Он отвернулся, стиснув зубы. О боже! Аманда!
Стиви встала и начала убирать посуду.
– Знаешь, – сказала она вдруг, – несмотря на то что ты видел, мне не всегда было легко с сестрой. Бывало, мы грызлись между собой, особенно насчет Мортона. И, наверное, тут она была права.
Она выставила лимонный пирог, хотя" и понимала, что он останется нетронутым. Но десерт создавал впечатление, что все идет своим чередом, а они в этом оба сейчас нуждались.
– В нас жил дух соперничества, – продолжала она. – Ты наверняка не замечал этого за Амандой. Вероятно, потому, что ей так нравилось учить студентов. Когда мы были моложе, то стремились к победе во всем и иногда обижали друг друга... Да, мы могли наносить друг другу очень глубокие раны.
Стиви поставила на стол чашки, сливки и сахар. А потом вдруг села так резко, что от сотрясения расплескался налитый ею в чашки кофе, и она закрыла ладонями лицо.
– Черт! – выругалась она. – Я ведь обещала сама себе не делать этого, не ворошить прошлое, не касаться старых обид. Обещала не жаловаться на судьбу. Особенно тебе, человеку, который чуть не погиб, пытаясь защитить ее... До чего же судьба несправедлива!
Она машинально потянула себя за переброшенную через плечо косу, заплетенную на французский манер.
– Нам обоим еще так много надо было сказать ей.
Стиви опустила плечи и уже не скрывала слез. Она вдруг показалась Вулфу такой беспомощной. Вся ее напускная деловитость, создававшая иллюзию неуязвимости, сразу пропала. И тут Вулф понял, что она позволила ему перешагнуть барьер, проникнуть туда, где обитает настоящая Стиви Пауэрс – с ее неудачным браком, с отнюдь не идеальными отношениями с сестрой и со всеми ее сомнениями в себе как личности.
После долгого молчания она тихо сказала:
– Мне так хорошо, что я смогла позаботиться о тебе, что я оказалась полезной кому-то... Тебе...
Окна находились позади Стиви. Из-за этого он не мог разглядеть ее лица, и на какое-то мгновение ее профиль показался похожим на чей-то другой, вселив чувство тревоги. Как у человека, только что видевшего сон, у него в голове закружились образы: глаза деда, глаза Чики, ее изящные бедра, трепетно извивающееся тело, рывок и тихий, протяжный стон.
– Знаешь, Вулф, – раздался голос Стиви, – я обычно думала, что нужна Аманде, и это чувство мне нравилось. А вот теперь, когда уже слишком поздно, я поняла простую и очевидную истину: я в ней нуждалась не меньше, чем она во мне.
Он постарался освободиться от беспокоившего его образа Чики.
– Ты сегодня будешь спать?
Она в ответ отрицательно покачала головой.
– Нет. Но мне будет лучше, оттого что ты здесь. Я чувствую твое присутствие в доме, и это придает мне силы.
* * *
– Тебе чертовски везет, что Джейсон Яшида твой человек, – проворчал Торнберг. – Без должного контроля он был бы опасен. В любом случае его надо изолировать. Из общения с японцами я знаю, что им просто нельзя доверять.
– Яш не такой, – возразил Хэм. Но в целом он разделял отцовское недоверие к японцам, считающим, что заключить удачную сделку – значит ударить по рукам, а потом сделать все по-своему, не думая о партнере. – Яш уже не раз доказывал свою преданность. Он очень старается доказать мне, что он только наполовину японец и на все сто процентов американец.
Отец и сын Конрады расположились рядом с капитанской каютой на борту принадлежавшей Торнбергу великолепной шхуны "Инфлюэнс II", длиной 45 футов и с палубой из тиковой древесины. В настоящий момент она стояла на якоре в облюбованном Торнбергом месте в Чесапикском заливе, вдали от судоходных линий. Установилась мягкая погода. Солнце, которое, казалось, черпало дополнительную силу из своего отражения в воде, явно возвещало о приходе весны. Они сидели напротив друг друга за столом, уставленным сытной пищей. На клетчатой скатерти были выставлены пластмассовые чашечки для винного соуса, кетчупа и горчицы и блюда с картофельным салатом и различными соленьями, здесь же лежали остатки почти дюжины только что поглощенных Хэмом пирожков с начинкой из мэрилендских крабов.
