– Эй, Альв! Просыпайся! Да вставай же, кому говорю? Иди к Лейву, он тебя видеть хочет. Видно, опять придумал какую-нибудь пакость, типа недавнего оскопления. Потом опять же на нас всё свалит, дескать, мы посоветовали, как же...
– Ладно, старик, не бурчи.
Проснувшись быстро, как и положено викингу, Альв Кошачий Глаз накинул плащ и, выбравшись из шатра, пошел вслед за лысым слугой. Тот почтительно пропустил викинга вперед и, проводив до шатра молодого хозяина, вернулся обратно к кострам – поискать Истому. Где искать – знал. На стоянках Истома не отходил от пленницы, сторожил, рыскал вокруг, словно голодный волк в поисках доступной добычи, аж похудел весь, извелся. Ну, из-за такого куша стоило похудеть, тем более что не так долго до Итиля осталось, день-два – и покажется стольный хазарский город.
– А мы и не будем сами напрашиваться, – понизив голос, произнес Альв Кошачий Глаз, поудобнее располагаясь на кошме в шатре Лейва. – Больно надо! Подумаешь, какая-то рабыня, словно у нас других нет... – Тут он едва заметно потупился, ибо втихую пользовал всех оставшихся рабынь Лейва.
Правда, красавицами их назвать было нельзя, но уж тут Альв действовал по принципу – на безрыбье и рак рыба. Попробовать же красивую молодую рабыню очень хотелось, это правда. Но нельзя же было ссориться с давним компаньоном Истомой. Именно на него почему-то сильно надеялся Альв, когда вспоминал, зачем они здесь и кто их послал. Следить за молодым бильрестским ярлом Хельги. Вызнать о нем всё. Вот убивать или нет – Кошачий Глаз не помнил, давал ли такой приказ Дирмунд-конунг или нет. Ну, Истома должен знать... Что касается выполнения приказа Дирмунда – тут, к большому удивлению Альва, им удивительно везло. Как утверждал недавно вернувшийся из Булгара Истома, молодой ярл Хельги вместе со своей малой дружиной еще в Альдегьюборге нанялся в караван хазарского купца Вергела – их торгового конкурента, коего они так бездарно пытались задержать, выкрав дочку. Дочке удалось бежать, и, как сильно подозревал Альв, не без помощи кого-то из людей Копытной Лужи. Истома, кстати, думал точно так же и даже заявил, что тайно проводит дознание. Вот, правда, о результатах что-то не докладывал. Таким образом, этот самый Хельги двигался в одну сторону с караваном Лейва – в Итиль. Вот там-то и можно будет последить за ним попристальнее, а пока почему бы и не поразвлечься, тем более что Альв на этот счет уже думал – и кое-что придумал.
– Мы вот что сделаем, Лейв... – Он нагнулся и азартно зашептал что-то в самое ухо Копытной Лужи. Выслушав, тот кивнул и засмеялся. Потом выглянул наружу:
– Эй, Грюм! Да где там тебя носит? Давай живо сюда.
И ни Лейв, ни Альв Кошачий Глаз, ни даже многоопытный Хакон не замечали то, что давно уже должны были заметить, если б были озабочены целостностью каравана больше, нежели потаканием собственным прихотям. Праздное безделье развратило их, на время притупив осторожность и звериную хитрость, которой так славились викинги. Ибо имеющие глаза давно увидели бы дымы близких костров на горизонте и фигуры одиноких всадников, иногда неосторожно показывавшихся на утесах. А по ночам где-то, всё ближе и ближе, позвякивало железо. Что это было? Стремена? Мечи в ножнах? Бряцанье щита о кольчугу? Никто не замечал, не слышал...
Никто, кроме Истомы. Вот уж у кого чувства отнюдь не были утеряны за время сладостного ничегонеделанья, а, наоборот, еще более обострились в связи с необходимостью постоянно стеречь неожиданно свалившуюся на голову рабыню. Уж кто-кто, а Истома примечал всё: и дымы кострищ, и всадников, и подозрительные звуки перед рассветом. Нет, и раньше встречались по берегам кочевые племена, и даже мирно приходили к стоянкам – меняли кобылье молоко на стеклянные бусы. Приходили... Но то были мирные люди, а эти... кто их знает?
