычная релаксирующая ванна, с настоями самых редких морских растений и эфирных масел. К тому же погруженный в нее человек получал весьма ощутимые массирующие удары тугих струй, бьющих изнутри ванны, направление и сила которых были рассчитаны индивидуально для каждого клиента умным компьютером, а программа заложена в электронную память ванны.
– Как вода? – заботливо поинтересовалась девушка в форменном одеянии, когда клиентка погрузилась в ароматные глубины.
– Нормально.
– Замечательно. Я включаю таймер, в вашем распоряжении сорок пять минут. Выключить свет?
– Да.
– Хотите какую-нибудь музыку?
– Нет.
– Тогда приятного отдыха. Расслабляйтесь.
«Хорошо бы», – про себя подумала неприветливая женщина, которая, как совершенно справедливо заметила Инга, готова была разрыдаться в голос и только огромным усилием воли сохраняла зыбкое внешнее спокойствие. Жизнь ее последние несколько дней была настолько жуткой и невыносимо горькой, что ей страшно было вообще появляться на людях, и уж тем более – ехать в салон. Но, приучившая себя к исключительной пунктуальности и исполнительности, она испытала бы еще больший душевный дискомфорт, если бы пропустила хотя одну из назначенных процедур. К тому же в душе ее теплилась надежда, что расслабляющие и тонизирующие одновременно процедуры, возможно, именно сейчас возымеют хоть какое-нибудь действие и помогут ей мобилизоваться и взять себя в руки.
Так и произошло. Влажный ароматный полумрак и мерно бурлящая душистая вода, в которую она с удовольствием погрузилась, легкие упругие удары подводных струй через некоторое время сделали свое целебное дело. Мышцы ее расслабились, тело обмякло; лицо, сведенное в жесткую, до боли, маску и в ней застывшее, постепенно оттаяло, смягчились уголки губ, разгладились глубокие складки на лбу и возле рта, потяжелели веки, опустились, прикрывая сухие воспаленные глаза, и неожиданно из – под них медленно потекли обильные, но почти не ощутимые на мокрых щеках слезы.
Она наконец смогла спокойно, горько и жалобно поплакать, не опасаясь, что будет застигнута кем-нибудь за этим постыдным и недостойным ее занятием, и, как ни странно, слезы несли с собой облегчение. В это она никогда не верила раньше, относя плачущих людей к категории слабаков, не заслуживающих внимания и сочувствия. Сильным же людям, полагала она, слезы не могут принести ничего, кроме позора. Теперь, в душистой влажной темноте, под ласковое ворчание воды, слезы несли ей умиротворение и покой, она начала дремать, мысли в голове путались, словно растворяясь в горячих ароматных парах, и вслед за ними ослабили свою железную хватку обида и страх – ее безжалостные палачи на протяжении всех последних бессонных ночей и дней.
В полусне ей показалось, что кто-то, почти неслышно, крадучись приближается к ней. Но, не желая нарушать покой приятного оцепенения, она вяло отмахнулась от этого чувства: «Это та девочка, что привела меня сюда, наверное, зашла проведать… Ничего. Пускай себе заходит, слез в темноте она не разглядит…»
Сон уже почти овладел ею, мягкий, добрый, обволакивающий, но снова посторонние звуки попытались разорвать его ласковые объятия. На этот раз они были не так вкрадчивы, как первый раз. «Зачем они тревожат меня, надо сказать, чтобы не мешали», – подумала женщина, и это была последняя ее мысль в этой жизни.
Она ощутила страшный удар неведомой силы, вырвавшийся словно откуда-то из толщи ласковой воды. Этот удар сотряс ее тело в страшной судороге, пронзил его болью, но она, к счастью своему, этого уже не почувствовала: когда ударная волна достигла ее сердца, оно мгновенно остановилось, не выдержав ее сокрушительной силы.
Смерть Раисы Егоровой выглядела вполне естественной. Совершенно логичной, и, в сущности, единственной, представлялась версия сердечного приступа, вследствие которого и наступила скоропостижная смерть. Первым к этому выводу пришел врач «скорой помощи», на всякий случай вызванной в салон. Он дал соответствующее заключение и вызвал машину для перевозки трупов, которая доставила тело женщины в морг.
