По прибытии он услышал в качестве своеобразного приветствия хриплый крик кукабарры, рыскавшей в поисках пищи. Позднее же, через несколько месяцев, он набрел и на ее кладку – прекрасные ослепительно-белые яйца посреди остатков старого термитника.
Поселок оказался самым что ни на есть заурядным: два магазинчика самообслуживания, мясная лавка, булочная, гостиница "Лайтнинг-риджский привал старателя", пара мотелей, контора местной газеты "Лайтнинг-Риджфлэш", три церквушки, начальная школа. Ну и, конечно же, стрелковый клуб.
Питер Мэтисон жил в неказистом домике вместе с красивой, гибкой, как кошка, темноволосой девушкой с длинными загорелыми ногами, которой едва ли исполнилось двадцать лет.
– Вулф?
– Привет, папа.
Отец протянул сыну руку, как старому приятелю, с которым давно не виделся.
– Ей-богу, я рад тебя видеть.
Вулф не мог разобраться в происходившей в его душе борьбе чувств. Здесь смешались и любовь, и страх, и гнев, и, прежде всего, потребность в признании его совершеннолетия со стороны отца.
Питер Мэтисон никогда не увиливал от трудностей и опасностей, но здесь, в австралийской глубинке, все было для него новым и непривычным. Он остался жив после того, как его ужалил скорпион, хотя и корчился в горячке до тех пор, пока его случайно не обнаружил абориген и не вылечил припарками из трав, снявшими опухоль и жар. Он видел, как размножаются ядовитые пауки, как паучиха плетет коконы для яиц, как потом она становится жертвой своего же собственного прожорливого потомства. Он вынес испытания жгучим солнцем и внезапными наводнениями. Ему даже пришлось убить какого-то отчаянного старателя, попытавшегося украсть припрятанные опалы, в, видимо, это был у него не единичный случай.
Питер Мэтисон был крутым мужчиной, но все равно ему пришлось заново доказывать свой нрав бесшабашным австралийцам. Впрочем, им пришлись по нраву его тягучее техасское произношение и жесткие ковбойские манеры. Они быстро прониклись к нему уважением за то, что он умел постоять за себя в драке, был способен выпить галлон пива и не блевать после этого, за то, что мог трахаться всю ночь напролет. К тому же они были очарованы его, казалось, нескончаемыми рассказами об американских индейцах.
Ну а Питер Мэтисон чувствовал себя по-настоящему хорошо, если говорить честно, лишь в такой вот дружеской мужской компании. Ему требовалось общество таких же, как он, сильных духом мужчин, подобно тому как другим требуется хорошая пища, уютный дом. Он не забывал о своей жене, любил своего единственного сына. Но по-своему, отводя им вполне определенное место в своей жизни.
– Мы с тобой оба становимся старше, но для тебя это означает совсем не то же самое, что для меня, – сказал он Вулфу. – Тебе сейчас этого не понять, но скоро, даже слишком скоро, ты поймешь. В жизни каждого человека непременно наступает печальный день, когда, упав, он не может вскочить на ноги так же резво, как раньше, когда боль от ран и ушибов проходит уже не так быстро, а болезни не отпускают уже до самой смерти.
– Поэтому ты ее себе и завел? – спросил Вулф, показывая пальцем в сторону здоровой, крепко сбитой девушки.
– Отчасти поэтому, – признался отец, улыбнувшись догадливости сына. – Но отчасти еще и потому, что она знает, что через неделю, а может быть, через месяц меня здесь не будет. Ее это не волнует. Она молода, и у нее своя жизнь, которой она слишком занята, чтобы вникать в чужую.
Он оглядел сына.
– Как там мама?
– У нее своя жизнь, – ответил Вулф его же словами, вызвав этим у отца смех.
Позднее, когда наступила короткая и темная австралийская ночь, Вулф спросил его:
– Ты не собираешься вернуться домой?
– Ты что, ради этого сюда и приехал, потратив на дорогу деньги матери? – задал отец встречный вопрос, вертя между пальцами зубочистку из кости какого-то мелкого животного. – Только для того, чтобы спросить меня об этом?
– Я потратил свои собственные деньги, – возразил Вулф. – Мне пришлось поработать как следует, чтобы оплатить проезд.
Питер сунул зубочистку в рот и встал.
– Пойдем, – сказал он. – Хочу тебе кое-что показать.
Они вышли из дому, не сказав девушке, куда отправляются, сели в потрепанный грузовичок, и Питер повел машину сквозь ночную тьму в направлении холмов.
