Как бы то ни было, многие, если и не большинство из сидевших здесь, старались оставить какую-то память о себе или же скрасить долгие часы отсидки хоть каким – то занятием.
НЕДОЛГО МУЗЫКА ИГРАЛА, НЕДОЛГО ФРАЕР ТАНЦЕВАЛ
ДЕНЬ ОТСИДКИ – МЕСЯЦ ЗДОРОВЬЯ
УЖИН – НЕ НУЖЕН
СНЯВШИ ГОЛОВУ, ПО ВОЛОСАМ НЕ ПЛАЧУТ
Прочтя эти наполненные известной философичностью изречения, Анохин криво усмехнулся.
Разве он мог предположить в своей прежней жизни, что ему суждено оказаться в этой преисподней, в тюремном карцере, сохранившемся, очевидно, в своем первозданном виде еще со времен Сталина, ГУЛАГа и жертв политических репрессий?
Однажды, в палате хирургического отделения владикавказского госпиталя, где ему делали операцию после ранения под Аргуном, ему приблазнилось, прибредилось, что он попал в плен к чеченам и что чехи сунули его в зиндан; но потом как-то выяснилось, что никакая это не подземная тюрьма, а узкий, тесный бетонный колодец, где человек мог уместиться лишь стоя, вытянув руки по швам… Какие-то люди замуровали колодец-зиндан, ну а он, как казалось ему тогда, остался там лежать навсегда. Вернее, стоять – руки по швам, – в этой каменной могиле, затерявшейся где-то в северных отрогах Кавказских гор…
Но то был сон, кошмар, галлюцинации, возникшие в мозгу под воздействием промедола или морфия. Даже если бы его не ранили под Аргуном, а убили, как убивали многих на этой войне, русских и чеченцев, и даже если бы он угодил в плен к вайнахам, как это случалось с ранеными и контужеными солдатами и офицерами федеральных войск, и ему суждено было бы заживо гнить в выкопанной в земле яме, то на это имелись бы какие-то понятные причины. Все случившееся с ним можно было бы объяснить тем, что он пришел туда с оружием – «на войне как на войне»…
Но зачем, почему, за что, по какой причине он оказался здесь, в тюремном карцере Вятского СИЗО? А еще раньше в переполненной камере Бутырки, этой печально известной тюрьмы, расположенной в Москве, столице государства, целостность, да и само существование которого такие, как Сергей Анохин, защищали как могли и вопреки всему с оружием в руках?
Может, все же прав блондин? В том смысле, что Анохину, прежде чем обвинять других и заявлять, что его подставили, нужно сначала хорошенько взглянуть на себя со стороны и потом прикинуть, не является ли он сам виновником тех бед, что свалились на его голову в последнее время?
Анохин мысленно вернулся в тот день – вернее, утро, потому что времени было без четверти десять, когда они с Ольгой, его женой, вышли из купейного вагона фирменного поезда «Янтарь», проследовавшего из Калининграда в Москву транзитом через территорию Литвы, и ступили на перрон Белорусского вокзала.
Это случилось четвертого января; дату, конечно, он запомнит на всю оставшуюся жизнь. В отпуске Анохин не был почти два года. Последний раз ему довелось отдохнуть после выписки из госпиталя, когда его направили для реабилитации в один из санаториев курортного городка Приморск. Именно там, на балтийском курорте, он познакомился с Ольгой, молоденькой и симпатичной учительницей, которая после окончания местного пединститута вела начальные классы в одной из калининградских школ. Ольга отдыхала там в пору зимних школьных каникул; после новогодних праздников народ схлынул, побережье опустело, так что не заметить друг друга в той обстановке, пожалуй, они не могли… И уже через два с небольшим месяца, в марте, благополучно бракосочетались, пройдя через обряд церковного венчания.
Ну так вот… Хотя Анохин служил в гвардейской, орденоносной, известной на всю страну части, здесь, как и повсюду в Вооруженных силах, имелся некомплект офицеров, в особенности же командиров среднего звена: уровня командира роты, замкомбата, начштаба батальона, старшего инструктора учебного центра. Поэтому, подавая на имя комбрига рапорт о предоставлении ему отпуска, он, по правде говоря, не надеялся на положительный результат. Но комбриг, как казалось тогда Анохину, преподнес ему воистину царский подарок: Анохин сдал дела и отравился в отпуск в самый канун Нового года, двадцать восьмого декабря…
Новый год они встречали в Балтийске, в самом удаленном на запад городе России, в небольшом тесном кругу друзей.
