Вам сколько теперь лет?
– Не знаю точно, ваше сиятельство, у крестьян возраста так точно не ведутся как у дворян. Думаю, лет восемнадцать, может быть чуть боле.
– Ну, тогда мы с вами почти ровесницы, – развеселилась Лопухина. – У девушек года проходят так быстро!
Врет она все, подумала я, ей никак не меньше двадцати двух лет! Тоже мне ровесница выискалась!
Тут к нам за ширму заглянул Павел Петрович и наш разговор прервался.
– Вот я и свободен! О чем, сударушки, беседуете? – весело спросил он, с удовольствием на нас глядя.
– Я расспрашивала госпожу Крылову о покушении, – улыбнулась царю Лопухина.
Павел согласно кивнул, потом вдруг отстранился от разговора и задумался. Я даже не успевала следить, что происходит у него в голове.
– Да, да, это несомненно, – горячо воскликнул он, видимо отвечая не Лопухиной, а своим мыслям. – Дела государственные требуют от меня неослабного внимания. А у нас в державе пока еще слишком мало порядка. При моем характере мне трудно видеть, что дела идут вкривь и вкось, и что причиною тому небрежность и личные виды моих нерадивых подданных! Я желаю лучше быть ненавидимым за правое дело, чем любимым за дело неправое.
К покушению на меня и словам Лопухиной его тирада не имела никакого касательства, но государям дозволено вслух разговаривать не только с подданными, но и с самим собой.
– Разве хорошо, когда вас будут ненавидеть? – вмешалась в его мысли Лопухина. – Лучше когда все любят!
– Именно этого добивалась одна известная августейшая особа, – быстро ответил он, не называя ту особу по имени, – и почти разрушила нашу вековую государственность. Кругом царят разгильдяйство и небрежение обязанностями. Чиновники думают не о своем долге и служении престолу, а лишь о мздоимстве и личных видах.
Словно опомнившись, он вдруг замолчал и виновато улыбнулся:
– Простите, сударыни, я видно совсем замучил вас государственными суждениями. Думаю, вам, милые дамы, нет нужды слушать ворчание старого императора на нерадивых подданных. Давайте поговорим о вещах, более свойственным молодым женщинам.
Мы обе почтительно смотрели на него, ожидая интересного разговора. Павел Петрович, одобрительно нам улыбался и подумал, что бы такое сказать приятное. Наконец он решил, что более другого нам будет интересно говорить о нарядах и моде.
– У вас красивое платье, – сказал он мне для затравки разговора, впрочем, едва на него взглянув. – Как вам нравится петербургская мода?
– Никак, ваше величество, – ответила я. – Мне еще нигде не случалось бывать, потому я не могу о ней судить.
– Право? Ну, впрочем, вы и не могли ничего видеть, вы же были под арестом. Но когда вы попадете в свет, надеюсь, оцените мои нововведения. Иные осуждают меня за вмешательство в сию деликатную сферу, однако делают это из глупости или по недоумению. Мода, как и все в государстве должна служить общим задачам управления.
– Павел Петрович, мы говорим о моде или государстве? – спросила, лукаво блеснув глазами, Лопухина.
– Простите, милые дамы, я опять взялся за свое, – улыбнулся он. – Что делать, когда управляешь такой огромной империей, да еще и без толковых помощников. Поневоле можешь думать только об одном предмете – благе государства. Ну, полно надо мной смеяться. Хотите, поговорим о мистике?
– Я в этом мало понимаю, – созналась Лопухина. – В приметы еще кое-как верю, а в обычной жизни ничего мистического не замечала.
– Приметы это вздор, глупость трусливых невежд, а вот настоящая мистика существует, причем совсем необъяснимо от науки.
– Я и в науке не понимаю, – засмеялась Анна Петровна. – У нас барышень ей не обучают.
– Может быть это и правильно, – задумчиво сказал царь, – женщинам господь определил другое предназначение и для барышень такие знания могут быть пагубны. – Что это я говорил о мистике?
– Что она существует отдельно от науки, – осмелилась я вмешаться в разговор.
– Да, верно. Хотя наука в восемнадцатом веке и достигла совершенства, познав все тайны вселенной, но мистического начала она еще не постигла. И о мистике я могу вам рассказать историю, случившуюся со мной. Хотите послушать?
– Хотим, Ваше Величество, – в один голос воскликнули мы.
– Тогда слушайте, я расскажу вам, как у меня случилось свидание с моим великим прадедом!
– С Петром Великим? – уточнила Лопухина.
