– Почему непорядок! – закричал он.
– Прости батюшка, мой грех, недоглядела! – наконец сумела сказать дрожащим голосом старуха. – Все исправлю!
Что за непорядок он обнаружил и что Маланья Никитична собирается исправлять, я не поняла. У нас и до уборки было чисто, а теперь и вовсе не осталось ни соринки.
Гостя ответ удовлетворил, и он немного остыл.
– То-то же! – чуть спокойнее, чем раньше, произнес он. – У меня чтобы ни-ни! Вы кто такие? – почти без паузы спросил он.
– Я служанка, а это при мне арестантка, – ответила Маланья Никитична.
– Арестантка! – взвился он. – Тогда что она здесь делает?! Для арестантов есть другие места кроме императорского дворца!
– Не ведаю, государь-батюшка, – жалостливым голосом заверещала старуха, – мне наказали девку стеречь, я исполняю.
– Кто наказал?! Что наказали?! – опять взорвался гость и яростно топнул ногой. – Кто-нибудь мне объяснит, что здесь происходит?! Что еще за арестанты сидят в Зимнем дворце?!
Толпящаяся за спиной гостя свита не проронила ни слова. Я чувствовала, как все они боятся маленького человека, уже поняла, кто перед нами и со стесненным сердцем ждала, что будет дальше.
– За что ее арестовали? – закричал император на мою старуху.
– Виновата, ваше величество, я ничего не ведаю, мне никто про нее не сказывал! – дрожащим голосом ответила она.
– Кто знает, что это за девка, и что она здесь делает? – обратился царь к своей смущенной свите.
Ответом ему было гробовое молчание. Император от ярости даже подпрыгнул на месте и разразился гневной речью о пользе порядка. Понять его было можно, в одном из императорских дворцов почему-то содержится арестантка, и никто не знает, кто она такая. Наконец Павлу Петровичу надоело ругать своих помощников, и он решил сам во все разобраться. Пошел он самым коротким, но не совсем верным путем, ткнул в меня пальцем и спросил:
– Ты кто такая?
– Алевтинка, барин, – тихо ответила я.
– Какая еще Алевтинка! – заорал он. – Что еще за Алевтинка! Какой я тебе барин! За что тебя, дуру, арестовали?
– Не з-н-а-ю, – заплакала я.
– А кто знает?! – задыхаясь от ярости, задал он вопрос, на который я тем более не смогла ответить.
– Мне не го-во-ри-ли, – сквозь рыдания, ответила я. – Схватили и в-с-е…
– Пален, ты-то сможешь разобраться, за что здесь держат эту дуру? – через плечо спросил он.
– Конечно, государь, – с легким акцентом, ответил ему вежливый и уверенный человек.
– Будь любезен, Петр Алексеевич, сам обо всем распорядись, а потом доложи мне. На этих олухов у меня больше надежды нет! – сердито сказал император и, круто повернувшись на каблуках, вышел из комнаты.
– Господи спаси, кажись, пронесло, – совершенно спокойно сказала Маланья Никитична, будто это не она только что трепетала от страха и почтения. – Помоги-ка мне, Алевтинушка, встать, а то ноги, будь они неладны, совсем не гнутся.
Я помогла старухе подняться с колен. Когда она встала, в сердцах плюнула на пол:
– Принесла же Курносого нелегкая! Во все дырки затычка! Только и слово, что император! Да он покойной матушке-государыне и в подметки не годится!
Я удивилась, услышав здесь, во дворце, такие резкие суждения об императоре и постаралась отвести разговор на более безопасную тему.
– Неужто, это и есть русский царь?
– Царь, будь он неладен! Никому житья не дает! Сама видела, порядок в комнатах у слуг проверяет! Что ему, больше заняться нечем? Шел бы лучше с туркой воевать!
– А что это за Пален, которому, он поручил со мной разобраться?
– Петр Алексеевич? Петербургский военный губернатор. Теперь он самый большой любимец Курносого, он его ныне даже больше самого Кутайсова жалует.
– А кто такой Кутайсов? – задала я старухе очередной отвлекающий от государственной измены вопрос.
– А никто, был пленным турком, Курносый взял его в свои камердинеры, да назло русской знати возвысил да графа. Вот, мол, вам графья да князья, какова ваша цена. Кого, мол, захочу того возвышу и титулом награжу. Сам-то очень нашу русскую знать не любит. Как получил корону, все князья разом забыли о своих титулах. Все вдруг стали просто Иванами Ивановичами, да Петрами Петровичами.
– Да, видно царь-то очень горяч! – сказала я.
– Какой горяч, просто кипяток! А как ты его повеличала-то барином, он аж на месте подпрыгнул! Он еле дождался материной смерти и короны, а какая-то простая девка даже не знает, что он император! Барином его завет! – она дробно засмеялась, отирая с глаз слезы. – Поделом ему!