– Моя шахта совсем рядом с холмом Лунатик-Хилл, – пояснил он. – Я купил ее у молодой аборигенки, которая живет сейчас у меня дома. А она получила ее в наследство от человека по кличке Майор, который как-то вечером застрелился по пьянке.
Они вышли из машины, и Питер зажег переносную шахтерскую лампу. Небо совсем потемнело, и лишь некоторые, самые яркие звезды первой величины просвечивали сквозь пелену облаков.
Питер направил луч фонаря вниз.
– Видишь то место, где горная порода треснула? Это называется оползень. Если ты не замечаешь оползней, то и опалов не найдешь.
Они вошли в шахту рядом с оползнем.
– Я назвал шахту "Ничто", – сказал отец.
Пол шахты – глина вперемешку с гравием – круто уходил вниз. Они шли и шли вперед, пока не вышли к чему-то вроде вертикального колодца в скальной породе. Вслед за отцом Вулф спустился на нижний уровень. Впереди ствол шахты расширялся, образуя просторную камеру. Позднее Вулф узнал, что такие камеры по-местному называются бальными залами.
Здесь, на глубине, отец выключил фонарь и зажег свечу. Вулф приметил, что левая стена шахты сложена из разных пород.
– Верхняя часть представляет собой песчаник, – пояснил Питер. – Видишь, как внизу проходит резкая граница между ним и твердой породой из спрессованного кварцита. Мы тут прозвали ее "костоломкой". Вполне подходящее название, – он прочертил пальцем линию. – А ниже начинается то, что мы называем "уровень". Это глинистая порода, и вот в ней-то и находят скопления опалов.
Он порылся в кармане, извлек оттуда какой-то грубо обработанный предмет и передал его Вулфу.
– Покатай-ка его между пальцами.
Покатав камень, Вулф увидел в отсвете свечи потрясающе красивые вспышки. Зеленые, как грудь павлина, ярко-оранжевые, багряно-красные.
Питер следил за лицом сына.
– Видишь, как плотно группируются цвета? Этот опал называется "Цветной Арлекин". Встречается он очень редко. Я специально зажег свечу. При таком освещении цвета более чистые. Сейчас ты видишь его таким же, каким я увидел его здесь, когда откопал.
Он взял опал обратно.
– Это интересная и опасная работа. Нас считают людьми особой породы. И здесь я не отвечаю ни перед кем.
– А закон ты носишь на поясе у бедра? – заметил Вулф, покосившись на кольт в кобуре.
Питер положил руку на плечо сына и крепко сжал.
– Я хочу, чтобы ты все понял. За свою жизнь я никогда ни от чего не бегал. Но цивилизация меня уничтожила бы, и это как пить дать, как то, что я стою здесь рядом с тобой. А в этих диких местах мне сдаваться никак нельзя.
Вулф прожил с отцом шесть месяцев. Из уважения к чувствам сына Питер Мэтисон хотел было тут же распрощаться с девушкой-аборигенкой. Но Вулф запротестовал, и она осталась в доме. Кстати, именно эта девушка, имя которой он так и не научился правильно выговаривать, раскрыла ему глаза на дикую природную красоту яиц птицы кукабарры, спрятанных в гнезде в старом термитнике.
Отец и сын занялись добычей черных опалов. Питер научил Вулфа управляться с новым пневматическим отбойным молотком, и с его помощью они переворошили за месяц такую массу породы, на что в прежние времена ушел бы год. И все равно это была работа, требовавшая огромных физических усилий и, как предупреждал Питер, нередко чреватая опасностями, исходящими со стороны не только горной породы, но и людей. Однако Мэтисоны с честью справились со всеми испытаниями, а Вулф, если говорить конкретно, вышел из них с раздавшимися вширь плечами, налитыми мускулами и с тонким белым шрамом вдоль левой ключицы – какой-то незадачливый грабитель успел пырнуть его, прежде чем сам свалился с разбитой грудной клеткой.
Однажды Вулф обнаружил в своем сапоге скорпиона я принялся подкармливать его, зачарованно наблюдая, как тот охотится, нанося молниеносные удары своим членистым хвостом и вонзая в жертву ядовитое жало. Эта тварь стала для него неким домашним животным, чем-то вроде собаки или кошки, и, казалось, узнавала его, хотя Питер и предупредил, что существо со столь примитивным мозгом ни на что подобное просто не способно. Однако с тех пор у них больше не возникало проблем с ворами.
