Я резко изменила свою жизнь. Родина Яна стала и моей родиной. Все эти годы я говорила только по-голландски, забыв английский язык. Двадцать пять спокойных и безмятежных лет... Я почти поверила, что ни мне, ни моим детям уже не грозит никакая опасность.
Понадобились считанные минуты, чтобы все мои давние страхи воскресли...
Я высвободила пальцы из холодной руки Аркадия.
– Я не могу. Не проси меня ни о какой помощи. Я не хочу подвергать своих детей опасности.
– Она уже нависла над ними, иначе бы я сюда не пришел.
Аркадий встал и повернулся к догорающему камину. Его движения были нечеловечески быстрыми.
– Двадцать шесть лет подряд я постоянно думал, как мне найти и защитить тебя и Стефана. Ни я, ни Влад не знали, где вы. Я узнал о вашем местонахождении всего несколько месяцев назад. Можно было бы и дальше оберегать вас на расстоянии, ничем себя не выдавая. Но я трезво оцениваю свои силы. За эти годы я многое успел узнать, многому научиться. И все равно мне трудно тягаться с Владом – он гораздо опытнее меня. Я неоднократно пытался уничтожить его, но он всякий раз узнавал о моих замыслах и исчезал. А как часто ему не хватало одного шага, чтобы расправиться со мной!
Аркадий снова посмотрел на меня.
– Я мог бы сегодня пощадить тебя и не нарушать твоего горестного бдения. Но пойми: дальнейшее неведение только увеличивает опасность.
Он смотрел на меня своими карими, с зелеными отблесками глазами, которые я и не надеялась когда-нибудь увидеть вновь. В них было столько душевной муки, что я закусила губу, стараясь не заплакать.
– Мери, ты единственная, кому я могу доверить миссию, которая чрезвычайно важна лично для меня. Обещай, что ты выполнишь то, о чем я попрошу.
Я колебалась.
– Мери, дорогая, – тихо, почти шепотом продолжал Аркадий, – однажды ты уже убила меня. Когда с Владом будет покончено, если я к тому времени не погибну, хватит ли у тебя сил убить меня вторично?
Я в ужасе закрыла лицо руками. Его холодные губы коснулись моей макушки. Я не шевельнулась. Слова, мысли – все исчезло, все, кроме противной дрожи в теле и ощущения неотвратимо надвигающегося зла. Боже, если бы я знала, что мой якобы милосердный поступок ввергнет Аркадия в преисподнюю!
Когда я решилась взглянуть на него, то вскочила, потрясенная доглубины души. Сколько искренней любви было в его взгляде... и сколько невыразимой боли. Я только утром похоронила одного мужа, чтобы поздним вечером встретиться с другим, кого привыкла считать давным-давно погибшим. И ведь он ни единым словом не упрекнул меня за то жуткое и безысходное существование, на которое я его обрекла.
Я протянула к нему руки, коснулась его волос.
– Аркадий, прости меня.
Плача, мы обнялись. Я совершенно не обращала внимания на то, что руки, обнимавшие меня, и губы, целовавшие мой лоб, были мертвенно холодны, а слезы, капавшие мне на волосы, походили на маленькие кусочки льда. Я даже не замечала странной тишины в его груди, где когда-то билось горячее, живое сердце. Я крепко прижималась к Аркадию, думая только о нашем кратком воссоединении.
Он обнимал меня все с той же страстной нежностью, давно забытой мною. О, как он меня обнимал...
Не знаю, сколько длилось наше блаженство. Поддавшись нахлынувшим чувствам, я прижалась губами к его безмолвной груди, потом к плечу, к шее и, наконец, к его устам.
Аркадий быстро отстранился, но я успела почувствовать запах смерти и привкус железа. На его губах и воротнике я увидела темные пятна. Темные, поскольку догорающий камин почти не давал света. Зажги я сейчас лампу, эти пятна оказались бы ярко-красными и, наверное, еще влажными.
Резко вскрикнув, я отпрянула.
Аркадий разомкнул руки. Я провела пальцами по своим губам и почувствовала на них следы крови. Он все понял, и недавняя радость на его лице сменилась безграничным стыдом.
– Уходи! – потребовала я, опустив глаза.
Я не решалась взглянуть на него; я видела только свои пальцы, запачканные кровью неизвестной жертвы.
– Уходи, прошу тебя! Мне страшно даже подумать...
Голос Аркадия оставался тихим и нежным, но я ощутила в нем непривычную мне стальную решимость.
– Тебе придется свыкнуться с этим, Мери. Мне тоже было очень непросто прийти к тебе сегодня. Прости меня. Но прошу, серьезно обдумай все, о чем я тебе рассказал.