Ну вот опять... На противоположном берегу, у самой излучины, вновь замаячил всадник. Подобравшись к воде, Истома отвязал от ладьи лодку-однодеревку.
– Рыба-то на стремнине играет, – сказал он, словно бы сам себе. Схватил весло, погреб...
Пока догреб Истома до того берега, сошло с него сто потов. Упарился: еще бы, река-то широкая, да и весло – не весло, а тьфу, обрубок – попробуй-ка погреби. Еле дождался того момента, когда нос однодеревки ткнулся в прибрежный песок. Чуть вытащив лодку, чтобы не унесло течением, Истома выбрался на заросший осокой берег. Впереди, прямо перед ним, вздымались к самому небу огромные кручи. С самой вершины, густо поросшей елками, спускалась к реке узкая, змеящаяся между кряжами тропинка, щедро усыпанная камнями самых различных размеров и форм. За одним из таких камней притаился человек с натянутым луком. В лисьей мохнатой шапке, в мягких сапогах из козлиной кожи, с кривым мечом у пояса. Темные узкие глаза настороженно зыркали из-под косматых бровей, целясь прямо в спину Истомы. А тот, беспечно насвистывая, возился с лодкой. Подтянул поближе, привязал, вытащил весла, обернулся.
– Салям, Сармак! – кивнул он тому, что таился за камнем.
– Здрав будь и ты, Истома-хакан, – покинул укрытие Сармак – тот самый угрюмый болгарин, что не так давно выручил его с лошадьми. Впрочем, болгарин ли? Нет, печенег! Один из тех, что волками рыскали по степям, неся несчастья хазарам. Пока еще только хазарам...
– Ну что? – Печенег кивнул на левый берег, где были разбиты шатры и суетливо копошились люди.
Истома усмехнулся:
– Где?
– Там, за излучиной, через три поворота. У большого черного камня, где порог.
– У какого камня?
– Да он приметный, с руной «Путь», в виде ползущей змеи. Заметишь.
– Плату принес? – Истома зачем-то оглянулся на тот берег, словно оставшиеся там караванщики могли подслушать беседу, которая велась на языке хазар, схожем с болгарским и языком кочевников-печенегов. В принципе, это был один и тот же язык – тюркский. Кстати, и писали на нем тоже рунами, только, конечно, отличными от северных, норманнских.
Вместо ответа Сармак полез за пазуху.
– Вот. – Он протянул на ладони крупный изумруд, отшлифованный ярким овалом и оправленный в золото. Глаза Истомы алчно зажглись. Не обманул, печенег! Задаток оказался хоть куда. Тем не менее Мозгляк нарочито небрежно замотал изумруд в тряпицу и осведомился насчет остального.
– Остальное – потом. Как сделаешь. Не бойся, не обманем.
Еще раз напомнив предателю про камень с рунами, Сармак исчез за камнями. Где-то рядом раздалось конское ржание.
Дождавшись, когда печенег уйдет, Истома, не удержавшись, развернул тряпицу и долго всматривался в матовый огонь камня. Затем осторожно спрятал самоцвет в пояс и, довольно прищелкнув языком, направился к лодке...
Якимча с рождения был тупым. Некоторые дети почти с колыбели резвы, другие – тихушники, некоторые – плаксы или, наоборот, слишком смешливые, а вот Якимча был тупой. С трудом доходили до него самые простые понятия, родичи рукой махнули – тупой и тупой. Хорошо хоть, боги силенкой не обидели – дали на троих, если не больше. Росту Якимча большого, косая сажень в плечах. Голова, правда, маленькая, сам-то пучеглазый, рот слюнявый, нос вислый, как коровий сосок. В общем, вид как вид, обычный. Родись Якимча где-нибудь среди свободных бондов севера – знатным стал бы берсерком, медведем-воином, впадающим во время битвы в магическое исступление, безмозглым, зато чрезвычайно воинственным и опасным, как для врагов, так и для своих. А если б так случилось, что родился Якимча беком, – стал бы беком-правителем, ничуть не хуже других, это ничего, что ума нету, для правителя-то ум без надобности, многие прекрасно без ума обходились, обходятся и обходиться будут. Да велика ли важность – ум? Как говорят хазары: ум – или он есть, или его нет. Вот последнее – как раз про Якимчу.