У кого из них двоих возникла идея провести часть отпуска на «материке»? Этого Анохин не мог вспомнить. Разговоры такие велись давно, еще с лета. В том смысле, что как только Сергей получит отпуск, они непременно выберутся в материковую Россию, где в городке Себеж Псковской области проживают его родители и семья его младшей сестры. Анохин давненько уже не бывал в родных краях, и ему, конечно же, кроме всего прочего, хотелось познакомить близких со своей молодой женой. Родителей Ольги уже давно не было в живых – отец погиб еще в восемьдесят четвертом в Афгане, воспитывалась она в семье родной тетки, очень ценила близкие родственные связи, а потому иногда пеняла Анохину за то, что тот редко бывает у своих…
Да, они отправились в отпуск на «материк». Но разве они могли знать тогда, стоя на крытом перроне Южного вокзала Калининграда, что с ними будет через два дня?
Они могли обмануть судьбу, если бы проложили маршрут по-иному: с пересадкой в Смоленске, не заезжая в Москву. Но, во-первых, поезд приходит в Смоленск во второй половине ночи, а это некомфортно. Да и до Себежа им пришлось бы добираться на перекладных, так что по времени они мало что выигрывали. А во-вторых, в кои-то веки предоставился случай побывать в столице: Ольга в последний раз бывала в Москве в девяносто седьмом, а Сергей еще двумя годами ранее, в девяносто пятом, в то лето, когда он примерил лейтенантские погоны… Они даже не обсуждали этот вопрос. Как-то само собой сложилось, что каждый из них рассматривал Москву как транзитный пункт в их совместной поездке на Большую землю. Решено было даже не везти с собой из Калининграда презенты и сувениры для псковской родни Анохина. Зачем? Ведь все можно купить в Москве, где всякого-разного товара – завались. С деньгами, кстати, дела обстояли благополучно: незадолго до отпуска Анохин, как и другие офицеры его части, наконец-то получил «боевые», причем сразу за две командировки, – деньги эти где-то прокручивались больше года, но в конечном счете, пусть с задержкой, все же поступили в финчасть бригады…
Именно из этих денег Сергей и купил своей молодой жене пышный букет красных роз в павильончике неподалеку от универсама «Крестовский», расположенном по соседству с Рижским рынком, напротив Рижского вокзала.
Красивый, очень красивый это был букет, с семью пышными красными розами.
Ближе к вечеру ему принесли в камеру упаковку суточного армейского сухпая и большую, полулитровой емкости кружку крепкого горячего чая.
Анохин съел и выпил все, что ему принесли. А про себя задался вопросом: неужели здесь кормят так всех зеков?
Дальше – больше.
Когда он плотно подкрепился, один из сотрудников СИЗО, пройдя в камеру, опустил из ниши топчан; другой его коллега принес тощую подушку и сразу два солдатских одеяла – зэку Анохину было позволено почивать пусть и не в королевских, но вполне пристойных, по местным меркам, условиях.
Спал он плохо, беспокойно, но к утру – сморило. Разбудил его скрежет дверного замка.
– Заключенный Анохин?!
Сергей к этому времени уже стоял в крохотной камере, лицом к стене, руки назад.
– Сергей Николаевич, – разлепив губы, сказал Анохин. – …года рождения… статья…
– На выход!
Глава 4
ШУМИМ, БРАТЕЦ, ШУМИМ
Анохина вывели из карцера, поставили в коридоре лицом к стене, заковали сзади наручниками и лишь после этого скомандовали движение.
Наверное, он все еще внушал какие-то опасения местному персоналу, потому что путь из карцера он проделал под приглядом троицы надзирателей, карауливших каждое его движение.
Они прошли секцию, перекрытую решетками из толстых прутьев; дежурный надзиратель включил кнопку отпирания двери, пропустил конвой мимо себя, опять запер. Стали подниматься по лестнице наверх… «Шлюз» с двойным перекрытием из толстых металлических прутьев… прошли… опять лестница… еще один «шлюз».
Анохин, подобно роботу, подчиняясь командам конвоя, какой-то частью своего сознания пытался предугадать, куда ведут его надзиратели и чем все это может для него обернуться.