– О японцах трудно судить, – сказал Торнберг более сдержанным тоном. Он выглядел настоящим щеголем в своем сине-белом яхтенном костюме. Благодаря внушительному росту, поджарой фигуре и суровому лицу Торнберг Конрад III несколько походил на Гарри Купера из ковбойских фильмов. – Я с ними повозился не меньше тебя. Не воображай, что ты один такой умный, чтобы разгадать, что они там замышляют. Мои предостережения никогда тебе не помешают.
Торнберг умолк, но и Хэм тоже молчал. Он умел это делать, в отличие от братьев, которые в последнее время проявляли растущую нетерпимость по отношению к отцу. Их контакты с ним почти прекратились. Они видели в нем теперь лишь сварливого эгоистичного старца, несколько подзадержавшегося на этом свете. Хэм же относился к отцу как к своего рода идеальному мужчине, умеющему логически мыслить, точно рассчитывать ходы, генерировать идеи, как к бойцу, владеющему тактикой ведения беспощадной войны, идущей в мире корпораций. В таких вещах Хэм, хотя и придерживался собственных правил, но всегда старался как можно больше походить на него.
– Взять хотя бы для примера наших друзей Юджи Шияна и Наохару Нишицу, – заговорил наконец Торнберг. – Мы исходили из того, что они уравновесят друг друга, в итоге их сила сведется к нулю, и наше дельце будет в шляпе.
"Да уж дельце, – хмыкнул про себя Хэм. – Наше "дельце" должно поставить нынешний японский экономический колосс на колени и тем самым покончить с такими опасными богатыми радикалами, как Наохару Нишицу".
– Да, сэр, – подтвердил он вслух слова отца. Еще с тех пор, как его в девять лет отправили в приготовительную школу, он привык обращаться к отцу вежливым "сэр", и не иначе.
Торнберг, наблюдая, как его сын налег на еду, продолжал:
– Насколько я понимаю, стремительное усиление общества Черного клинка параллельно с поступлением в течение нескольких лет в распоряжение Нишицу фантастических сумм от японской элиты поставили нас перед необходимостью положить этому конец. Ты дал свое согласие. Такое же согласие я получил от президента и от военных. А еще больше им понравилась моя идея покончить с ними с помощью хитроумных ходов, в результате которых они сами уничтожат друг друга.
– Сэр, мы оба знаем, что планировать – это одно, а воевать – совсем другое. Хорошо, что благодаря моему запасному варианту удалось поставить в центр событий Джейсона Яшиду.
– Ты мне, сынок, пилюлю не подслащивай. Кто-то пронюхал, что для внедрения в храм Запретных грез, в этот распроклятый клуб ультраконсерваторов в Токио, мы используем Моравиа. Нам известно, что там собирается головка "Тошин Куро Косай" – общества Черного клинка. Моравиа собирал компромат на Нишицу, чтобы нам было чем подтолкнуть Юджи Шияна к действию. Он также снабжал нас подробностями относительно последних назначений членов общества Черного клинка на руководящие посты в многонациональных корпорациях по всему миру. Ясно, что они переходят в наступление, и нам, несомненно, нужно раздавить их прежде, чем они займут важные позиции. Вот на что замахнулся Моравиа, и тут-то они его прихлопнули.
Губы Торнберга дернулись, будто вид пищи вызвал в нем давно забытый рефлекс.
– Нам, однако, все еще не хватает очевидных доказательств того, что Нишицу связан с ультраконсерваторами, радикальными террористами и обществом Черного клинка, – подытожил он. – А еще нужны дополнительные сведения о планах "Тошин Куро Косай". Они уже сделали очередной ход, попытавшись поступить так же, как и с Моравиа, с единственным человеком, способным пройти по его следам в этот гадюшник, храм Запретных грез.