– Именно, – кивнул головой император. – Однажды вечером, – начал он интригующим голосом, – или, пожалуй, уже ночью, я в сопровождении Куракина и двух слуг шел по петербургским улицам. Мы провели вечер у меня во дворце за разговорами и табаком, и вздумали, чтобы освежиться, сделать прогулку инкогнито при лунном освещении. Погода была не холодная, это было в лучшую пору нашей весны. Разговор шел не о религии и не о чем-нибудь серьезном, а, напротив того, был веселого свойства, и Куракин так и сыпал шутками насчет встречных прохожих.
Несколько впереди меня шел слуга, другой шел сзади Куракина, который следовал за мною в нескольких шагах позади. Лунный свет был так ярок, что можно было читать и, следовательно, тени были очень густы. При повороте в одну из улиц я вдруг увидел в глубине подъезда высокую худую фигуру, завернутую в плащ вроде испанского, и в военной, надвинутой на глаза, шляпе.
Этот человек будто ждал кого-то. Только я миновал его, он, не говоря ни слова, вышел и пошел около меня с левой стороны. Несмотря на яркий лунный свет, я не мог разглядеть ни одной черты его лица. Мне казалось, что ноги его, ступая на плиты тротуара, производят странный звук, точно камень ударяется о камень. Я был изумлен, и охватившее меня чувство стало еще сильнее, когда я ощутил ледяной холод в моем левом боку, со стороны незнакомца. Я вздрогнул и, обернувшись к Куракину, сказал:
– Судьба послала нам странного спутника.
– Какого спутника? – не понял он.
– Господина, идущего от меня слева, которого, кажется, можно заметить уже по шуму, им производимому, – объяснил я, удивляясь, как он мог не увидеть такого необычного попутчика.
Куракин в изумлении раскрыл глаза и возразил, что у меня с левой стороны никого нет.
– Как! Ты не видишь человека между мною и домовой стеною? – в растерянности от его рассеянности спросил я.
– Вы идете возле самой стены и физически невозможно, чтобы кто-нибудь был между вами и ею, – твердо заявил он.
Я протянул руку и ощупал ее прохладный камень. Но все-таки незнакомец был тут и шел со мною шаг в шаг, и звуки его шагов, как удары молота, раздавались по тротуару. Я посмотрел на него внимательнее прежнего, и под его шляпой увидел такие блестящие глаза, каких я не встречал никогда, ни прежде, ни после. Они смотрели прямо на меня и производили во мне какое-то чарующее действие.
– Ах! – сказал я Куракину, – я не могу передать тебе, что я чувствую, но только во мне происходит что-то особенное.
Я в ту минуту весь дрожал, но не от страха, а от холода. Я чувствовал, как что-то особенное пронзало все мои члены, и мне казалось, что кровь замерзала в моих жилах. Вдруг из-под плаща, закрывавшего рот таинственного спутника, раздался глухой и грустный голос:
– Павел!
Я был во власти какой-то неведомой силы и машинально отвечал:
– Что вам нужно, сударь?
– Павел! – сказал опять голос, на этот раз как-то сочувственно, но с еще большим оттенком грусти.
Я не мог в ответ вымолвить ни слова. Голос снова назвал меня по имени, и незнакомец остановился. Я чувствовал какую-то внутреннюю потребность сделать то же.
– Павел! Бедный Павел! Бедный Князь!
Я обратился к Куракину, который также остановился и удивленно озирался по сторонам.
– Слышишь? – спросил я его.
– Ничего не слышу, – отвечал тот, – решительно ничего.
Что касается до меня, то этот голос и до сих пор еще раздается в моих ушах. Я сделал усилие над собою и спросил незнакомца, кто он и что ему нужно.
– Кто я? Бедный Павел! Я тот, кто принимает участие в твоей судьбе, и кто хочет, чтобы ты не особенно привязывался к этому миру, потому что ты недолго останешься в нем. Живи по законам справедливости, и конец твой будет спокоен. Бойся укора совести: для благородной души нет более чувствительного наказания.
Он пошел снова, глядя на меня тем же проницательным взором. И если я прежде остановился, когда остановился он, так и теперь я почувствовал необходимость пойти, потому только, что пошел он. Он не говорил, и я не чувствовал особенного желания обратиться к нему с речью. Я шел за ним, потому что он теперь направлял меня. Это продолжилось более часа. Где мы шли, я не знал…
На этом месте рассказа Павел Петрович замолчал и уставился неестественно блестящими глазами в пространство между мной и Анной Петровной. Мы напряженно ждали или конца, или продолжения рассказа. Видно было, что император болезненно переживает когда-то произошедшую с ним историю.