Вряд ли местное начальство простит ему вчерашнюю выходку. Скорее всего надзиратели ведут его на «собеседование» в оперчасть… Будут шить новое дело? За нападение на сотрудников УИН? Но ему и так отгрузили «восьмерик» на ровном месте, куда уж больше…
Общение с «абверовцами» может протекать по одному из двух сценариев: жесткому и умеренно жесткому. В первом случае они могут накрутить ему новое дело, а это грозит увеличением общего срока отсидки. Второй вариант может быть таков: зэка Анохина хорошенько поучат, отмантулят, изобьют для «профилактики», возможно даже, побои будут чередоваться с отсидкой в карцере… Но новое дело заводить не станут и после того, как ему малость «пообломают рога» – для этого у тюремщиков есть целый арсенал испытанных средств, погонят с очередным этапом дальше, к месту отбытия наказания, но уже тихого, присмиревшего, с потухшим взглядом и парализованной волей…
Его привели в сравнительно небольшое помещение, где из мебели имелись лишь стол и пара табуреток, привинченных к полу. На столе лежала его сумка, в которой хранился тот минимум вещей, который позволено иметь при себе осужденному во время этапа и на пересылке – униформу он должен получить лишь по прибытии в колонию. На табуретке ворохом лежала его собственная одежка, а рядом с ней, на полу, стояла пара ботинок: черные, на меху, фирмы «Саламандра», именно в них он и ступил четвертого января на оказавшуюся негостеприимной для него «Большую землю»…
Один из сотрудников снял с него наручники.
Анохин потер зудевшие от шипастых браслетов запястья. Тут же кто-то из надзирателей, не повышая голоса, подал реплику:
– Что застыл, как статуй? Сымай робу!
Анохин нехотя подчинился.
– Чего вошкаешься? Сложи как следует робу! Я, что ли, за тебя буду ее складывать? Положи на другую табуретку! Вот так… Теперь можешь надеть свои шмотки!
Этой команде Анохин подчинился уже более охотно. Открыв сумку, достал комплект свежего белья, быстро облачился в него. Натянул на себя чистую сменную майку, сунув рубаху, в которой он ехал в вагонзаке, в боковое отделение сумки. Потом настал черед брюк; мятые, но вполне еще крепкие, даже добротные, они теперь были определенно великоваты ему в бедрах… Анохин поискал глазами брючный ремень, но тут же вспомнил, что пояс у него отобрали в первый день его пребывания в Бутырке… Раньше при росте в сто восемьдесят восемь сантиметров он весил девяносто, плюс-минус пара килограммов. Примерно с десяток кило он сбросил за последние три месяца, а может, и все двенадцать… Ладно, были бы кости, а мясо нарастет.
Он так намерзся в чертовом карцере, что сейчас у него буквально зуб на зуб не попадал (хотя не исключено, что его колотила нервная дрожь). Поэтому Анохин не только натянул на себя теплый свитер, но и облачился в утепленную кожаную куртку коричневатого, с разводами цвета – конвойные, что этапировали их в вагонзаке из Москвы в эти места, бросали на эту вещицу заинтересованные взгляды; один из них предложил даже неравноценный ченч, но вмешался, как ни странно, начальник караула, и все базары по данному поводу тут же прекратились.
– Быстрей! – скомандовал сотрудник СИЗО. – Вещи пока оставь здесь! Руки за спину! Марш на выход!
Анохин предположил, что сейчас-то уж точно его сопроводят в оперчасть или даже к самому Хозяину, но очень скоро выяснилось, что он ошибся и на этот раз.
Привели его в местный пищеблок, причем небольшая столовка, несмотря на всю ее скромную, казенную обстановку, явно не предназначалась для обслуживания зэков.
На ближнем ко входу столе был накрыт обед на одного человека.
Один из конвоиров, показав дубинкой на стол, сказал:
– Это твоя пайка, садись, ешь. На прием пищи – пятнадцать минут!
Анохин удивился. Но отказываться не стал, благо упаковку сухпая он раздербанил еще вчера вечером и тогда же оприходовал все ее содержимое. В глубокой миске оказался борщ: наваристый, с куском мяса и даже заправленный сметаной… На второе он отведал шницель с макаронами; особенно умилила его половинка соленого огурца в качестве придатка к гарниру… Чай оказался едва теплым, но и на том спасибо; под него Анохин по ходу дела умял еще и весь остаток белого хлеба, показавшегося ему удивительно вкусным.
«Не верь, не бойся, не проси» – таков главный закон зоны, «крытой», пересылки, следовать которому на деле могут только очень твердые, сильные духом натуры.
Анохин – ничего для себя не просил у этих . Но и качать права по любому поводу он считал занятием не только глупым, но даже вредным.