– Так я же не знала, кто он такой, вижу – большой начальник, на всех криком кричит, а что это сам царь и в голове не держала! – продолжая прежнюю линию поведения, сказала я.
– Пустое, он хоть криклив, но не шибко злопамятен. Иной раз всех так распушит, что пух и перья во все стороны летят. Ну, думают все, отправит в Алексеевский равелин, а он на другой день, глядишь, уже и позабыл, за что ругал. Правда, и такое бывает: под горячую руку в отставку отправит или даже в Сибирь загонит, да о человеке и забудет. За это и не любят Курносого у нас в Петербурге.
– Не нужно, бабушка, так о царе говорить, вдруг кто услышит да донесет, горя не оберешься. Царь-то видать человек вспыльчивый, еще казнить велит! – опасливо предупредила я.
– Да кто нас здесь услышит! – испугалась старуха. – А, в общем-то, твоя правда, Алевтинка, язык не только до Киева доведет, но и до Тобольска. Просто на сердце накипело. После императрицы Екатерины Алексеевны, сынок-то ее и на царя настоящего не похож, скорее на оловянного солдатика. Ну да бог с ним, что нам с тобой, больше поговорить не о чем?
На этом утренний инцидент кончился, и я с тревогой ждала его продолжения. Оно не замедлило случиться. Ближе к обеду к нам на верхний этаж пришел старик в красной ливрее и велел мне идти следом за ним. Мы с ним долго бродили по каким-то коридорам. Наконец, он привел меня в небольшую приемную – пустую комнату, в которой вдоль стен стояло несколько стульев, и велел сесть и ждать.
Сам лакей остался стоять, хотя там никого не было, и к нам за все время ожидания никто не заглядывал, к тому же держался на вытяжку, словно часовой. Со мной он не разговаривал и смотрел в одну точку, будто увидел на стене что-то необычно интересное, но не как не может рассмотреть. Я вела себя согласно придуманному образу наивной деревенской дурочки, испугано крутила головой по сторонам и пугалась каждого шороха.
Примерно спустя час к нам в комнату вошел молодой человек почтительной наружности в идеально сидящем сюртуке. Он в упор не заметил склонившегося в поклоне лакея и поманил меня пальцем. Я послушно встала и вышла за ним все в тот же коридор.
– Иди за мной и не отставай, – приказал он и побежал впереди легкой, но слегка шаркающей походкой.
Подхватив юбку, я понеслась вслед за ним. Теперь мы почему-то возвращались назад. Я узнала коридор, по которому мы недавно проходили с лакеем.
– Ну, что ты еле плетешься? – сердито спросил меня молодой человек, хотя я не отставала от него ни на шаг.
– Виновата, барин, – ответила я, почти упираясь носом ему в спину.
– То-то! – строго сказал он и ввел меня в роскошно обставленную комнату.
Я даже не успела оглядеться, сразу же все внимание устремила на невысокого, подтянутого человека. Он стоял в глубине комнаты и сердито смотрел на моего провожатого. По виду ему было лет пятьдесят пять, он был седой со светлыми холодными глазами.
– Долго еще прикажете ждать? – спросил он.
– Виноват, ваше сиятельство, дурак лакей увел ее в другую сторону, – почтительно склоняясь, ответил тот.
– У вас всегда во всем лакеи виноваты, – жестко сказал старик. – Поди прочь и подожди снаружи! А ты, девушка, – переменив тон со строгого, на равнодушно-ласковый, – подойди сюда.
Я поклонилась и подошла.
– Так вот, значит, ты какая! – сказал он. – Как ты говорила, тебя зовут?
– Алевтинка, барин, – ответила я, досадуя, что мой собеседник думает не по-русски, и я не могу ничего понять.
– Алевтинка?! Алевтинка, суть сермяжная скотинка, – задумчиво сказал он, потом обратился ко мне. – Значит, ты, Алевтинка, не знаешь, за что тебя арестовали?
– Не-а, – ответила я, и для убедительности шмыгнула носом.
– А ведь ты мне врешь! Все-то ты знаешь! – строго произнес он. – И я все про тебя знаю! Лучше сама сознайся, а то под плети пойдешь!
– Так в чем сознаваться-то? – жалобно спросила я, и заплакала. – Ты, барин, меня научи, я все как велишь, сделаю!
Похоже, она полная дура, – подумал он, на мое счастье, по-русски.
– Но за что-то же тебя арестовали?
– А-р-е-с-т-о-в-а-л-и, – сквозь слезы, дрожащими губами, призналась я.