– И что дальше? – не выдержав затянувшегося молчания, дрожащим голосом спросила Лопухина.
Павел Петрович очнулся и, будто вернувшись из прошлого времени в свой кабинет, продолжил:
– Наконец, мы пришли к большой площади между мостом через Неву и зданием Сената. Тот человек пошел прямо к одному как бы заранее отмеченному месту площади, где в то время воздвигался монумент Петру Великому. Я, конечно, следовал за ним и когда он остановился, сделал то же что и он.
– Прощай, Павел, – сказал он, – ты еще увидишь меня опять здесь и кое-где еще.
При этом шляпа его поднялась как бы сама собою, и моим глазам представился орлиный взор, смуглый лоб и строгая улыбка моего прадеда Петра Великого. Когда я пришел в себя от страха и удивления, его уже не было передо мною.
Павел I замолчал, и опять, казалось, забыл о нас. Мы, не осмеливаясь его беспокоить, тихо, не переглядываясь, сидели на своем диване. Наконец он очнулся и заговорил совсем другим, любезным тоном:
– Вот вам и мистическая история. Как, было страшно слушать?
– Но ведь то, что говорил твой… ваш, – поправилась Лопухина, – странный спутник не исполнилось! Он ведь говорил что ты… простите, государь, вы умрете молодым!
– Ты, Анна, хочешь сказать, что я уже не молод? Поверь, сорок пять лет совсем не много. Так что пророчество Петра Великого еще может и свершиться! Кругом меня смута и заговоры. Меня ненавидят великосветские тунеядцы, привыкшие к безделью, праздности и неге, развращенные в предшествующее царствование! Господь дал мне корону и высшую власть, чтобы я спас эту заблудшую страну, и он же спросит с меня за нее! Я никому не могу и не должен доверять!
Лицо его внезапно исказилось, из любезного, даже приятного, стало напряженным и отталкивающим.
– Павел Петрович, – умоляюще проговорила Лопухина, – ради Создателя, успокойтесь, не нужно так переживать, все как-нибудь устроится!
Император слепо на нее взглянул и попытался взять себя в руки, но внутренняя обида, раздражение так его разжигали, что у него от напряжения начали подрагивать губы.
Я пристально смотрела на него, слышала его мысли, и мне казалось, что главная драма этого человека состоит в том, что провидение решило жестоко подшутить и над ним, и над страной, которой он управлял. Не было большей насмешки, чем вручить педанту, аккуратисту, человеку четкому и конкретному, скипетр державы, в которой разгильдяйство и необязательность возводятся едва ли не в ранг национальной гордости.
– Простите, я, кажется, вас совсем расстроил, – виновато сказал он. – Последнее время кавалер из меня стал совсем никудышный. Вы со мной совсем заскучали.
– Напротив, ваше величество, – решилась подать голос я, – мне было слушать вас необычно интересно.
– Право, вы мне льстите, – холодно поблагодарил он. – Есть ли какие новые известия по вашему делу?
Вопроса я не поняла, да и откуда у меня могли быть известия, когда я находилась под арестом. Однако нужно было что-то отвечать, и я сказала:
– Ничего нового по моему делу не прояснилось, но следователь, что вы назначили, дознался до главного.
– Прохоров? – вспомнил он. – Умный и проницательный, я его не забуду. А кто тот молодой человек, что выследил и убил заговорщиков? Он кажется из Преображенцев?
– Поручик Михаил Семенович Воронцов, – напомнила я. – По приказу графа Палена он состоит при мне дозорным.
– Сын Семена Романовича? Посла в Англии? – оживился император. – Рад, что у достойного человека достойный сын. Видно, ему повезло гораздо больше, чем мне!
– Это тот юноша, что пришел с вами? – заинтересованно спросила Лопухина.
– Да, это он, ваше сиятельство, – подтвердила я.
– Тогда он не просто герой, но еще и душка, – нежным голосом сказала она. – Его, право, стоит наградить по заслугам!
– За то, что он герой или за то что, душка? – добродушно рассмеялся Павел.
– Ну вас, право, – отмахнулась Анна Петровна, – он в первую очередь герой! И сразу видно, что добродетелен. Он на меня не осмелился даже поднять глаз!