Я собралась ему ответить и вдруг увидела, что стою одна. Или нет? Кажется, я успела заметить черную тень, мелькнувшую в направлении окна.
Из внезапно открывшейся рамы пахнуло холодным ветром. Я торопливо закрыла окно, тщательно повернув шпингалет. За стеклом чернели силуэты домов на противоположной стороне улицы. Тускло светили редкие фонари. Моросил холодный дождь. И больше ничего.
В дверь спальни отрывисто постучали. Звук был вполне привычным и никак не вязался с фантасмагорической реальностью, из которой я еще не успела вынырнуть. Если бы не он, я бы принялась себя убеждать, что появление Аркадия мне приснилось. А так я повернулась и пошла к двери.
– Moeder!– послышался голос Брама.
Чувствовалось, что сын устал и чем-то взволнован.
Я открыла дверь. Брам еще не успел переодеться – на нем была рубашка, которую он надевал на похороны отца. Светло-голубые глаза, спрятанные за толстыми стеклами очков, были обведены темными кругами. Светлые, с рыжеватым оттенком, волосы топорщились, как если бы он только что встал с постели. Но у него не было привычки спать одетым. Судя по усталому голосу, Брам, как и я, еще не ложился.
Неужели это тот малыш, которого Ян, рискуя жизнью, вывез из замка? Передо мной стоял хотя и молодой, но вполне взрослый человек. Прямолинейный, напористый, умный, любознательный. Вначале Абрахама привлекала юриспруденция. Он блестяще учился, и ему прочили успешную адвокатскую карьеру. Но, убедившись, что «защита беззащитных» не приносит ожидаемого удовлетворения, он пошел по стопам Яна и стал врачом. Ян очень гордился Брамом, мужу было приятно сознавать, что приемный сын не только перенял от него профессиональные интересы, но даже походил внешне. Я тоже замечала это сходство. Мы с Яном настолько привыкли считать Брама нашим общим сыном, что не хотели шокировать мальчика и рассказывать ему о настоящем отце. От приемного отца Брам унаследовал много привычек, в том числе и обыкновение допоздна засиживаться за работой. Но сегодня я впервые увидела сына настолько уставшим. Хотя, думаю, он был изможден не столько работой, сколько обрушившимся на нас горем.
Глядя на меня, Брам озабоченно нахмурился и взял мою руку в свои ладони. После холодных прикосновений Аркадия мне было очень приятно ощущать тепло живого человека.
– Я услышал крик и решил подняться.
В семье мы общались исключительно по-голландски. Я намеренно не разговаривала с сыновьями на английском, и мой родной язык они учили только в школе. Разумеется, я и сейчас ответила Браму по-голландски, но впервые за много лет осознала, что говорю на иностранном языке.
– Ничего страшною, – ответила я, сделав неудачную попытку улыбнуться. – Просто я наткнулась на мышь. Думаю, бедняжка испугалась гораздо сильнее, чем я.
– Опять эти мыши, – поморщился Брам. – Мне завтра с самого утра нужно будет уйти в больницу. Но я напомню Стефану, чтобы поставил мышеловку.
Произнося эти слова, он неотрывно глядел на меня. В отличие от брата, Брам привык ко всему относиться серьезно. Мелочей для него не существовало.
Я уже набрала в грудь воздуха и приготовилась рассказать сыну всю правду о том, что произошло сегодня вечером, предостеречь его и убедить скрыться, но, глядя на него, я никак не могла решиться начать. До сих пор неведение сохраняло моим детям счастливую жизнь. Неужели теперь оно принесет им потрясения и невзгоды?
Слова угасли внутри меня. От приемного отца Абрахам унаследовал веру в науку и скептическое отношение ко всему сверхъестественному и необъяснимому. Боюсь, он не поверит ни одному моему слову и решит, что у меня помутился рассудок. Но как же тогда я смогу предупредить его? Может, вначале рассказать все Стефану?
Я положила руку поверх его ладони и крепко сжала пальцы. Мой жест лишь усилил настороженность Брама.
– Мама, ты неважно себя чувствуешь?
Нет, я не могла сейчас обрушить на него всю страшную правду. Я должна подготовиться к этому разговору, продумать, как и что говорить. Желая успокоить сына, я изобразила на лице подобие улыбки.
– Может, ты все-таки примешь снотворное? – участливо спросил мой мальчик.
– Нет. Думаю, я сумею заснуть и без него. Иди спать, Брам. Тебе завтра рано вставать.
