— Сейчас хорошо. Спасибо, — ответила Цзон и поклонилась. Полковник был поражен: ему никогда не доводилось слышать такого нежного и певучего голоса. Он смотрел, не отрываясь, на ее высокую стройную фигуру, которой бы залюбовался любой мужчина.
— Мне очень повезло, что я вас встретила, — сказала Цзон, не поднимая глаз. Она безуспешно попыталась произнести его фамилию. — Мне очень стыдно. — Цзон потупилась. — Пай столько раз учила меня. Не сердитесь, прошу вас.
— Ничего. Называй меня Денис. — Цзон несколько раз повторила его имя.
— Теперь не забуду, Денис.
К этому моменту полковник уже знал, что женится на ней.
* * *
Когда курьер доставил полковнику предложение американского оккупационного командования поступить на службу к генералу Дугласу Макартуру в качестве советника, он прежде всего подумал, как сказать об этом Цзон. Не могло быть и речи о том, чтобы отказаться от предложения — мысли полковника уже перенеслись в Токио.
Было начало 1946-го года. Юго-Восточная Азия еще не оправилась от чудовищного потрясения после взрывов в Хиросиме и Нагасаки, неисчислимых последствий которых никто не мог предсказать.
Они были женаты уже четыре месяца, и у Цзон пошел третий месяц беременности. И все же полковник без колебаний решил покинуть Сингапур, ставший его вторым домом. Принять предложение американцев он считал своим долгом; он отчетливо представлял, с какими проблемами столкнулась Япония после безоговорочной капитуляции, и страстно стремился вместе с Макартуром “уверенно вывести Японию на новый путь”.
После минутного размышления полковник вызвал Данверса и объявил, что уходит; в случае крайней необходимости его можно найти дома.
Услышав шум джипа в переулке, Цзон прогнала Пай от двери и сама встретила полковника на пороге.
— Ты сегодня рано вернулся домой, Денис, — сказала она с улыбкой.
Он выбрался из джипа и отпустил водителя.
— Наверно, ты сейчас заявишь, что я помешаю слугам убирать в доме.
— Нет, нет. — Цзон взяла полковника за руку, и они вместе поднялись по ступенькам. — Наоборот. Я задала им трепку и отправила на кухню — там все так запущено.
Они пересекли прихожую и вошли в его кабинет; Цзон приготовила коктейль.
— Вот как? — Полковник взял из ее рук прохладный бокал. — Ты находишь, они заслужили наказания?
— Нет, что ты. — Цзон прикрыла рот рукой, как бы испугавшись его слов.
Полковник кивнул, не показывая своей радости.
— Ведь ты бы мне сказала?
— Ни в коем случае.
Цзон проводила полковника к его любимому креслу, и когда он удобно уселся, вытянув ноги, опустилась на колени рядом с ним. На ней был просторный темно-синий шелковый халат с маленьким воротничком и широкими рукавами. Полковник не мог вообразить, где она раздобыла это необычное одеяние, но спрашивать об этом посчитал бестактным.
— Ты не имеешь к этому никакого отношения, — прибавила Цзон. — Я хозяйка в доме. Ты командуешь у себя в гарнизоне, а здесь — я. Чтобы поддерживать в доме покой, нужно доверие. Доверяй мне! Ведь покой — это самое важное для душевного здоровья, ты согласен? — Когда полковник кивнул, глядя ей в глаза, она продолжила: — Мир в доме зависит не только от его расположения и от поведения слуг, но и от самих хозяев.
Цзон замолчала, и полковник, который все это время медленно потягивал свой коктейль, выпрямился в кресле и поставил бокал на столик. Его западная натура подсказывала, что нужно наклониться к ней, нежно взять ее руки в свои и спросить: “В чем дело, дорогая? Что тебя тревожит?”. Но он знал, что этого делать нельзя: Цзон почувствовала бы себя неловко. Она наверняка долго готовилась к этому разговору. Он должен оценить это. Пусть жена говорит, пусть потихоньку подводит к главному. Если полковник и научился чему-то за шесть лет, проведенных на Востоке, — так это терпению; тот, кто сразу же не усвоил этот урок, рискует навлечь на себя неминуемую беду.
— Ты знаешь, Денис, в покое, в спокойствии проявляется гармония жизни. А гармония — это то единственное, к чему стремятся люди. Основа ясного разума, благоприятной и сильной кармы. — Цзон коснулась пальцами тыльной стороны его ладони, лежавшей на гладком подлокотнике кресла. — Ты обладаешь такой кармой, очень сильной кармой. — Она посмотрела ему в глаза. — Я очень боюсь чем-нибудь ее нарушить. Но теперь я должна думать еще об одной жизни, той, в которой смешались и переплелись наши кармы. — Полковник снова кивнул, и Цзон, довольная тем, что он слушает ее и соглашается, продолжала: — Я должна тебя о чем-то попросить.