Не на далеком Севере родился Якимча, и не в богатом и знатном роде, а то бы и вправду скоро князем стал, звался бы – Якимча Тупой, или нет, советники бы поблагозвучнее прозвище придумали, к примеру – Якимча Неистовый, или, еще лучше, – Якимча Справедливый. Но не повезло Якимче, что поделать. Появился он на свет лет за двадцать до описываемых событий в лесной мерянской семье, из тех, что не имеют ни городов, ни кораблей, ни торговли, а живут в землянках, зарывшись в землю. Тесно, неудобно, да зато тепло. И всё бы и здесь хорошо было, да только, вот беда, соседнее племя постоянно разбоем промышляло; как-то раз и напали. Выглянул Якимча из землянки, посмотреть, что за шум. Тут его дубинкой по башке и огрели. И так-то ума не было, а уж от такого удара... Короче, очнулся Якимча связанным и в беспросветное рабство проданным. И началась его рабская жизнь, к которой, впрочем, Якимча быстро привык и даже находил в ней определенное удовольствие. И, главное дело, ущербным себя не чувствовал. Ум-то – он рабу зачем? За раба всё хозяин решает – что делать, что есть, где и с кем спать. На то он и хозяин, чтобы всё решать. А от раба что нужно? Послушание и работа. Кинет хозяин лепешку заплесневелую – с радостью подними и вкушай благоговейно. И хозяином своим гордись – вона он какой сильный да мудрый. А уж какой уважаемый – все соседи боятся. Зато живи себе с ним, как за каменной стеной, забот-хлопот не зная. Было б хоть сколько-нибудь мозгов – гордился б такой жизнью Якимча. Ну и что, что свободы нет. Зато покормят вовремя, и это есть... учеными словами говоря – уверенность в завтрашнем дне!
Так вот и жил себе Якимча-раб у Хартюма – болгарского кочевого бека, покуда не сложил хозяин-бек буйную свою головушку в одном из набегов. Всё имущество Хартюма перешло к его родственникам, которые, паразиты такие, быстренько всё добро и распродали в Булгаре-городе, пока торговый сезон не закончился. Вот там-то и приобрел Якимчу по сходной цене старый варяг Хакон. И ведь не прогадал – сильного невольника получил, преданного, только что глупого – так ведь это и не плохо совсем. С чем единственно у Якимчи нехорошо было, так это с девками. Незнамо уж как он первую испробовал – кто видал, говорят, страшная была да старая, – а только с тех пор, как видел Якимча красивую девку, шалел, да так, что мог и делов натворить.
В таком случае следовало его по башке посильнее ударить чем под руку попадется, желательно потяжелее, о чем честно и предупредили Хакона при покупке, да тот, похоже, забыл. Впрочем, пока и случая, на Якимчу такое влияние оказывающего, не представлялось. А так, в целом, доволен был Хакон рабом – силен, работящий. А про особую его к женскому полу тягу только Хакон знал, да еще Альв Кошачий Глаз – вместе на рынок ходили. Вот этого-то Якимчу и выпросил Альв у Хакона – кольев нарубить. Хакон, конечно, поворчал, но раба уступил, а зачем Альву колья – не спрашивал, не очень-то это ему знать было интересно. Прихватив с собою глупо улыбающегося невольника, Альв углубился в лес, где Якимча и трудился, не покладая рук, вырубая нужные колья, до тех пор, пока не стемнело. А как только в небе зажглись первые звезды, махнул Альв Якимче – хватит, мол. Подошел ближе, похлопал Якимчу по плечу – хорошо, мол, работал. Якимча умильно затряс головой.
– За работу будешь награжден. – Кошачий Глаз оглянулся по сторонам. – Понял?