Собственно, на этом лафа закончилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
НЕДОЛГО МУЗЫКА ИГРАЛА, НЕДОЛГО ФРАЕР ТАНЦЕВАЛ
ДЕНЬ ОТСИДКИ – МЕСЯЦ ЗДОРОВЬЯ
УЖИН – НЕ НУЖЕН
СНЯВШИ ГОЛОВУ, ПО ВОЛОСАМ НЕ ПЛАЧУТ
Прочтя эти наполненные известной философичностью изречения, Анохин криво усмехнулся.
Разве он мог предположить в своей прежней жизни, что ему суждено оказаться в этой преисподней, в тюремном карцере, сохранившемся, очевидно, в своем первозданном виде еще со времен Сталина, ГУЛАГа и жертв политических репрессий?
Однажды, в палате хирургического отделения владикавказского госпиталя, где ему делали операцию после ранения под Аргуном, ему приблазнилось, прибредилось, что он попал в плен к чеченам и что чехи сунули его в зиндан; но потом как-то выяснилось, что никакая это не подземная тюрьма, а узкий, тесный бетонный колодец, где человек мог уместиться лишь стоя, вытянув руки по швам… Какие-то люди замуровали колодец-зиндан, ну а он, как казалось ему тогда, остался там лежать навсегда. Вернее, стоять – руки по швам, – в этой каменной могиле, затерявшейся где-то в северных отрогах Кавказских гор…
Но то был сон, кошмар, галлюцинации, возникшие в мозгу под воздействием промедола или морфия. Даже если бы его не ранили под Аргуном, а убили, как убивали многих на этой войне, русских и чеченцев, и даже если бы он угодил в плен к вайнахам, как это случалось с ранеными и контужеными солдатами и офицерами федеральных войск, и ему суждено было бы заживо гнить в выкопанной в земле яме, то на это имелись бы какие-то понятные причины. Все случившееся с ним можно было бы объяснить тем, что он пришел туда с оружием – «на войне как на войне»…
Но зачем, почему, за что, по какой причине он оказался здесь, в тюремном карцере Вятского СИЗО? А еще раньше в переполненной камере Бутырки, этой печально известной тюрьмы, расположенной в Москве, столице государства, целостность, да и само существование которого такие, как Сергей Анохин, защищали как могли и вопреки всему с оружием в руках?
Может, все же прав блондин? В том смысле, что Анохину, прежде чем обвинять других и заявлять, что его подставили, нужно сначала хорошенько взглянуть на себя со стороны и потом прикинуть, не является ли он сам виновником тех бед, что свалились на его голову в последнее время?
Анохин мысленно вернулся в тот день – вернее, утро, потому что времени было без четверти десять, когда они с Ольгой, его женой, вышли из купейного вагона фирменного поезда «Янтарь», проследовавшего из Калининграда в Москву транзитом через территорию Литвы, и ступили на перрон Белорусского вокзала.
Это случилось четвертого января; дату, конечно, он запомнит на всю оставшуюся жизнь. В отпуске Анохин не был почти два года. Последний раз ему довелось отдохнуть после выписки из госпиталя, когда его направили для реабилитации в один из санаториев курортного городка Приморск. Именно там, на балтийском курорте, он познакомился с Ольгой, молоденькой и симпатичной учительницей, которая после окончания местного пединститута вела начальные классы в одной из калининградских школ. Ольга отдыхала там в пору зимних школьных каникул; после новогодних праздников народ схлынул, побережье опустело, так что не заметить друг друга в той обстановке, пожалуй, они не могли… И уже через два с небольшим месяца, в марте, благополучно бракосочетались, пройдя через обряд церковного венчания.
Ну так вот… Хотя Анохин служил в гвардейской, орденоносной, известной на всю страну части, здесь, как и повсюду в Вооруженных силах, имелся некомплект офицеров, в особенности же командиров среднего звена: уровня командира роты, замкомбата, начштаба батальона, старшего инструктора учебного центра. Поэтому, подавая на имя комбрига рапорт о предоставлении ему отпуска, он, по правде говоря, не надеялся на положительный результат. Но комбриг, как казалось тогда Анохину, преподнес ему воистину царский подарок: Анохин сдал дела и отравился в отпуск в самый канун Нового года, двадцать восьмого декабря…
Новый год они встречали в Балтийске, в самом удаленном на запад городе России, в небольшом тесном кругу друзей.