Он погладил меня по руке и побрел к двери. Я закрыла за ним дверь, после чего тщательно вымыла руки и лицо и даже прополоскала рот. Спать я, естественно, не могла и села писать дневник.
Я все время ощущаю на губах привкус крови. Несколько раз я вытирала их платком, но это не помогает.
Скоро рассвет, а я так и не решила, как преподнесу сыновьям страшную правду.
Зло вновь угрожает моей семье. Я сама чувствую его приближение. Боже, помоги нам!
Глава 4
ДНЕВНИК СТЕФАНА ВАН-ХЕЛЬСИНГА
19 ноября 1871 года
Я одновременно и самый счастливый, и самый несчастный из всех людей.
Я должен, непременно должен все это записать. Возможно, это станет мне своеобразным наказанием, так сказать, епитимьей. Не исключено, что в один прекрасный день кто-то обнаружит мои записи и прочтет их. Что ж, я вполне заслужил такую кару.
Я намерен рассказать о своем грехопадении. По правде говоря, вспоминая о нем, я испытываю не только стыд, но и запретную радость.
Сегодня утром мы похоронили отца. Я был настолько сражен горем (впрочем, не пытаюсь ли я сейчас оправдать свое непростительное поведение?), что на меня махнули рукой. Зато Брам, как всегда, оставался собранным и деятельным. Все заботы о похоронах и о нашей матери легли на его плечи. Характером Брам пошел в нее: основательный, уравновешенный, надежный. Он настолько хорошо умеет владеть собой, что ни разу не заплакал на публике. Мама тоже не позволила себе пролить при чужих людях и слезинки, хотя глаза у нее были красными.
Только я – чувствительный и слабохарактерный – не скрывал своего горя, стоя у свежей отцовской могилы в окружении этих двух живых скал. Холодный утренний ветер трепал мои черные волосы (я единственный брюнет в семье) и в момент остужал горячие слезы, которые смешивались с влажным ноябрьским туманом.
Да, я сильно отличаюсь от родителей и брата. Неудачник, у которого эмоции и страсти постоянно берут верх над разумом. В нашем доме, где все спокойны и рассудительны, никто никогда не понимал моих порывов и метаний. И не только в доме. Я нередко ощущаю себя чужаком и в этом городе, и в маленьком Нидерландском королевстве, где жизнь течет неспешно, а трудолюбивые люди почти поголовно слишком практичны, а потому из всего стремятся извлечь пользу и выгоду.
Желая потрафить отцу, я, как и Брам, пошел по его стопам и стал врачом. Но мое сердце – это сердце поэта.
Герда меня понимает. Она похожа на меня: черноволосая, темноглазая. Я убежден, что мы с нею вылеплены из одного теста. Я почувствовал это еще несколько лет назад, как только впервые увидел ее. Она сидела на полу больничной палаты, поджав колени к груди. Ее волосы были растрепаны, а глаза лихорадочно блестели. Герду не назовешь красавицей, но такие женщины запоминаются. Не в пример типичным голландкам, она худенькая, тонкокостная, с четко обозначенными высокими скулами и глубоко посаженными глазами.
В больнице ее считали обычной сумасшедшей, но Брам сумел разглядеть в ней нечто иное. Я это сразу понял по его лицу, когда он встал у зарешеченной двери палаты, где находилась Герда. В тот день она завладела его сердцем. И моим тоже.
Мальчишкой Брам постоянно таскал домой разную живность: кошек, собак, птиц. У одних была перебита лапа или сломано крыло, другие ослабели от голода. Меня еще тогда поражали его доброта и душевная щедрость. Став взрослым, Брам не изменился, только теперь его заботы были направлены на людей. А Герда, казалось, всем своим видом безмолвно взывала о помощи. Врачи убедили ее отца, что душевная болезнь дочери неизлечима и что ей трудно жить среди нормальных людей. Так Герда оказалась в больнице.
Помню, в тот день Брам повернулся ко мне и как-то очень мягко (обычно во время обходов он бывает весьма сдержан) спросил:
– Тебе не кажется, что у этой девушки есть надежда на выздоровление?
– Определенно есть, – ответил я. – Я в этом не сомневаюсь.
Я заглянул в ее глаза: беспокойные, уставшие, измученные, пугливые, как у дикой лани, и необыкновенно чувственные, и сразу же понял, что встретил родственную душу. Даже не встретил, а распознал.
Герда покорила мое сердце. Вот уже четыре года, как я тайно люблю ее. Тайно. Об этом не знали ни родители, ни тем более мой добросердечный брат, который за полтора года сумел вылечить Герду, сделать ей предложение и жениться на ней. На моих глазах она буквально расцвела, окруженная заботой Брама.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41