Якимча радостно закивал:
– Понял! Две лепешки!
– Нет, не то, – засмеялся Альв. Якимча осклабился еще радостней:
– Три лепешки! Пять! – В подобную щедрость Якимча был не в силах поверить, а больше, чем до пяти, считать не умел. Так и причитал, пуская слюни: – Пять. Пять. Пять лепешек!
– Нет, не лепешки, – покачал головой Альв. Разочарованный Якимча готов был вот-вот заплакать.
– Не лепешки, – заговорщически подмигнув невольнику, продолжал варяг. – Девка! Девку хочешь?
– Девка! – Якимча обрадованно хлопнул в ладоши. – Девка! Якимча хочет.
– Так иди. Я покажу куда. Девка там ничья, так, приблудная... Во-он в той ладейке. Заберешься?
Якимча закивал.
– Девка, правда, в клетке, клетку сломаешь, невелика беда, потом починим. Понял? Ну иди, смотри ладью не перепутай – во-он та, крайняя. Там тебя и ждет девка. Беги!
Якимчу не надо было уговаривать: тряся головой и пуская слюни, он бросился к указанной ладье, словно молодой жеребчик, чуть не сбив на ходу ладейную охрану и гребцов, которых как раз в это время позвали к костру хлебать ушицу. Те и пошли, радостные, не хуже Якимчи, да и слюней у каждого во рту было не меньше. Ушица – она и есть ушица. А если еще и с осетринкой – ух, объеденье!
В середине ладьи, в небольшой клетке, сколоченной лично Истомой, под накинутым покрывалом сидела в полудреме несчастная Ладислава. Исхудавшая, еще больше загоревшая, но от этого ставшая лишь еще красивее, девушка грустно смотрела прямо перед собой и молила богиню Мокошь об избавлении. Так и виделось – на белом коне выезжает на берег прекрасный юноша-витязь – тот самый молодой варяжский ярл. Вытащив из ножен меч, одним ударом разгоняет врагов, по колено в воде идет к ладье, разбивает клетку, берет ее, Ладиславу, на руки и несет, сжимая в крепких объятиях, навстречу неуловимо прекрасному будущему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
– Ладно, старик, не бурчи.
Проснувшись быстро, как и положено викингу, Альв Кошачий Глаз накинул плащ и, выбравшись из шатра, пошел вслед за лысым слугой. Тот почтительно пропустил викинга вперед и, проводив до шатра молодого хозяина, вернулся обратно к кострам – поискать Истому. Где искать – знал. На стоянках Истома не отходил от пленницы, сторожил, рыскал вокруг, словно голодный волк в поисках доступной добычи, аж похудел весь, извелся. Ну, из-за такого куша стоило похудеть, тем более что не так долго до Итиля осталось, день-два – и покажется стольный хазарский город.
– А мы и не будем сами напрашиваться, – понизив голос, произнес Альв Кошачий Глаз, поудобнее располагаясь на кошме в шатре Лейва. – Больно надо! Подумаешь, какая-то рабыня, словно у нас других нет... – Тут он едва заметно потупился, ибо втихую пользовал всех оставшихся рабынь Лейва.
Правда, красавицами их назвать было нельзя, но уж тут Альв действовал по принципу – на безрыбье и рак рыба. Попробовать же красивую молодую рабыню очень хотелось, это правда. Но нельзя же было ссориться с давним компаньоном Истомой. Именно на него почему-то сильно надеялся Альв, когда вспоминал, зачем они здесь и кто их послал. Следить за молодым бильрестским ярлом Хельги. Вызнать о нем всё. Вот убивать или нет – Кошачий Глаз не помнил, давал ли такой приказ Дирмунд-конунг или нет. Ну, Истома должен знать... Что касается выполнения приказа Дирмунда – тут, к большому удивлению Альва, им удивительно везло. Как утверждал недавно вернувшийся из Булгара Истома, молодой ярл Хельги вместе со своей малой дружиной еще в Альдегьюборге нанялся в караван хазарского купца Вергела – их торгового конкурента, коего они так бездарно пытались задержать, выкрав дочку. Дочке удалось бежать, и, как сильно подозревал Альв, не без помощи кого-то из людей Копытной Лужи. Истома, кстати, думал точно так же и даже заявил, что тайно проводит дознание. Вот, правда, о результатах что-то не докладывал. Таким образом, этот самый Хельги двигался в одну сторону с караваном Лейва – в Итиль. Вот там-то и можно будет последить за ним попристальнее, а пока почему бы и не поразвлечься, тем более что Альв на этот счет уже думал – и кое-что придумал.