— Ты знаешь, что я сделаю для тебя все, — искренне сказал полковник. — Ведь ты дала мне счастье.
Однако эти прочувствованные слова не произвели особого впечатления на Цзон.
— Это очень серьезная просьба. Мы должны уехать из Сингапура, — решительно проговорила она и, видя, что муж ее не останавливает, торопливо добавила: — Я знаю, как много значит для тебя твоя работа, но это... — Цзон помолчала в поисках подходящего слова, — это совершенно необходимо для всех нас. Для тебя, для меня и для ребенка. — Она опустила руку на живот, — Мы должны ехать в Японию. В Токио.
Полковник рассмеялся, пораженный комизмом ситуации и одновременно заинтригованный необычным поведением жены.
— Что в этом смешного? — вспылила Цзон, неправильно истолковав его реакцию. — Нам нельзя оставаться здесь. Нельзя. В Японии — наша карма, там наша — как это называют по-английски? — наша судьба, правильно. Наша судьба.
— Я засмеялся из-за случайного совпадения, — успокоил ее полковник. — Не обижайся. — Он погладил тонкую руку. — А теперь скажи, почему мы должны ехать в Токио?
— Потому что там Итами. Сестра Цуко.
Цзон довольно подробно рассказывала ему о своем первом браке, но, кроме этого, полковник почти ничего не знал о ее прошлом.
— И какое отношение она имеет к нашей карме?
— Не знаю, — ответила Цзон. — Но сегодня ночью я видела сон.
Полковнику было хорошо известно, какое значение здесь придается снам. Да и сам он отчасти им верил, помня, что подсознательное играет в жизни гораздо большую роль, чем полагают многие. В любом случае, сны были тесно связаны с идеей кармы, а в карму полковник уверовал основательно — слишком много лет он провел на Востоке.
— Мне снилась Итами, — сказала Цзон. — Это было в большом городе. В Токио. Я пошла за покупками и свернула на маленькую улочку. Меня окружали лавчонки из дерева и бумаги — такими они были, когда Токио назывался Эдо, а Японией правили сёгуны Токугава.
Я прошла мимо лавки с весело украшенной витриной и остановилась. В центре витрины стояла кукла — таких красивых кукол я никогда еще не видела.
Она была из фарфора, эта кукла, белолицая, в элегантной аристократической одежде. Ее глаза смотрели на меня, и я не могла отвести взгляда. “Купи меня”, — говорили они.
Хозяин лавки завернул куклу в шелковую ткань, и я отнесла ее домой. Когда я стала ее разворачивать, кукла заговорила. Ее голос был очень твердый и властный. В ней сразу угадывалась дама из знатного дома.
Это была Итами. Она сказала, что мы должны оставить Сингапур и приехать к ней, в Токио.
— Ты когда-нибудь встречалась с Итами? — спросил полковник.
— Нет.
— Цуко показывал тебе ее фотографии?
— Нет.
— И все-таки ты уверена, что эта кукла была Итами.
— Это была Итами, Денис.
Полковник, наконец, сделал то, что давно уже хотел сделать — наклонился к жене и взял ее руки в свои. Он увидел, что сегодня ее ногти покрыты темно-лиловым лаком. Минуту он любовался их атласным матовым блеском.
— Мы поедем в Японию, Цзон, в Токио. И мы встретимся с Итами.
Ее лицо озарилось улыбкой.
— Правда, Денис? Это правда?
— Это правда.
— Но скажи мне, почему ты согласился? Моя душа счастлива, но мой разум не дает мне покоя — почему ты согласился?
За день до отъезда Цзон отвела его к Со Пэну.
Он жил в деревушке к северо-западу от города, где прежде не ступала нога европейца. Полковник никогда не видел этой деревни на картах. Когда Цзон объяснила ему, куда они направляются, он рассмеялся и сказал, что они не найдут там ничего кроме мангровых зарослей. Тем не менее она стояла на своем, ему пришлось уступить.
Было воскресенье, и Цзон уговорила полковника не надевать военной формы.
— Это очень важно, — настаивала она, и он надел кремовый полотняный костюм с широкими отворотами, белую шелковую сорочку и темно-синий форменный галстук; при этом полковник увидел себя со стороны — яркое светлое пятно среди изумрудного тропического леса, беззащитная и легко доступная мишень.