– Ну полно, полно, – озабочено сказал император, – с вами время летит незаметно, а у меня еще много дел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
– Не знаю точно, ваше сиятельство, у крестьян возраста так точно не ведутся как у дворян. Думаю, лет восемнадцать, может быть чуть боле.
– Ну, тогда мы с вами почти ровесницы, – развеселилась Лопухина. – У девушек года проходят так быстро!
Врет она все, подумала я, ей никак не меньше двадцати двух лет! Тоже мне ровесница выискалась!
Тут к нам за ширму заглянул Павел Петрович и наш разговор прервался.
– Вот я и свободен! О чем, сударушки, беседуете? – весело спросил он, с удовольствием на нас глядя.
– Я расспрашивала госпожу Крылову о покушении, – улыбнулась царю Лопухина.
Павел согласно кивнул, потом вдруг отстранился от разговора и задумался. Я даже не успевала следить, что происходит у него в голове.
– Да, да, это несомненно, – горячо воскликнул он, видимо отвечая не Лопухиной, а своим мыслям. – Дела государственные требуют от меня неослабного внимания. А у нас в державе пока еще слишком мало порядка. При моем характере мне трудно видеть, что дела идут вкривь и вкось, и что причиною тому небрежность и личные виды моих нерадивых подданных! Я желаю лучше быть ненавидимым за правое дело, чем любимым за дело неправое.
К покушению на меня и словам Лопухиной его тирада не имела никакого касательства, но государям дозволено вслух разговаривать не только с подданными, но и с самим собой.
– Разве хорошо, когда вас будут ненавидеть? – вмешалась в его мысли Лопухина. – Лучше когда все любят!
– Именно этого добивалась одна известная августейшая особа, – быстро ответил он, не называя ту особу по имени, – и почти разрушила нашу вековую государственность. Кругом царят разгильдяйство и небрежение обязанностями. Чиновники думают не о своем долге и служении престолу, а лишь о мздоимстве и личных видах.
Словно опомнившись, он вдруг замолчал и виновато улыбнулся:
– Простите, сударыни, я видно совсем замучил вас государственными суждениями. Думаю, вам, милые дамы, нет нужды слушать ворчание старого императора на нерадивых подданных. Давайте поговорим о вещах, более свойственным молодым женщинам.
Мы обе почтительно смотрели на него, ожидая интересного разговора. Павел Петрович, одобрительно нам улыбался и подумал, что бы такое сказать приятное. Наконец он решил, что более другого нам будет интересно говорить о нарядах и моде.
– У вас красивое платье, – сказал он мне для затравки разговора, впрочем, едва на него взглянув. – Как вам нравится петербургская мода?
– Никак, ваше величество, – ответила я. – Мне еще нигде не случалось бывать, потому я не могу о ней судить.
– Право? Ну, впрочем, вы и не могли ничего видеть, вы же были под арестом. Но когда вы попадете в свет, надеюсь, оцените мои нововведения. Иные осуждают меня за вмешательство в сию деликатную сферу, однако делают это из глупости или по недоумению. Мода, как и все в государстве должна служить общим задачам управления.
– Павел Петрович, мы говорим о моде или государстве? – спросила, лукаво блеснув глазами, Лопухина.
– Простите, милые дамы, я опять взялся за свое, – улыбнулся он. – Что делать, когда управляешь такой огромной империей, да еще и без толковых помощников. Поневоле можешь думать только об одном предмете – благе государства. Ну, полно надо мной смеяться. Хотите, поговорим о мистике?
– Я в этом мало понимаю, – созналась Лопухина. – В приметы еще кое-как верю, а в обычной жизни ничего мистического не замечала.
– Приметы это вздор, глупость трусливых невежд, а вот настоящая мистика существует, причем совсем необъяснимо от науки.
– Я и в науке не понимаю, – засмеялась Анна Петровна. – У нас барышень ей не обучают.
– Может быть это и правильно, – задумчиво сказал царь, – женщинам господь определил другое предназначение и для барышень такие знания могут быть пагубны. – Что это я говорил о мистике?
– Что она существует отдельно от науки, – осмелилась я вмешаться в разговор.
– Да, верно. Хотя наука в восемнадцатом веке и достигла совершенства, познав все тайны вселенной, но мистического начала она еще не постигла. И о мистике я могу вам рассказать историю, случившуюся со мной. Хотите послушать?
– Хотим, Ваше Величество, – в один голос воскликнули мы.
– Тогда слушайте, я расскажу вам, как у меня случилось свидание с моим великим прадедом!
– С Петром Великим? – уточнила Лопухина.