– Мы вот что сделаем, Лейв... – Он нагнулся и азартно зашептал что-то в самое ухо Копытной Лужи. Выслушав, тот кивнул и засмеялся. Потом выглянул наружу:
– Эй, Грюм! Да где там тебя носит? Давай живо сюда.
И ни Лейв, ни Альв Кошачий Глаз, ни даже многоопытный Хакон не замечали то, что давно уже должны были заметить, если б были озабочены целостностью каравана больше, нежели потаканием собственным прихотям. Праздное безделье развратило их, на время притупив осторожность и звериную хитрость, которой так славились викинги. Ибо имеющие глаза давно увидели бы дымы близких костров на горизонте и фигуры одиноких всадников, иногда неосторожно показывавшихся на утесах. А по ночам где-то, всё ближе и ближе, позвякивало железо. Что это было? Стремена? Мечи в ножнах? Бряцанье щита о кольчугу? Никто не замечал, не слышал...
Никто, кроме Истомы. Вот уж у кого чувства отнюдь не были утеряны за время сладостного ничегонеделанья, а, наоборот, еще более обострились в связи с необходимостью постоянно стеречь неожиданно свалившуюся на голову рабыню. Уж кто-кто, а Истома примечал всё: и дымы кострищ, и всадников, и подозрительные звуки перед рассветом. Нет, и раньше встречались по берегам кочевые племена, и даже мирно приходили к стоянкам – меняли кобылье молоко на стеклянные бусы. Приходили... Но то были мирные люди, а эти... кто их знает?
Ну вот опять... На противоположном берегу, у самой излучины, вновь замаячил всадник. Подобравшись к воде, Истома отвязал от ладьи лодку-однодеревку.
– Рыба-то на стремнине играет, – сказал он, словно бы сам себе. Схватил весло, погреб...
Пока догреб Истома до того берега, сошло с него сто потов. Упарился: еще бы, река-то широкая, да и весло – не весло, а тьфу, обрубок – попробуй-ка погреби. Еле дождался того момента, когда нос однодеревки ткнулся в прибрежный песок. Чуть вытащив лодку, чтобы не унесло течением, Истома выбрался на заросший осокой берег. Впереди, прямо перед ним, вздымались к самому небу огромные кручи. С самой вершины, густо поросшей елками, спускалась к реке узкая, змеящаяся между кряжами тропинка, щедро усыпанная камнями самых различных размеров и форм. За одним из таких камней притаился человек с натянутым луком. В лисьей мохнатой шапке, в мягких сапогах из козлиной кожи, с кривым мечом у пояса. Темные узкие глаза настороженно зыркали из-под косматых бровей, целясь прямо в спину Истомы. А тот, беспечно насвистывая, возился с лодкой. Подтянул поближе, привязал, вытащил весла, обернулся.
– Салям, Сармак! – кивнул он тому, что таился за камнем.
– Здрав будь и ты, Истома-хакан, – покинул укрытие Сармак – тот самый угрюмый болгарин, что не так давно выручил его с лошадьми. Впрочем, болгарин ли? Нет, печенег! Один из тех, что волками рыскали по степям, неся несчастья хазарам. Пока еще только хазарам...
– Ну что? – Печенег кивнул на левый берег, где были разбиты шатры и суетливо копошились люди.
Истома усмехнулся:
– Где?
– Там, за излучиной, через три поворота. У большого черного камня, где порог.
– У какого камня?
– Да он приметный, с руной «Путь», в виде ползущей змеи. Заметишь.