Цзон была в белом шелковом платье до пят с орнаментом г форме небесно-синих цапель. Она походила на небесное видение. Когда они выехали из города, ослепительно сияло солнце; его жар накатывал обжигающими волнами. Вялый ветерок доносил тошнотворный запах мангровых болот. Дважды они были вынуждены остановиться и пропустить длинных серебристо-черных гадюк, которые извиваясь переползали тропу. Когда это случилось в первый раз, полковник хотел убить змею, но Цзон схватила его за руку и помешала.
Далекий и одновременно близкий, как броский театральный задник, восточный горизонт постепенно затягивался громоздящимися друг на друга серыми облаками. Выше облаков небо было каким-то необычно желтым, без всякого следа синевы; время от времени белые молнии беззвучно вспыхивали в облаках, делая их похожими на серый с прожилками мрамор. С трудом верилось, что еще недавно, когда они ступили на эту тропу, вьющуюся вдоль гребня холма, небо было таким чистым и безмятежным.
Сингапур давно уже скрылся из вида, словно брошенный за борт якорь; казалось, будто он остался далеко позади, в другом мире, из которого они вышли, миновав какой-то невидимый барьер. По крайней мере, так казалось полковнику в тот волшебный день, и потом — в снах, прилетавших из прошлого в смутные предрассветные часы.
Постепенно тропа, по которой они шли, затерялась в густом лесу, но Цзон взяла его за руку и уверенно вывела к деревне, где жил Со Пэн.
Деревня лежала в неглубокой низине у подножья базальтовой скалы, за которой, должно быть, скрывалось штормовое море.
Они подошли к дому, который ничем не отличался от остальных, и поднялись по пологим деревянным ступенькам на широкое крыльцо, защищенное навесом от проливных дождей и палящего солнца. Здесь Цзон сняла туфли и велела Денису сделать то же самое.
Открылась дверь, и их встретила пожилая женщина с серебристо-седыми волосами, уложенными в изящную прическу, одетая в длинный шелковый халат пепельного цвета. Она сложила руки перед грудью и поклонилась. Гости ответили ей таким же поклоном, и теперь, когда она улыбаясь смотрела на них, полковник заметил, что у нее совсем нет зубов. Но лицо женщины, несмотря на многочисленные морщины, еще хранило следы былой жизнерадостной красоты; черные миндалевидные глаза сияли невинным любопытством маленькой девочки, каким-то чудом попавшей сюда из прошлого.
Цзон представила полковника.
— А это Цзя Шэн, — сказала она без дальнейших объяснений.
Цзя Шэн рассмеялась, глядя на полковника, и покачала головой, как бы говоря: “Ну что поделаешь с нынешней молодежью?”. Она пожала плечами и поцокала языком.
Полковник обратил внимание, что Цзон говорила на пекинском диалекте, и решил последовать ее примеру.
Они находились в необыкновенно просторной комнате; ни в одном доме из тех, что он видел в Сингапуре, включая его собственный прежний особняк, не было такого большого зала. Полковник отметил, что это не очень вяжется со скромным фасадом.
Еще более удивительно выглядел пол этой комнаты, устланный тата ми — японскими соломенными матами строго определенного размера, по числу которых измеряется площадь комнаты в традиционных японских жилищах. Но главные сюрпризы ждали полковника впереди.
Вслед за Цзя Шэн они молча миновали эту комнату, в которой почти не было мебели, не считая нескольких низких лакированных столиков и подушек, и оказались в коротком темном коридоре. В его дальнем конце стояла огромная глыба нефрита, покрытая такой густой резьбой, что она напоминала решетку. В ней был проделан круглый проем; полковник где-то слышал, что это “лунные ворота”, которые устраивались в богатых домах континентального Китая второй половины прошлого века.
Над “лунными воротами” был укреплен бамбуковый шест, с которого свисал серый шелковый свиток, украшенный темно-синим узором в виде колес со спицами. Полковнику показалось, что он уже видел этот рисунок; он напряг память и вспомнил, что такой же свиток был изображен на гравюре Андо Хиросигэ из серии “Пятьдесят три станции Токайдо”. “Еще одна загадка”, — подумал полковник, когда Цзя Шэн провела их через “лунные ворота”.
Гости очутились в комнате, почти такой же огромной, как первая. Вдоль трех ее стен стояли великолепные складные ширмы; их темные краски казались живыми и нетронутыми временем.
Ноздри полковника наполнились запахами — свежестью древесного угля, мускусом курений, далекими ароматами растительных масел и другими, более тонкими запахами, которые он не мог распознать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67