– Имеется в виду Мэтисон?
– Да, он. Наш человек в министерстве обороны – Шипли – молодец, что завербовал его.
Хэм прикончил остатки индейки и бутерброд с овечьим сыром и принялся сооружать себе второй бутерброд.
– Я хотел бы поговорить о нем, – начал он. – Раз уж противник до него тоже добрался, нам, вероятно, стоит подумать о его замене, чтобы...
– Так не пойдет! – перебил его Торнберг. – Слушай, что я тебе скажу о нашем приятеле Вулфе Мэтисоне. Лучшего детектива на свете не сыскать, уж ты мне поверь. Он сочетает в себе безошибочную интуицию, ненасытную любознательность и бульдожье упрямство, а вкупе это делает его грозой для противника.
– Агент Яшиды уже на месте, – возразил Хэм. – И я вынужден напомнить, сэр, что от Мэтисона мы не получили ничего, кроме какой-то лапши на уши, что, мол, по словам нью-йоркского главмедэксперта, Моравиа изнутри выглядит моложе, чем снаружи. Но даже если медэксперт не врет, для нас это интереса не представляет.
– Ты, сынок, не знаешь Вулфа Мэтисона так, как я. Чтобы оценить его качества, надо видеть его в действии. А я видел. Будь спокоен, у меня весьма веские причины, чтобы остановить выбор на нем... Ну а что еще у тебя есть для меня?
Хэм решил не настаивать на дальнейшем обсуждении, оставшись, однако, при своем мнении, что с Мэтисоном что-то надо решать. Чем больше он обдумывал то, что говорил ему Яшида, тем сильнее склонялся к его точке зрения. Мэтисон – очень опасный тип. Что еще хуже – непредсказуемый. Отец, очевидно, не понимает этого, а вот ему с Яшем виднее.
– Фу ты, чуть не забыл, – воскликнул он, сунув руку в карман и подавая отцу небольшой конверт. – Шеф нью-йоркской полиции Бризард сумел наконец-то разжиться нормальным скрыто снятым фото этой японской деятельницы, так сказать, искусства, которая привлекла внимание Мэтисона как раз перед тем, как его ловко спустили с крыши. По-моему, этот снимок мало что дает.
– Ты кому-либо показывал его, сынок?
– Нет, – отрицательно покачал головой Хэм. – Видишь, печать Бризарда в целости и сохранности.
Торнберг пригляделся к конверту. Конверт, согласно указаниям Хэма, был заклеен липкой лентой на матерчатой основе с печатью начальника полицейского управления Нью-Йорка. Он крякнул и взрезал ленту столовым ножом. Внутри оказалась одна-единственная крупнозернистая черно-белая фотография. Какое-то время Торнберг молча разглядывал лицо молодой женщины на фото, а затем осторожно отложил его.
– Бог ты мой! – воскликнул он, видя, как Хэм расправляется с ростбифом, швейцарским сыром и сандвичем с шинкованной капустой. – У тебя аппетит, как у всего Седьмого флота.
– Это все морской воздух, сэр, – ухмыльнулся Хэм, набивая рот хрустящей чесночной приправой. – Я от него всегда есть хочу.
– Врешь ты все и не краснеешь, – изрек Торнберг, криво улыбнувшись тонкими губами. – Ты всегда жрал, как гренадер. Мать тебя звала гиперактивным ребенком. А я ей всегда говорил, что это вздор, просто, мол, мальчишка жрет, как положено мужику. – Он довольно хмыкнул. – Женщины! Они воображают, будто знают все на свете, и особенно про то, как растить детей. Какая чушь!
Взглянув прищуренными глазами на солнце над Чесапикским заливом, Торнберг ткнул большим пальцем в сторону кормы, где, несмотря на не такую уж и жаркую погоду, беззаботно загорала нагишом стройная молодая блондинка.
– Ну вот, почему я женился на этой? – спросил он риторическим тоном и сам же ответил: – Дети тут вообще никому не нужны. У нее одна функция, заметная любому здоровому мужику, и она выполняет ее что надо.
