Они получили в наследство
совершенный мир, существование в котором не требовало никаких усилий. В
каком-то смысле тот удел, который избрали для них нунулийцы, пришелся им
как раз по плечу. Их подталкивали. Давали кое-какую пищу для размышлений.
Но, в основном - работу.
Модьюн уже заметил, что на таких людей производит неотразимое
впечатление все, что кажется справедливым. Вот и сейчас в толпе раздались
крики:
- Точно! Нужно за этим проследить!
Возгласы одобрения слились в общий хор. Человекозвери принялись с
жаром доказывать друг другу, какое это благо - давно забытый принцип
справедливого суда.
Постепенно толпа разбилась на маленькие оживленно спорящие кучки.
Скорее всего, никто и не заметил, как Модьюн подобрался поближе к двери и,
осторожно оглядевшись, выскользнул наружу.
Он быстро шел по коридору. Весть о загадочном аресте друзей не давала
ему покоя. По крайней мере, он сам на свободе и может что-то предпринять.
На что именно - пока не ясно.
"Моя беда в том, что я философ, - подумал он и сам удивился: - Надо
же, я уже считаю это бедой".
Потом какое-то время он продолжал двигаться, как в тумане. Сознание
отключилось. Он шел, машинально ускоряя шаг. Глубокая внутренняя тревога
гнала его все вперед и вперед. Стремительное движение сосредоточило его
внимание на одной мысли.
Модьюн, наконец, окончательно понял: он просто... полюбил этих парней
- конечно, на телесном уровне. И на этом уровне их судьба его беспокоила.
Он побежал. Быстрее. Еще быстрее.
Он мчался вперед, сердце билось все чаще, дыхание стало прерывистым.
Постепенно он заметил, что тревога о судьбе друзей заметно улеглась.
"Понятно, - подумал он, - мои железы увеличились в размерах и теперь
готовы обеспечить мне солидную порцию эмоциональных реакций. Они
выбрасывают в кровь массу гормонов, в том числе и адреналина. Но чтобы
свести на нет эти мощные выбросы, достаточно слегка поработать мышцами -
довольно грустная мысль".
Он пробежал еще немного, и потребность к действию начисто пропала.
К Модьюну вернулось обычное философское мироощущение. Он даже
улыбнулся: надо же, из лучших побуждений чуть не ввязался в историю,
которая не имеет к нему ни малейшего отношения.
Людская злоба не знает границ. Вот старинное правило миролюбца:
никогда не вмешивайся. Избегай ответных движений. Не реагируй. Пусть
противник возьмет верх.
Легкая победа смягчит его. Конечно, иногда такое поведение чревато
некоторыми неудобствами. Но если все же удается уклониться от борьбы - или
хотя бы не слишком увязнуть в ней - то лучше сохранить мир такой ценой.
Даже если кто-то пострадает, все равно, так лучше.
Вновь утвердившись в своей главной истине, Модьюн перешел на шаг.
Он почувствовал, что проголодался, и зашел в первую попавшуюся
столовую.
Когда он сел за стол, утренний спектакль повторился. Облаченные в
форму гиены оцепили все входы в переполненный зал. Потом все тот же
высокий чин почтительно приблизился к нему и протянул какой-то листок.
С виду документ подозрительно напоминал повестку, которую он получил
на Земле. Модьюн сразу же почувствовал, как где-то в основании
позвоночника разгорается сильный жар. Он узнал признак телесной ярости и
поспешно спросил:
- Это что еще такое?
- Вам надлежит предстать перед судом в качестве свидетеля. Четверых
граждан обвиняют в том, что они незаконно провели на борт корабля
неустановленное лицо. Заседание начинается завтра в девять утра, место
указано в повестке.
Не только каждая фраза, произнесенная гиеной - каждое слово стало для
Модьюна целым открытием. В ответ он только охнул; новость сразила его
наповал.
Теперь тайна ареста ясна.
Наверное, шпионы еще на Земле выследили что четверо друзей
встречаются с ним. И, как только Модьюна обнаружили на корабле, -
наверняка, по доносу компьютера, регистрирующего посетителей столовой -
кто-то вычислил, что его появление здесь - дело рук четверых приятелей.
Трудно предугадать заранее, чем закончится такой суд. Однако, ясно,
что нунулийский правитель готовит какую-то западню. Посмотрим, как он
будет действовать; рано или поздно, его коварный замысел выплывет наружу.