– Именно, – кивнул головой император. – Однажды вечером, – начал он интригующим голосом, – или, пожалуй, уже ночью, я в сопровождении Куракина и двух слуг шел по петербургским улицам. Мы провели вечер у меня во дворце за разговорами и табаком, и вздумали, чтобы освежиться, сделать прогулку инкогнито при лунном освещении. Погода была не холодная, это было в лучшую пору нашей весны. Разговор шел не о религии и не о чем-нибудь серьезном, а, напротив того, был веселого свойства, и Куракин так и сыпал шутками насчет встречных прохожих.
Несколько впереди меня шел слуга, другой шел сзади Куракина, который следовал за мною в нескольких шагах позади. Лунный свет был так ярок, что можно было читать и, следовательно, тени были очень густы. При повороте в одну из улиц я вдруг увидел в глубине подъезда высокую худую фигуру, завернутую в плащ вроде испанского, и в военной, надвинутой на глаза, шляпе.
Этот человек будто ждал кого-то. Только я миновал его, он, не говоря ни слова, вышел и пошел около меня с левой стороны. Несмотря на яркий лунный свет, я не мог разглядеть ни одной черты его лица. Мне казалось, что ноги его, ступая на плиты тротуара, производят странный звук, точно камень ударяется о камень. Я был изумлен, и охватившее меня чувство стало еще сильнее, когда я ощутил ледяной холод в моем левом боку, со стороны незнакомца. Я вздрогнул и, обернувшись к Куракину, сказал:
– Судьба послала нам странного спутника.
– Какого спутника? – не понял он.
– Господина, идущего от меня слева, которого, кажется, можно заметить уже по шуму, им производимому, – объяснил я, удивляясь, как он мог не увидеть такого необычного попутчика.
Куракин в изумлении раскрыл глаза и возразил, что у меня с левой стороны никого нет.
– Как! Ты не видишь человека между мною и домовой стеною? – в растерянности от его рассеянности спросил я.
– Вы идете возле самой стены и физически невозможно, чтобы кто-нибудь был между вами и ею, – твердо заявил он.
Я протянул руку и ощупал ее прохладный камень. Но все-таки незнакомец был тут и шел со мною шаг в шаг, и звуки его шагов, как удары молота, раздавались по тротуару. Я посмотрел на него внимательнее прежнего, и под его шляпой увидел такие блестящие глаза, каких я не встречал никогда, ни прежде, ни после. Они смотрели прямо на меня и производили во мне какое-то чарующее действие.
– Ах! – сказал я Куракину, – я не могу передать тебе, что я чувствую, но только во мне происходит что-то особенное.
Я в ту минуту весь дрожал, но не от страха, а от холода. Я чувствовал, как что-то особенное пронзало все мои члены, и мне казалось, что кровь замерзала в моих жилах. Вдруг из-под плаща, закрывавшего рот таинственного спутника, раздался глухой и грустный голос:
– Павел!
Я был во власти какой-то неведомой силы и машинально отвечал:
– Что вам нужно, сударь?
– Павел! – сказал опять голос, на этот раз как-то сочувственно, но с еще большим оттенком грусти.
Я не мог в ответ вымолвить ни слова. Голос снова назвал меня по имени, и незнакомец остановился. Я чувствовал какую-то внутреннюю потребность сделать то же.
– Павел! Бедный Павел! Бедный Князь!
Я обратился к Куракину, который также остановился и удивленно озирался по сторонам.
– Слышишь? – спросил я его.
– Ничего не слышу, – отвечал тот, – решительно ничего.
Что касается до меня, то этот голос и до сих пор еще раздается в моих ушах. Я сделал усилие над собою и спросил незнакомца, кто он и что ему нужно.
– Кто я? Бедный Павел! Я тот, кто принимает участие в твоей судьбе, и кто хочет, чтобы ты не особенно привязывался к этому миру, потому что ты недолго останешься в нем. Живи по законам справедливости, и конец твой будет спокоен. Бойся укора совести: для благородной души нет более чувствительного наказания.
Он пошел снова, глядя на меня тем же проницательным взором. И если я прежде остановился, когда остановился он, так и теперь я почувствовал необходимость пойти, потому только, что пошел он. Он не говорил, и я не чувствовал особенного желания обратиться к нему с речью. Я шел за ним, потому что он теперь направлял меня. Это продолжилось более часа. Где мы шли, я не знал…
На этом месте рассказа Павел Петрович замолчал и уставился неестественно блестящими глазами в пространство между мной и Анной Петровной. Мы напряженно ждали или конца, или продолжения рассказа. Видно было, что император болезненно переживает когда-то произошедшую с ним историю.