Он снова хмыкнул, толкая крючковатым пальцем лежащий на столе раскрошившийся пирожок, а затем пригубил немного сока и чуточку кетчупа.
– Еда. Теперь уже мне ничего этого не хочется.
Торнберг Конрад III разменивал уже восьмой десяток, но, как он с гордостью отмечал, это совсем не влияло на его мужскую удаль. Он и вправду внешне совсем не соответствовал своему возрасту и выглядел гораздо моложе.
– Однако же, если бы я захотел, то, наверное, смог бы сделать ребенка и этой, – сказал он и расхохотался, увидев выражение лица сына. – Ты, Хэм, всегда такой правильный. Только глобальные задачи на уме. Прямо идеальный солдат. Мне приятно, что я все еще могу шокировать тебя. Значит, я еще не совсем конченый.
Три года назад Торнберг перебрался в свое обширное поместье в лесах Виргинии. А вскоре после этого встретил Тиффани и женился на ней. "Телка", – про себя обозвал ее Хэм. Он отчетливо помнил, как она сказала своим писклявым глупым голосом: "Привет! Меня зовут Тифф. А вас как?" Теперь она носила имя Тиффани Конрад, и, с точки зрения Хэма, уже одно это было ужасно смешно.
Как-то раз Торнберг, немного перестаравшись с виски "Гленливет" (ничего другого он не пил), признался сыну, что больше всего его удручает тот факт, что он уже не может стоять прямо. "Все равно, – сказал тогда отец сиплым от спиртного голосом, – там, где это больше всего нужно, у меня стоит как надо. Так что кому какое собачье дело, что я слегка гнусь от ветра. Я на своем веку пережил достаточно бурь".
Хэм знал, что это не простое бахвальство, Торнберг сумел одолеть, обойти и одурачить всех своих врагов. "Если для победы что-то нужно, – изрек он однажды, обращаясь к сыну, в буквальном смысле окосев от алкоголя, – то это надо сделать и точка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
Стиви встала и начала убирать посуду.
– Знаешь, – сказала она вдруг, – несмотря на то что ты видел, мне не всегда было легко с сестрой. Бывало, мы грызлись между собой, особенно насчет Мортона. И, наверное, тут она была права.
Она выставила лимонный пирог, хотя" и понимала, что он останется нетронутым. Но десерт создавал впечатление, что все идет своим чередом, а они в этом оба сейчас нуждались.
– В нас жил дух соперничества, – продолжала она. – Ты наверняка не замечал этого за Амандой. Вероятно, потому, что ей так нравилось учить студентов. Когда мы были моложе, то стремились к победе во всем и иногда обижали друг друга... Да, мы могли наносить друг другу очень глубокие раны.
Стиви поставила на стол чашки, сливки и сахар. А потом вдруг села так резко, что от сотрясения расплескался налитый ею в чашки кофе, и она закрыла ладонями лицо.
– Черт! – выругалась она. – Я ведь обещала сама себе не делать этого, не ворошить прошлое, не касаться старых обид. Обещала не жаловаться на судьбу. Особенно тебе, человеку, который чуть не погиб, пытаясь защитить ее... До чего же судьба несправедлива!
Она машинально потянула себя за переброшенную через плечо косу, заплетенную на французский манер.
– Нам обоим еще так много надо было сказать ей.
Стиви опустила плечи и уже не скрывала слез. Она вдруг показалась Вулфу такой беспомощной. Вся ее напускная деловитость, создававшая иллюзию неуязвимости, сразу пропала. И тут Вулф понял, что она позволила ему перешагнуть барьер, проникнуть туда, где обитает настоящая Стиви Пауэрс – с ее неудачным браком, с отнюдь не идеальными отношениями с сестрой и со всеми ее сомнениями в себе как личности.
После долгого молчания она тихо сказала:
– Мне так хорошо, что я смогла позаботиться о тебе, что я оказалась полезной кому-то... Тебе...