Офицер почтительно произнес:
- Мне приказано получить от вас подтверждение, что вы, в соответствии
с предписанием, выступите в суде.
Модьюн колебался. Но что еще ему оставалось делать? Привычная мысль
настойчиво билась в голове: предоставь негодяям полную свободу действий.
Победив без борьбы, они утихомирятся, - подтверждала его жизненная
философия.
Однако он еще не забыл той пламенной речи, которую произнес перед
человекозверьми всего час назад. Вряд ли обвинение будет особенно
серьезным. Скорее всего, оно только часть обширного заговора, который
готовится против него. И все же, он задал главный вопрос:
- Предстоит настоящий суд - с судьей и присяжными?
- Да.
- Вы уверены? - настаивал Модьюн. - Вам понятно, что это значит?
- Судья и двенадцать присяжных рассмотрят показания, а подсудимым
назначат защитника.
Кажется, все в порядке.
- Хорошо, я приду, - согласился Модьюн.
- Благодарю вас. - Офицер полез в карман, извлек еще один сложенный
листок и протянул его Модьюну.
Модьюн недоверчиво смотрел на бумагу.
- А это что? - спросил он.
- Мне сказали: если вы согласитесь дать показания, вам выделят каюту
- ведь вы сами об этом просили утром. Здесь номер каюты и ее
местоположение.
Модьюн с облегчением взял листок. Он как раз думал, где бы
переночевать.
- Передайте, пожалуйста, мою благодарность нунулийскому правителю.
Скажите, что я оценил его любезность.
Как и сообщалось, заседание суда открылось ровно в девять утра.
Первым из свидетелей вызвали Модьюна.

17
Все в зале суда было обставлено в точности так, как изображали
обучающие машины.
Вдоль стены расселись на скамье двенадцать присяжных - все, как один,
гиены. Гиена-судья, облаченный в мантию, восседал в кресле с высокой
спинкой. Свидетельское место, к которому подвели Модьюна, находилось слева
от судьи. За одним из столов по правую руку от судьи расположился
гиена-обвинитель, за другим - гиена защитник. Прямо за ним за специальным
ограждением четверо его подзащитных. Позади них выстроились
гиены-полицейские. Напротив участников процесса, за невысоким барьером,
находились места для публики - несколько десятков рядов.
Вся сцена так походила на безупречно воссозданную декорацию, что речь
обвинителя прозвучала неприятным диссонансом. Он встал и затараторил:
- Имя свидетеля - Модиунн. Свидетель - обезьяна, родом из Африки.
Незаконно проник на корабль при содействии четверых обвиняемых. Состав
преступления: заговор и подрывная деятельность, одним словом, уголовное
преступление, которое должно караться смертной казнью для всех четверых.
Свою речь он произнес, обращаясь к скамье присяжных. Потом повернулся
к защитнику и спросил:
- Что скажет свидетель по поводу тяжкого преступления?
Защитник, даже не потрудившись подняться, изрек:
- Свидетель подтверждает все изложенное вами. Продолжим заседание.
- Возражаю! - завопил Модьюн. Тело его горело с ног до головы. С
некоторым удивлением он заметил, что его трясет.
- Возражение отклоняется, - невозмутимо произнес судья. - Защитник
выступал от лица свидетеля.
- Все равно возражаю! - взревел Модьюн. - Это не суд, а комедия! Если
так пойдет дальше, я откажусь давать показания.
Его честь повернулся к свидетельскому месту. Судя по всему, он был
озадачен, однако тон его по-прежнему оставался весьма любезным.
- В чем же, по вашему мнению, заключается нарушение процедуры?
- Я требую, чтобы вопросы задавали самому свидетелю и чтобы он сам на
них отвечал.
- Но это неслыханно, - запротестовал судья. Защитник знает все
законы. Совершенно очевидно, что его выступление от лица свидетеля защиты
будет более компетентным.
Тут его глаза расширились: вероятно, его осенила новая мысль.
- Ах, да! Ведь вы же из Африки, - сказал он. - Что, такой порядок
принят в африканских судах?
Модьюн глубоко вздохнул. Он был поражен, какое множество
умозаключение необходимо, чтобы добраться до простейших истин, по которым
жило человечество. Ему претила очередная ложь. Нет уж, хватит с него
"африканского" имени и навязанной ему роли обезьяны. Отныне - только
правда.