У кого из них двоих возникла идея провести часть отпуска на «материке»? Этого Анохин не мог вспомнить. Разговоры такие велись давно, еще с лета. В том смысле, что как только Сергей получит отпуск, они непременно выберутся в материковую Россию, где в городке Себеж Псковской области проживают его родители и семья его младшей сестры. Анохин давненько уже не бывал в родных краях, и ему, конечно же, кроме всего прочего, хотелось познакомить близких со своей молодой женой. Родителей Ольги уже давно не было в живых – отец погиб еще в восемьдесят четвертом в Афгане, воспитывалась она в семье родной тетки, очень ценила близкие родственные связи, а потому иногда пеняла Анохину за то, что тот редко бывает у своих…
Да, они отправились в отпуск на «материк». Но разве они могли знать тогда, стоя на крытом перроне Южного вокзала Калининграда, что с ними будет через два дня?
Они могли обмануть судьбу, если бы проложили маршрут по-иному: с пересадкой в Смоленске, не заезжая в Москву. Но, во-первых, поезд приходит в Смоленск во второй половине ночи, а это некомфортно. Да и до Себежа им пришлось бы добираться на перекладных, так что по времени они мало что выигрывали. А во-вторых, в кои-то веки предоставился случай побывать в столице: Ольга в последний раз бывала в Москве в девяносто седьмом, а Сергей еще двумя годами ранее, в девяносто пятом, в то лето, когда он примерил лейтенантские погоны… Они даже не обсуждали этот вопрос. Как-то само собой сложилось, что каждый из них рассматривал Москву как транзитный пункт в их совместной поездке на Большую землю. Решено было даже не везти с собой из Калининграда презенты и сувениры для псковской родни Анохина. Зачем? Ведь все можно купить в Москве, где всякого-разного товара – завались. С деньгами, кстати, дела обстояли благополучно: незадолго до отпуска Анохин, как и другие офицеры его части, наконец-то получил «боевые», причем сразу за две командировки, – деньги эти где-то прокручивались больше года, но в конечном счете, пусть с задержкой, все же поступили в финчасть бригады…
Именно из этих денег Сергей и купил своей молодой жене пышный букет красных роз в павильончике неподалеку от универсама «Крестовский», расположенном по соседству с Рижским рынком, напротив Рижского вокзала.
Красивый, очень красивый это был букет, с семью пышными красными розами.
Ближе к вечеру ему принесли в камеру упаковку суточного армейского сухпая и большую, полулитровой емкости кружку крепкого горячего чая.
Анохин съел и выпил все, что ему принесли. А про себя задался вопросом: неужели здесь кормят так всех зеков?
Дальше – больше.
Когда он плотно подкрепился, один из сотрудников СИЗО, пройдя в камеру, опустил из ниши топчан; другой его коллега принес тощую подушку и сразу два солдатских одеяла – зэку Анохину было позволено почивать пусть и не в королевских, но вполне пристойных, по местным меркам, условиях.
Спал он плохо, беспокойно, но к утру – сморило. Разбудил его скрежет дверного замка.
– Заключенный Анохин?!
Сергей к этому времени уже стоял в крохотной камере, лицом к стене, руки назад.
– Сергей Николаевич, – разлепив губы, сказал Анохин. – …года рождения… статья…
– На выход!
Глава 4
ШУМИМ, БРАТЕЦ, ШУМИМ
Анохина вывели из карцера, поставили в коридоре лицом к стене, заковали сзади наручниками и лишь после этого скомандовали движение.
Наверное, он все еще внушал какие-то опасения местному персоналу, потому что путь из карцера он проделал под приглядом троицы надзирателей, карауливших каждое его движение.
Они прошли секцию, перекрытую решетками из толстых прутьев; дежурный надзиратель включил кнопку отпирания двери, пропустил конвой мимо себя, опять запер. Стали подниматься по лестнице наверх… «Шлюз» с двойным перекрытием из толстых металлических прутьев… прошли… опять лестница… еще один «шлюз».
Анохин, подобно роботу, подчиняясь командам конвоя, какой-то частью своего сознания пытался предугадать, куда ведут его надзиратели и чем все это может для него обернуться.