Окна находились позади Стиви. Из-за этого он не мог разглядеть ее лица, и на какое-то мгновение ее профиль показался похожим на чей-то другой, вселив чувство тревоги. Как у человека, только что видевшего сон, у него в голове закружились образы: глаза деда, глаза Чики, ее изящные бедра, трепетно извивающееся тело, рывок и тихий, протяжный стон.
– Знаешь, Вулф, – раздался голос Стиви, – я обычно думала, что нужна Аманде, и это чувство мне нравилось. А вот теперь, когда уже слишком поздно, я поняла простую и очевидную истину: я в ней нуждалась не меньше, чем она во мне.
Он постарался освободиться от беспокоившего его образа Чики.
– Ты сегодня будешь спать?
Она в ответ отрицательно покачала головой.
– Нет. Но мне будет лучше, оттого что ты здесь. Я чувствую твое присутствие в доме, и это придает мне силы.
* * *
– Тебе чертовски везет, что Джейсон Яшида твой человек, – проворчал Торнберг. – Без должного контроля он был бы опасен. В любом случае его надо изолировать. Из общения с японцами я знаю, что им просто нельзя доверять.
– Яш не такой, – возразил Хэм. Но в целом он разделял отцовское недоверие к японцам, считающим, что заключить удачную сделку – значит ударить по рукам, а потом сделать все по-своему, не думая о партнере. – Яш уже не раз доказывал свою преданность. Он очень старается доказать мне, что он только наполовину японец и на все сто процентов американец.
Отец и сын Конрады расположились рядом с капитанской каютой на борту принадлежавшей Торнбергу великолепной шхуны "Инфлюэнс II", длиной 45 футов и с палубой из тиковой древесины. В настоящий момент она стояла на якоре в облюбованном Торнбергом месте в Чесапикском заливе, вдали от судоходных линий. Установилась мягкая погода. Солнце, которое, казалось, черпало дополнительную силу из своего отражения в воде, явно возвещало о приходе весны. Они сидели напротив друг друга за столом, уставленным сытной пищей. На клетчатой скатерти были выставлены пластмассовые чашечки для винного соуса, кетчупа и горчицы и блюда с картофельным салатом и различными соленьями, здесь же лежали остатки почти дюжины только что поглощенных Хэмом пирожков с начинкой из мэрилендских крабов.
– О японцах трудно судить, – сказал Торнберг более сдержанным тоном. Он выглядел настоящим щеголем в своем сине-белом яхтенном костюме. Благодаря внушительному росту, поджарой фигуре и суровому лицу Торнберг Конрад III несколько походил на Гарри Купера из ковбойских фильмов. – Я с ними повозился не меньше тебя. Не воображай, что ты один такой умный, чтобы разгадать, что они там замышляют. Мои предостережения никогда тебе не помешают.
Торнберг умолк, но и Хэм тоже молчал. Он умел это делать, в отличие от братьев, которые в последнее время проявляли растущую нетерпимость по отношению к отцу. Их контакты с ним почти прекратились. Они видели в нем теперь лишь сварливого эгоистичного старца, несколько подзадержавшегося на этом свете. Хэм же относился к отцу как к своего рода идеальному мужчине, умеющему логически мыслить, точно рассчитывать ходы, генерировать идеи, как к бойцу, владеющему тактикой ведения беспощадной войны, идущей в мире корпораций. В таких вещах Хэм, хотя и придерживался собственных правил, но всегда старался как можно больше походить на него.
– Взять хотя бы для примера наших друзей Юджи Шияна и Наохару Нишицу, – заговорил наконец Торнберг. – Мы исходили из того, что они уравновесят друг друга, в итоге их сила сведется к нулю, и наше дельце будет в шляпе.
"Да уж дельце, – хмыкнул про себя Хэм. – Наше "дельце" должно поставить нынешний японский экономический колосс на колени и тем самым покончить с такими опасными богатыми радикалами, как Наохару Нишицу".
– Да, сэр, – подтвердил он вслух слова отца. Еще с тех пор, как его в девять лет отправили в приготовительную школу, он привык обращаться к отцу вежливым "сэр", и не иначе.