- Я настаиваю, чтобы суд соблюдал процедуру, установленную человеком.
Воцарилось долгое молчание. Потом судья кивком подозвал обвинителя и
защитника. Они стали шепотом совещаться. Наконец, оба служителя закона
вернулись на свои места. Когда они уселись, судья учтиво обратился ко всем
собравшимся:
- Поскольку показания свидетеля представляются нам важными, мы решили
принять ту несколько примитивную процедуру, к которой он привык у себя на
родине, в Африке.
Потом повернулся к Модьюну и укоризненно произнес:
- Искренне надеюсь, что вы потом извинитесь перед защитником за то
оскорбление, которое нанесли ему публично. Итак, мистер Модиунн, какой
порядок общения с судом вас устроит?
- Правильная процедура... - начал было Модьюн.
- Принятая там, откуда вы родом, - подхватил судья.
- ...давно установленная человеком, - продолжал свою мысль Модьюн, -
такова: обвинитель задает мне относящиеся к делу вопросы - один за другим
- и каждый раз ждет моего ответа.
- Какие именно вопросы? - с любопытством осведомился со своего места
явно озадаченный обвинитель.
- Для начала он должен спросить, как меня зовут.
- Но ведь мы и так знаем, как вас зовут, - с недоумением возразил
судья. Ваше имя указано в повестке.
- Подобные факты должны устанавливаться прямым допросом, - твердо
ответил Модьюн.
Судья засомневался.
- Так мы можем прозаседать целый день.
- А хоть и целую неделю, - парировал Модьюн.
Собравшиеся дружно выдохнули. Его честь, на миг забыв о приличиях,
взвизгнул:
- Исключено!
Потом, взяв себя в руки, обратился к обвинителю:
- Начинайте, сэр.
Гиена-обвинитель вышел вперед. Он явно был не в своей тарелке, но тем
не менее, все же задал основные вопросы:
- Ваше имя? Действительно ли вы обезьяна, родом из Африки? Являетесь
ли вы тем лицом, которое обвиняется в незаконном проникновении на корабль?
Знаете ли вы, в каком преступлении обвиняются подсудимые?
Именно на этот вопрос Модьюн впервые заявил протест, взяв на себя
двойную роль - свидетеля и защитника.

18
- Протестую против подобного вопроса: то, что инкриминируется
подсудимым, не является преступлением. Так записано в законах, которые
установили люди - перед тем, как ушли за барьер и оставили Землю своим
друзьям-человекозверем. - Он повернулся к скамьям, заполненным публикой, и
с жаром продолжал: - В крайнем случае, действия обвиняемых можно
квалифицировать как незначительный проступок. И наказанием за него должен
служить, ну, скажем, домашний арест дня на два-три, никак не больше.
Модьюн еще не исчерпал все доводы, как судья прервал его. Он
настаивал на том, что подсудимые виновны в уголовном преступлении по
статье закона.
- По статье? - переспросил Модьюн.
- Вот именно, по статье.
- Покажите мне статью, - потребовал Модьюн.
Судебный секретарь, человек-гиена ученого вида, одетый в лоснящийся
черный костюм и рубашку с высоким воротничком, принес какую-то книгу. Он
открыл ее на двести девяносто пятой странице и указал на седьмую строку
снизу, начинавшуюся со слов: "...считается тяжким преступлением, за
которое предусмотрены следующие виды наказания: длительное тюремное
заключение с конфискацией имущества или смертная казнь".
- Ну-ка, дайте мне взглянуть, - не выдержал Модьюн.
Секретарь взглядом попросил разрешения у судьи и, получив в ответ
утвердительный кивок, передал книгу.
Модьюн прочитал параграф, потом увидел вкладку, прочитал написанное
на ней, бросил на суд торжествующий взгляд и заявил:
- Это не тот закон, который оставил человек, а никуда не годная
фальшивка, сработанная человекогиенами.
- А я утверждаю, - провозгласил судья, - что закон вполне годен для
отправления правосудия. - Любезности в его голосе явно поубавилось.
- Я считаю, что подсудимых следует признать невиновными - ведь состав
преступления так и не обнаружен, - настаивал Модьюн.
- У меня к вам единственный вопрос, - сказал судья, - будете вы
давать показания или нет?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25