Вряд ли местное начальство простит ему вчерашнюю выходку. Скорее всего надзиратели ведут его на «собеседование» в оперчасть… Будут шить новое дело? За нападение на сотрудников УИН? Но ему и так отгрузили «восьмерик» на ровном месте, куда уж больше…
Общение с «абверовцами» может протекать по одному из двух сценариев: жесткому и умеренно жесткому. В первом случае они могут накрутить ему новое дело, а это грозит увеличением общего срока отсидки. Второй вариант может быть таков: зэка Анохина хорошенько поучат, отмантулят, изобьют для «профилактики», возможно даже, побои будут чередоваться с отсидкой в карцере… Но новое дело заводить не станут и после того, как ему малость «пообломают рога» – для этого у тюремщиков есть целый арсенал испытанных средств, погонят с очередным этапом дальше, к месту отбытия наказания, но уже тихого, присмиревшего, с потухшим взглядом и парализованной волей…
Его привели в сравнительно небольшое помещение, где из мебели имелись лишь стол и пара табуреток, привинченных к полу. На столе лежала его сумка, в которой хранился тот минимум вещей, который позволено иметь при себе осужденному во время этапа и на пересылке – униформу он должен получить лишь по прибытии в колонию. На табуретке ворохом лежала его собственная одежка, а рядом с ней, на полу, стояла пара ботинок: черные, на меху, фирмы «Саламандра», именно в них он и ступил четвертого января на оказавшуюся негостеприимной для него «Большую землю»…
Один из сотрудников снял с него наручники.
Анохин потер зудевшие от шипастых браслетов запястья. Тут же кто-то из надзирателей, не повышая голоса, подал реплику:
– Что застыл, как статуй? Сымай робу!
Анохин нехотя подчинился.
– Чего вошкаешься? Сложи как следует робу! Я, что ли, за тебя буду ее складывать? Положи на другую табуретку! Вот так… Теперь можешь надеть свои шмотки!
Этой команде Анохин подчинился уже более охотно. Открыв сумку, достал комплект свежего белья, быстро облачился в него. Натянул на себя чистую сменную майку, сунув рубаху, в которой он ехал в вагонзаке, в боковое отделение сумки. Потом настал черед брюк; мятые, но вполне еще крепкие, даже добротные, они теперь были определенно великоваты ему в бедрах… Анохин поискал глазами брючный ремень, но тут же вспомнил, что пояс у него отобрали в первый день его пребывания в Бутырке… Раньше при росте в сто восемьдесят восемь сантиметров он весил девяносто, плюс-минус пара килограммов. Примерно с десяток кило он сбросил за последние три месяца, а может, и все двенадцать… Ладно, были бы кости, а мясо нарастет.
Он так намерзся в чертовом карцере, что сейчас у него буквально зуб на зуб не попадал (хотя не исключено, что его колотила нервная дрожь). Поэтому Анохин не только натянул на себя теплый свитер, но и облачился в утепленную кожаную куртку коричневатого, с разводами цвета – конвойные, что этапировали их в вагонзаке из Москвы в эти места, бросали на эту вещицу заинтересованные взгляды; один из них предложил даже неравноценный ченч, но вмешался, как ни странно, начальник караула, и все базары по данному поводу тут же прекратились.
– Быстрей! – скомандовал сотрудник СИЗО. – Вещи пока оставь здесь! Руки за спину! Марш на выход!
Анохин предположил, что сейчас-то уж точно его сопроводят в оперчасть или даже к самому Хозяину, но очень скоро выяснилось, что он ошибся и на этот раз.
Привели его в местный пищеблок, причем небольшая столовка, несмотря на всю ее скромную, казенную обстановку, явно не предназначалась для обслуживания зэков.
На ближнем ко входу столе был накрыт обед на одного человека.
Один из конвоиров, показав дубинкой на стол, сказал:
– Это твоя пайка, садись, ешь. На прием пищи – пятнадцать минут!
Анохин удивился. Но отказываться не стал, благо упаковку сухпая он раздербанил еще вчера вечером и тогда же оприходовал все ее содержимое. В глубокой миске оказался борщ: наваристый, с куском мяса и даже заправленный сметаной… На второе он отведал шницель с макаронами; особенно умилила его половинка соленого огурца в качестве придатка к гарниру… Чай оказался едва теплым, но и на том спасибо; под него Анохин по ходу дела умял еще и весь остаток белого хлеба, показавшегося ему удивительно вкусным.
«Не верь, не бойся, не проси» – таков главный закон зоны, «крытой», пересылки, следовать которому на деле могут только очень твердые, сильные духом натуры.
Анохин – ничего для себя не просил у этих . Но и качать права по любому поводу он считал занятием не только глупым, но даже вредным.
Собственно, на этом лафа закончилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46