Торнберг, наблюдая, как его сын налег на еду, продолжал:
– Насколько я понимаю, стремительное усиление общества Черного клинка параллельно с поступлением в течение нескольких лет в распоряжение Нишицу фантастических сумм от японской элиты поставили нас перед необходимостью положить этому конец. Ты дал свое согласие. Такое же согласие я получил от президента и от военных. А еще больше им понравилась моя идея покончить с ними с помощью хитроумных ходов, в результате которых они сами уничтожат друг друга.
– Сэр, мы оба знаем, что планировать – это одно, а воевать – совсем другое. Хорошо, что благодаря моему запасному варианту удалось поставить в центр событий Джейсона Яшиду.
– Ты мне, сынок, пилюлю не подслащивай. Кто-то пронюхал, что для внедрения в храм Запретных грез, в этот распроклятый клуб ультраконсерваторов в Токио, мы используем Моравиа. Нам известно, что там собирается головка "Тошин Куро Косай" – общества Черного клинка. Моравиа собирал компромат на Нишицу, чтобы нам было чем подтолкнуть Юджи Шияна к действию. Он также снабжал нас подробностями относительно последних назначений членов общества Черного клинка на руководящие посты в многонациональных корпорациях по всему миру. Ясно, что они переходят в наступление, и нам, несомненно, нужно раздавить их прежде, чем они займут важные позиции. Вот на что замахнулся Моравиа, и тут-то они его прихлопнули.
Губы Торнберга дернулись, будто вид пищи вызвал в нем давно забытый рефлекс.
– Нам, однако, все еще не хватает очевидных доказательств того, что Нишицу связан с ультраконсерваторами, радикальными террористами и обществом Черного клинка, – подытожил он. – А еще нужны дополнительные сведения о планах "Тошин Куро Косай". Они уже сделали очередной ход, попытавшись поступить так же, как и с Моравиа, с единственным человеком, способным пройти по его следам в этот гадюшник, храм Запретных грез.
– Имеется в виду Мэтисон?
– Да, он. Наш человек в министерстве обороны – Шипли – молодец, что завербовал его.
Хэм прикончил остатки индейки и бутерброд с овечьим сыром и принялся сооружать себе второй бутерброд.
– Я хотел бы поговорить о нем, – начал он. – Раз уж противник до него тоже добрался, нам, вероятно, стоит подумать о его замене, чтобы...
– Так не пойдет! – перебил его Торнберг. – Слушай, что я тебе скажу о нашем приятеле Вулфе Мэтисоне. Лучшего детектива на свете не сыскать, уж ты мне поверь. Он сочетает в себе безошибочную интуицию, ненасытную любознательность и бульдожье упрямство, а вкупе это делает его грозой для противника.
– Агент Яшиды уже на месте, – возразил Хэм. – И я вынужден напомнить, сэр, что от Мэтисона мы не получили ничего, кроме какой-то лапши на уши, что, мол, по словам нью-йоркского главмедэксперта, Моравиа изнутри выглядит моложе, чем снаружи. Но даже если медэксперт не врет, для нас это интереса не представляет.
– Ты, сынок, не знаешь Вулфа Мэтисона так, как я. Чтобы оценить его качества, надо видеть его в действии. А я видел. Будь спокоен, у меня весьма веские причины, чтобы остановить выбор на нем... Ну а что еще у тебя есть для меня?
Хэм решил не настаивать на дальнейшем обсуждении, оставшись, однако, при своем мнении, что с Мэтисоном что-то надо решать. Чем больше он обдумывал то, что говорил ему Яшида, тем сильнее склонялся к его точке зрения. Мэтисон – очень опасный тип. Что еще хуже – непредсказуемый. Отец, очевидно, не понимает этого, а вот ему с Яшем виднее.