Сегодня молодая женщина решила не просто со вкусом пообедать, а устроить себе настоящую маленькую пирушку. Она была уверена, что имеет на это полное право: от заветной цели ее отделял всего один день. Но насладиться размышлениями на эту тему еще раз, без особой на то необходимости, а просто, удовольствия ради, все проанализировать и снова с упоением констатировать, что самая сложная в ее жизни игра блестяще сыграна, ей хотелось медленно, растягивая удовольствие и сочетая его с удовольствием от своего одинокого пиршества. Впрочем, одиночество нисколько не тяготило ее, напротив, оно было обязательным условием того, что полученное наслаждение будет полным и абсолютным. Кроме того, это был своеобразный и очень значимый ритуал расставания с одиночеством, которое долгое время было ее унизительным, тягостным, доводящим до исступления, но постоянным и неизменным спутником. Теперь этому настал конец и, прощаясь с одиночеством, она воздавала ему должное, ибо многому научилась и многое вынесла для себя из долгих дней и ночей совместного существования, это была их прощальная трапеза, и посторонним не было на ней места.
Выбирая ресторан, соответствующий предстоящему торжеству, она некоторое время колебалась между модной, но простоватой по своей фольклорной сути «Царской охотой» и классическим, консервативным, овеянным, однако, легким флером галантного парижского шика «MAXIM'S». Ему в итоге и было отдано предпочтение.
Отпустив такси на углу Тверской и Манежной, молодая дама, одетая в строгий черный костюм, естественно и в то же время безупречно сидящий на хрупкой фигуре, что само по себе лучше всяких этикеток указывало на подлинное творение одного из домов высокой моды, не спеша последовала к стеклянным дверям ресторана «MAXIM'S», возле которых высилась монументальная фигура швейцара, сияющего золотом генеральской кокарды и серебром начищенных до блеска пуговиц на форменной тужурке.
Несмотря на аристократическое происхождение, костюм дамы был прост и смотрелся вполне деловым, если бы узкий черный лацкан жакета не украшала старинная платиновая брошь в виде крупного паука. Телом насекомому служил огромный овальный бриллиант, второй – круглый, чуть меньшего размера – был головой, а изогнутые паучьи ножки, по шести с обеих сторон тела, были усыпаны россыпью мелких алмазов. Несмотря на некоторые несовпадения с традиционным образом, паук казался живым, переливался сияющими алмазными чешуйками и, кажется, собирался прыгнуть или неожиданно бежать куда-то – так естественно изогнуты и динамичны были его тонкие конечности.
Дама была одна и шла пешком, почти сливаясь с пестрым потоком прохожих, но опытным глазом швейцар издалека распознал в толпе возможную клиентку и предупредительно распахнул тяжелую дверь, за что награжден был слабой улыбкой и царственным кивком красивой головки. Дама прошествовала через бар ресторана, в котором неспешно потягивали пиво с солеными орешками два немца, судя по внешнему виду – серьезные предприниматели или старшие офицеры солидных банков.
– Проститутка? – вяло поинтересовался один из них, проводив юную женщину долгим оценивающим взглядом.
– Не думаю, – отозвался его приятель. – Разве ты не видел брошь? Это же целое состояние.
– Не «бижу»?
– Нет, поверь мне, я знаю толк в камнях.
– Но это странно: сейчас – не вечер.
– Русские дамы надевают бриллианты, далее отправляясь в супермаркет.
– О?! – отреагировал на любопытную информацию первый и снова занялся своим пивом – у русских действительно много странностей.
В зале ресторана, в точности повторяющем интерьер парижского «MAXIM'S» темными деревянными панелями, обилием зеркал, пасторальной росписью стен, сочными цветными витражами и такими же светильниками, занят был один-единственный столик, за которым обедали двое русских, манерами, костюмами и мелкими аксессуарами практически не отличающихся от немцев в баре. Их стол был уставлен обильными закусками, пили эти господа красное французское вино и были настолько увлечены беседой, что на юную даму не обратили ни малейшего внимания.
Она выбрала для себя маленький круглый столик на двоих у окна, в дальнем конце зала, и, оказавшись за ним, с облегчением почувствовала себя в полном одиночестве.
Изучению меню и винной карты сегодня посвящено было особенно много времени, но человечество за долгие ходы своего гурманства изобрело (или сохранило?) не так уж много изысканных блюд-аристократов в огромной массе вкусной еды, так что выбор ее снова был остановлен на бретонских устрицах, гусиной печени «фуа гра», тушенной в красном вине с трюфелями, и клубничном десерте «Романофф», представляющем собой россыпь свежих сочных ягод на небольшой тарелке, прикрытой сверху полукруглой сетчатой шляпкой-шатром из поджаренной карамели. Карамельный шатер легко разбивался ложкой и, крошась на мелкие кусочки, засыпал ягоды своими сладкими хрустящими осколками. К сему заказана была бутылка «Вдовы Клико» и красного бордоского вина «Шато-Марго» 1991 года.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42