– Вот видишь, – слегка, одними губами, улыбнулся он, – а у нас зря не арестовывают!
Сам же подумал:
«Что за чушь я несу, у нас без дела половина народа по острогам сидит».
– Так если бы мне сказали за что, я бы знала, – заныла я, – а то ведь просто схватили, посадили в карету да увезли. Я даже с мужем проститься не успела!
– В какую еще карету? – удивился он.
– В обнокновоенную, четверней! Нечто мне еще и за карету ответ держать?!
– Что за чудеса, интересно, какому болвану пришло в голову возить простую крестьянку в карете! – в сердцах сказал он. – Ну и что тебе сказали, когда посадили в карету?
– Ничего не сказали, который первый вез, в ночь помер.
Честно говоря, мне было жалко его сиятельство, если я правильно догадалась, графа Палена. Вести Допрос он не умел, вопросы ставил так, что, даже прямо отвечая на них, можно было ему вообще ничего не сказать.
– Кто к ночи помер? – начиная сердиться, спросил он.
– Тот, кто меня арестовал. А как его звать, я не знаю, он мне не назывался, – исключительно из женской жалости дала я ему возможность продвинуться на шажок вперед.
– Понятно, тебя арестовали, и той же ночью твой конвоир умер, – попытался он подытожить достигнутый результат.
Я никак не могла знать значения слова «конвоир» и могла еще полчаса морочить ему голову, выясняя, что это такое, но я проявила благородство и просто подтвердила:
– Ага, заснул и во сне помер.
– Хорошо, будем считать, что я тебе поверил. Тогда непонятно, как ты попала сюда, в Зимний!
– Как попала? Так в карете же! Кони-то не померли, чего им сделается!
– Какие еще кони? – опять потерял нить разговора Пален.
– Те, что везли, какие же еще бывают кони?
– Ты хочешь сказать, что сама села в карету и приехала под арест без конвоира? Нет, это какой-то бред!
– Почему сама, – опять помогла я Палену, – там еще какой-то был.
– Еще один конвоир? – уточнил он.
– Этого я не понимаю, какой он там был, только точно, что не наш, не русский.
– А какой? – с нажимом спросил он.
– Молодой и гладкий, но не то, что тот, который помер, – объяснила я.
Похоже, военному губернатору Санкт-Петербурга, начальнику остзейских губерний, инспектору шести военных инспекций, великому канцлеру Мальтийского ордена, главному директору почт, члену совета и коллегии иностранных дел, приходилось не сладко. С простым народом он разговаривать явно не умел.
– Звали его как, ты знаешь? Чин у него какой-нибудь был? Кто он вообще такой?!
Вопросов он задал так много, что окончательно запутать графа Палена я могла без особых на то усилий, но, блюдя осторожность, не стала доводить его до белого каления и ответила:
– Звали его Иваном Николаевичем, но он тоже заболел.
– И помер? – подсказал он.
– Этого не скажу, когда мы уезжали, был еще живой, но маялся животом.
– Фамилии и чина ты его, конечно, не знаешь?
– Не знаю, – подтвердила я. – Он со мной тоже не разговаривал.
– А почему ты решила, что он не русский?
– Звали его как-то диковинно, каким-то фигель, мигель, тьюдантантом, – охотно объяснила я.
Пален не понял, о чем я говорю, пропустил мои слова мимо ушей, и опять перешел к допросу.
– А с кем вы уехали оттуда, где заболел гладкий Иван Николаевич?
– С Денисом Лександровичем, – охотно ответила я.
– Понятно! А откуда там еще взялся Денис Александрович?! – уже закипая, спросил военный губернатор столицы.
– Как откуда, он с самого начала с нами был.
– А он кто такой, ты, конечно, тоже не знаешь?
– Почему не знаю, знаю. Он военный, – спокойно объяснила я.
– А причем тут военные? – начал было Пален, но сам испугался своего вопроса и спросил по-другому:
– Какой военный? Какой на нем был надет мундир? Это ты надеюсь, запомнила?
– Запомнила, – вежливо ответила я. – Кирасирский.
– Что! – даже подскочил он. – Как это кирасирский? Тебя что, сюда привезли кирасиры?
– Ага, – подтвердила я. – Они. А фамилия его будет Вяземский, – ответила я то, что граф мог и сам узнать без труда.
– Ничего не понимаю, – сказал он, уже не мне, а непонятно кому и негромко окликнул. – Афанасьев!
Тотчас открылась дверь, и в комнату быстро вошел тот же молодой человек почтительной наружности. Теперь он был само послушание, деловитость и преданность.
– Чего изволите, ваше сиятельство?
– Немедленно разыскать кирасира Вяземского. Как ты, сказала, его зовут?
– Денисом Лександровичем, – подсказала я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42