– Фу ты, чуть не забыл, – воскликнул он, сунув руку в карман и подавая отцу небольшой конверт. – Шеф нью-йоркской полиции Бризард сумел наконец-то разжиться нормальным скрыто снятым фото этой японской деятельницы, так сказать, искусства, которая привлекла внимание Мэтисона как раз перед тем, как его ловко спустили с крыши. По-моему, этот снимок мало что дает.
– Ты кому-либо показывал его, сынок?
– Нет, – отрицательно покачал головой Хэм. – Видишь, печать Бризарда в целости и сохранности.
Торнберг пригляделся к конверту. Конверт, согласно указаниям Хэма, был заклеен липкой лентой на матерчатой основе с печатью начальника полицейского управления Нью-Йорка. Он крякнул и взрезал ленту столовым ножом. Внутри оказалась одна-единственная крупнозернистая черно-белая фотография. Какое-то время Торнберг молча разглядывал лицо молодой женщины на фото, а затем осторожно отложил его.
– Бог ты мой! – воскликнул он, видя, как Хэм расправляется с ростбифом, швейцарским сыром и сандвичем с шинкованной капустой. – У тебя аппетит, как у всего Седьмого флота.
– Это все морской воздух, сэр, – ухмыльнулся Хэм, набивая рот хрустящей чесночной приправой. – Я от него всегда есть хочу.
– Врешь ты все и не краснеешь, – изрек Торнберг, криво улыбнувшись тонкими губами. – Ты всегда жрал, как гренадер. Мать тебя звала гиперактивным ребенком. А я ей всегда говорил, что это вздор, просто, мол, мальчишка жрет, как положено мужику. – Он довольно хмыкнул. – Женщины! Они воображают, будто знают все на свете, и особенно про то, как растить детей. Какая чушь!
Взглянув прищуренными глазами на солнце над Чесапикским заливом, Торнберг ткнул большим пальцем в сторону кормы, где, несмотря на не такую уж и жаркую погоду, беззаботно загорала нагишом стройная молодая блондинка.
– Ну вот, почему я женился на этой? – спросил он риторическим тоном и сам же ответил: – Дети тут вообще никому не нужны. У нее одна функция, заметная любому здоровому мужику, и она выполняет ее что надо.
Он снова хмыкнул, толкая крючковатым пальцем лежащий на столе раскрошившийся пирожок, а затем пригубил немного сока и чуточку кетчупа.
– Еда. Теперь уже мне ничего этого не хочется.
Торнберг Конрад III разменивал уже восьмой десяток, но, как он с гордостью отмечал, это совсем не влияло на его мужскую удаль. Он и вправду внешне совсем не соответствовал своему возрасту и выглядел гораздо моложе.
– Однако же, если бы я захотел, то, наверное, смог бы сделать ребенка и этой, – сказал он и расхохотался, увидев выражение лица сына. – Ты, Хэм, всегда такой правильный. Только глобальные задачи на уме. Прямо идеальный солдат. Мне приятно, что я все еще могу шокировать тебя. Значит, я еще не совсем конченый.
Три года назад Торнберг перебрался в свое обширное поместье в лесах Виргинии. А вскоре после этого встретил Тиффани и женился на ней. "Телка", – про себя обозвал ее Хэм. Он отчетливо помнил, как она сказала своим писклявым глупым голосом: "Привет! Меня зовут Тифф. А вас как?" Теперь она носила имя Тиффани Конрад, и, с точки зрения Хэма, уже одно это было ужасно смешно.
Как-то раз Торнберг, немного перестаравшись с виски "Гленливет" (ничего другого он не пил), признался сыну, что больше всего его удручает тот факт, что он уже не может стоять прямо. "Все равно, – сказал тогда отец сиплым от спиртного голосом, – там, где это больше всего нужно, у меня стоит как надо. Так что кому какое собачье дело, что я слегка гнусь от ветра. Я на своем веку пережил достаточно бурь".
Хэм знал, что это не простое бахвальство, Торнберг сумел одолеть, обойти и одурачить всех своих врагов. "Если для победы что-то нужно, – изрек он однажды, обращаясь к сыну, в буквальном смысле окосев от алкоголя, – то это надо сделать и точка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96