В поселке у Питера было полным-полно друзей. Эти австралийцы умели хорошо работать и крепко пить. Жили тут и несколько европейцев. В своей основе все они были открытыми, жизнерадостными и смешливыми ребятами, охочими до нехитрых удовольствий, с именами-прозвищами вроде Вертикальный Пэдди, Вилли-Попрыгунчик, Убийственный Джек. Тут между людьми установились подлинно приятельские отношения, которые не так-то просто поддерживать в иной, более цивилизованной обстановке. Они еще не оторвались от земли и были в какой-то – еще не ясной для Вулфа – степени примитивны. Но поскольку ему хотелось жить с ними и он этого желания не скрывал, то они сошлись с ним так же быстро, как и он с ними.
– Это отличные люди, – отозвался о них Питер. – Они будут откровенны с тобой, если только ты не начнешь судить о них по их уголовному прошлому. Вот насчет этого они все очень чувствительны.
Как-то вечером они взяли Вулфа в свою компанию, подпоили и запихнули в комнату, где его уже ждала молодая женщина со светлыми глазами и волосами цвета воронова крыла. Она уже разделась, ее груди подрагивали. Женщина была такой молодой и красивой, что у него возникло щемящее чувство от сознания того, что не пройдет и года, как в этом жестоком мире от ее молодости и красоты ничего не останется.
Пока они занимались любовью, мужчины снаружи громко распевали народные песни, чтобы Вулф и женщина не опасались, что вырывавшиеся у них страстные стоны будут слышны сквозь тонкие перегородки.
Когда он приплелся домой, молодая аборигенка с непроизносимым именем еще не спала. Она поджидала его, зная, наверное, и о том, чем он занимался, и о том, что он притопает голодным. Она приготовила ему поесть, они выбрались наружу и расположились под усыпанным звездами ночным небом. Вулф сидел на ступеньках и молча ел, а девушка, пристроившись рядом, курила, замерев в этой неподвижной созерцательной позе, которая напомнила ему о Белом Луке.
Она рассказала ему, что принадлежит к племени кулинов – одному из древнейших в Австралии, что родилась и жила среди своих сородичей на юго-востоке, но потом ею овладела жажда странствий. Ей нравилось, когда ветер дует в лицо, а солнце светит в глаза. Однако в Лайтнинг-Ридже ей не остается ничего иного, как торговать своим телом. Теперь, разумеется, у нее появились деньги, и нет нужды делать что-то такое, чего ей не хочется. Это потрясающее ощущение.
Он почувствовал, что она ему очень близка, эта представительница чужой для него культуры на другом краю света, по-настоящему примитивная, как и его дед, но, в отличие от Белого Лука, совершенно не пугающая. Он испытал к ней симпатию, понял ее, осознав наконец, почему его с самого начала не коробило ее присутствие в доме отца.
Они разговаривали до тех пор, пока на небе не потускнели звезды и перламутровый свет утренней зари не окрасил вершины гор. Тогда она, поджав под себя ноги, заговорила о солнечных закатах. Из ее рассказа следовало, что ее народ считает закаты временем смерти, ибо именно по косым лучам заходящего солнца умершие кулины поднимаются на небо – обиталище мертвых.
Один раз, по ее словам, она наблюдала это собственными глазами. Ее очень старая бабушка умерла как раз на закате, и она видела, как бабушкин дух вышел из мертвого тела и отправился по лучам заходящего солнца вверх, поднимаясь выше птиц, выше горных вершин и даже выше ветра. И теперь в падающем на нее солнечном свете, в ласкающем ее ветре она чувствует присутствие своей бабушки.
Очарованный ее повествованием, Вулф заснул подле девушки, раскинувшись на ступенях отцовского дома.
Вулф наверняка остался бы с отцом и дольше, но тут его неожиданно "позвали" домой. Это не был вызов в прямом смысле, но он его почувствовал. В то утро он пробудился из-за приснившегося сна. Ему снился круживший высоко в небе ястреб. Он кружил так высоко, что снизу казался крохотной точкой. Ястреб постепенно спускался, минуя один воздушный слой за другим. Он опустился ниже вершин пурпурных гор, а затем еще ниже – в просторную красную долину, через которую из-за сдвига в скальном грунте пролегла трещина. Все ниже опускался ястреб, прямо в подземный мрак, туда, где в каменной пыли, стоя в просачивающейся в шахту воде, трудился Вулф. Встревоженный звуком рассекаемого крыльями воздуха, он глянул в глаза ястребу. И все сразу понял.
С отцом он попрощался на склоне Лайтнинг-Риджа. Солнце в ту австралийскую зиму более яркое, чем когда-либо, обволакивало его своими лучами, как мантией.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96