– Плату принес? – Истома зачем-то оглянулся на тот берег, словно оставшиеся там караванщики могли подслушать беседу, которая велась на языке хазар, схожем с болгарским и языком кочевников-печенегов. В принципе, это был один и тот же язык – тюркский. Кстати, и писали на нем тоже рунами, только, конечно, отличными от северных, норманнских.
Вместо ответа Сармак полез за пазуху.
– Вот. – Он протянул на ладони крупный изумруд, отшлифованный ярким овалом и оправленный в золото. Глаза Истомы алчно зажглись. Не обманул, печенег! Задаток оказался хоть куда. Тем не менее Мозгляк нарочито небрежно замотал изумруд в тряпицу и осведомился насчет остального.
– Остальное – потом. Как сделаешь. Не бойся, не обманем.
Еще раз напомнив предателю про камень с рунами, Сармак исчез за камнями. Где-то рядом раздалось конское ржание.
Дождавшись, когда печенег уйдет, Истома, не удержавшись, развернул тряпицу и долго всматривался в матовый огонь камня. Затем осторожно спрятал самоцвет в пояс и, довольно прищелкнув языком, направился к лодке...
Якимча с рождения был тупым. Некоторые дети почти с колыбели резвы, другие – тихушники, некоторые – плаксы или, наоборот, слишком смешливые, а вот Якимча был тупой. С трудом доходили до него самые простые понятия, родичи рукой махнули – тупой и тупой. Хорошо хоть, боги силенкой не обидели – дали на троих, если не больше. Росту Якимча большого, косая сажень в плечах. Голова, правда, маленькая, сам-то пучеглазый, рот слюнявый, нос вислый, как коровий сосок. В общем, вид как вид, обычный. Родись Якимча где-нибудь среди свободных бондов севера – знатным стал бы берсерком, медведем-воином, впадающим во время битвы в магическое исступление, безмозглым, зато чрезвычайно воинственным и опасным, как для врагов, так и для своих. А если б так случилось, что родился Якимча беком, – стал бы беком-правителем, ничуть не хуже других, это ничего, что ума нету, для правителя-то ум без надобности, многие прекрасно без ума обходились, обходятся и обходиться будут. Да велика ли важность – ум? Как говорят хазары: ум – или он есть, или его нет. Вот последнее – как раз про Якимчу.
Не на далеком Севере родился Якимча, и не в богатом и знатном роде, а то бы и вправду скоро князем стал, звался бы – Якимча Тупой, или нет, советники бы поблагозвучнее прозвище придумали, к примеру – Якимча Неистовый, или, еще лучше, – Якимча Справедливый. Но не повезло Якимче, что поделать. Появился он на свет лет за двадцать до описываемых событий в лесной мерянской семье, из тех, что не имеют ни городов, ни кораблей, ни торговли, а живут в землянках, зарывшись в землю. Тесно, неудобно, да зато тепло. И всё бы и здесь хорошо было, да только, вот беда, соседнее племя постоянно разбоем промышляло; как-то раз и напали. Выглянул Якимча из землянки, посмотреть, что за шум. Тут его дубинкой по башке и огрели. И так-то ума не было, а уж от такого удара... Короче, очнулся Якимча связанным и в беспросветное рабство проданным. И началась его рабская жизнь, к которой, впрочем, Якимча быстро привык и даже находил в ней определенное удовольствие. И, главное дело, ущербным себя не чувствовал. Ум-то – он рабу зачем? За раба всё хозяин решает – что делать, что есть, где и с кем спать. На то он и хозяин, чтобы всё решать. А от раба что нужно? Послушание и работа. Кинет хозяин лепешку заплесневелую – с радостью подними и вкушай благоговейно. И хозяином своим гордись – вона он какой сильный да мудрый. А уж какой уважаемый – все соседи боятся. Зато живи себе с ним, как за каменной стеной, забот-хлопот не зная. Было б хоть сколько-нибудь мозгов – гордился б такой жизнью Якимча. Ну и что, что свободы нет. Зато покормят вовремя, и это есть... учеными словами говоря – уверенность в завтрашнем дне!