– И что дальше? – не выдержав затянувшегося молчания, дрожащим голосом спросила Лопухина.
Павел Петрович очнулся и, будто вернувшись из прошлого времени в свой кабинет, продолжил:
– Наконец, мы пришли к большой площади между мостом через Неву и зданием Сената. Тот человек пошел прямо к одному как бы заранее отмеченному месту площади, где в то время воздвигался монумент Петру Великому. Я, конечно, следовал за ним и когда он остановился, сделал то же что и он.
– Прощай, Павел, – сказал он, – ты еще увидишь меня опять здесь и кое-где еще.
При этом шляпа его поднялась как бы сама собою, и моим глазам представился орлиный взор, смуглый лоб и строгая улыбка моего прадеда Петра Великого. Когда я пришел в себя от страха и удивления, его уже не было передо мною.
Павел I замолчал, и опять, казалось, забыл о нас. Мы, не осмеливаясь его беспокоить, тихо, не переглядываясь, сидели на своем диване. Наконец он очнулся и заговорил совсем другим, любезным тоном:
– Вот вам и мистическая история. Как, было страшно слушать?
– Но ведь то, что говорил твой… ваш, – поправилась Лопухина, – странный спутник не исполнилось! Он ведь говорил что ты… простите, государь, вы умрете молодым!
– Ты, Анна, хочешь сказать, что я уже не молод? Поверь, сорок пять лет совсем не много. Так что пророчество Петра Великого еще может и свершиться! Кругом меня смута и заговоры. Меня ненавидят великосветские тунеядцы, привыкшие к безделью, праздности и неге, развращенные в предшествующее царствование! Господь дал мне корону и высшую власть, чтобы я спас эту заблудшую страну, и он же спросит с меня за нее! Я никому не могу и не должен доверять!
Лицо его внезапно исказилось, из любезного, даже приятного, стало напряженным и отталкивающим.
– Павел Петрович, – умоляюще проговорила Лопухина, – ради Создателя, успокойтесь, не нужно так переживать, все как-нибудь устроится!
Император слепо на нее взглянул и попытался взять себя в руки, но внутренняя обида, раздражение так его разжигали, что у него от напряжения начали подрагивать губы.
Я пристально смотрела на него, слышала его мысли, и мне казалось, что главная драма этого человека состоит в том, что провидение решило жестоко подшутить и над ним, и над страной, которой он управлял. Не было большей насмешки, чем вручить педанту, аккуратисту, человеку четкому и конкретному, скипетр державы, в которой разгильдяйство и необязательность возводятся едва ли не в ранг национальной гордости.
– Простите, я, кажется, вас совсем расстроил, – виновато сказал он. – Последнее время кавалер из меня стал совсем никудышный. Вы со мной совсем заскучали.
– Напротив, ваше величество, – решилась подать голос я, – мне было слушать вас необычно интересно.
– Право, вы мне льстите, – холодно поблагодарил он. – Есть ли какие новые известия по вашему делу?
Вопроса я не поняла, да и откуда у меня могли быть известия, когда я находилась под арестом. Однако нужно было что-то отвечать, и я сказала:
– Ничего нового по моему делу не прояснилось, но следователь, что вы назначили, дознался до главного.
– Прохоров? – вспомнил он. – Умный и проницательный, я его не забуду. А кто тот молодой человек, что выследил и убил заговорщиков? Он кажется из Преображенцев?
– Поручик Михаил Семенович Воронцов, – напомнила я. – По приказу графа Палена он состоит при мне дозорным.
– Сын Семена Романовича? Посла в Англии? – оживился император. – Рад, что у достойного человека достойный сын. Видно, ему повезло гораздо больше, чем мне!
– Это тот юноша, что пришел с вами? – заинтересованно спросила Лопухина.
– Да, это он, ваше сиятельство, – подтвердила я.
– Тогда он не просто герой, но еще и душка, – нежным голосом сказала она. – Его, право, стоит наградить по заслугам!
– За то, что он герой или за то что, душка? – добродушно рассмеялся Павел.
– Ну вас, право, – отмахнулась Анна Петровна, – он в первую очередь герой! И сразу видно, что добродетелен. Он на меня не осмелился даже поднять глаз!
– Ну полно, полно, – озабочено сказал император, – с вами время летит незаметно, а у меня еще много дел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42