Так вот и жил себе Якимча-раб у Хартюма – болгарского кочевого бека, покуда не сложил хозяин-бек буйную свою головушку в одном из набегов. Всё имущество Хартюма перешло к его родственникам, которые, паразиты такие, быстренько всё добро и распродали в Булгаре-городе, пока торговый сезон не закончился. Вот там-то и приобрел Якимчу по сходной цене старый варяг Хакон. И ведь не прогадал – сильного невольника получил, преданного, только что глупого – так ведь это и не плохо совсем. С чем единственно у Якимчи нехорошо было, так это с девками. Незнамо уж как он первую испробовал – кто видал, говорят, страшная была да старая, – а только с тех пор, как видел Якимча красивую девку, шалел, да так, что мог и делов натворить.
В таком случае следовало его по башке посильнее ударить чем под руку попадется, желательно потяжелее, о чем честно и предупредили Хакона при покупке, да тот, похоже, забыл. Впрочем, пока и случая, на Якимчу такое влияние оказывающего, не представлялось. А так, в целом, доволен был Хакон рабом – силен, работящий. А про особую его к женскому полу тягу только Хакон знал, да еще Альв Кошачий Глаз – вместе на рынок ходили. Вот этого-то Якимчу и выпросил Альв у Хакона – кольев нарубить. Хакон, конечно, поворчал, но раба уступил, а зачем Альву колья – не спрашивал, не очень-то это ему знать было интересно. Прихватив с собою глупо улыбающегося невольника, Альв углубился в лес, где Якимча и трудился, не покладая рук, вырубая нужные колья, до тех пор, пока не стемнело. А как только в небе зажглись первые звезды, махнул Альв Якимче – хватит, мол. Подошел ближе, похлопал Якимчу по плечу – хорошо, мол, работал. Якимча умильно затряс головой.
– За работу будешь награжден. – Кошачий Глаз оглянулся по сторонам. – Понял?
Якимча радостно закивал:
– Понял! Две лепешки!
– Нет, не то, – засмеялся Альв. Якимча осклабился еще радостней:
– Три лепешки! Пять! – В подобную щедрость Якимча был не в силах поверить, а больше, чем до пяти, считать не умел. Так и причитал, пуская слюни: – Пять. Пять. Пять лепешек!
– Нет, не лепешки, – покачал головой Альв. Разочарованный Якимча готов был вот-вот заплакать.
– Не лепешки, – заговорщически подмигнув невольнику, продолжал варяг. – Девка! Девку хочешь?
– Девка! – Якимча обрадованно хлопнул в ладоши. – Девка! Якимча хочет.
– Так иди. Я покажу куда. Девка там ничья, так, приблудная... Во-он в той ладейке. Заберешься?
Якимча закивал.
– Девка, правда, в клетке, клетку сломаешь, невелика беда, потом починим. Понял? Ну иди, смотри ладью не перепутай – во-он та, крайняя. Там тебя и ждет девка. Беги!
Якимчу не надо было уговаривать: тряся головой и пуская слюни, он бросился к указанной ладье, словно молодой жеребчик, чуть не сбив на ходу ладейную охрану и гребцов, которых как раз в это время позвали к костру хлебать ушицу. Те и пошли, радостные, не хуже Якимчи, да и слюней у каждого во рту было не меньше. Ушица – она и есть ушица. А если еще и с осетринкой – ух, объеденье!
В середине ладьи, в небольшой клетке, сколоченной лично Истомой, под накинутым покрывалом сидела в полудреме несчастная Ладислава. Исхудавшая, еще больше загоревшая, но от этого ставшая лишь еще красивее, девушка грустно смотрела прямо перед собой и молила богиню Мокошь об избавлении. Так и виделось – на белом коне выезжает на берег прекрасный юноша-витязь – тот самый молодой варяжский ярл. Вытащив из ножен меч, одним ударом разгоняет врагов, по колено в воде идет к ладье, разбивает клетку, берет ее, Ладиславу, на руки и несет, сжимая в крепких объятиях, навстречу неуловимо прекрасному будущему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41