Но он стал спорить. Вот дурак! Мантлинг, как поживаете?
Мантлинг сердечно приветствовал его. Затем Мантлинг начал знакомить Г. М. с присутствующими, и Мерривейлу пришлось вперевалку ковылять от гостя к гостю, что заняло немало времени. Когда он пожимал своим ластом руку Терлейна, на его будто топором срубленном лице мелькнуло некое подобие улыбки.
– А я о вас слышал. Черт меня побери, приятно познакомиться! Мне о вас Джимми Беннет рассказывал – тот, который попал в заварушку в прошлом году. У меня есть ваша книга. Неплохо пишете… Кстати, Мантлинг, в тот день, когда вы заглянули ко мне в контору, мне попалась статья о вас. В ней было написано, что вы были в Северной Родезии. Вы мне об этом не рассказывали.
Мантлинг оживился.
– Убил там слона, – самодовольно сказал он, – точнее, двух. В прошлом году. Я туда больше не поеду. От Южной Африки уже ничего не осталось. Страна вычищена до самого бельгийского Конго. Они организовывают охотничьи заповедники – представляете! Как будто туда за фазанами ездят! В национальных парках львы шляются у машин и обнюхивают колеса, словно собаки. Смех! Подавайте мне Южную Америку, вот что я вам скажу. Подайте мне Южную Америку…
– И южноамериканские яды, – сказала Изабелла таким тоном, каким обычно говорят об изысканных блюдах. Ее и без того неживые глаза вовсе остановились. – Не уходи от разговора, Алан. Вы, сэр Генри, сыщик. Я слышала о вас.
Г. М. посмотрел на нее, мигнул, вслед за головой медленно развернул к ней неуклюжий корпус. Выражение его лица не изменилось.
– Очень интересно, мэм. Когда со мной разговаривают таким образом, жди вопросов. Я прав?
– Да, я хочу задать вам несколько вопросов… Алан, налей сэру Генри стаканчик хереса. – Кисти ее сплетенных рук напряглись. – Говорят, с вами небезопасно иметь дело, и вы меня немного пугаете. Поэтому я хочу задать свои вопросы до того, как вы начнете задавать свои. Мой племянник рассказывал вам о «вдовьей комнате»?
– Ну… Почти не рассказывал. – Г. М., казалось, докучала какая-то невидимая муха. – Но он сообщил достаточно для того, чтобы зацепить мое любопытство, черт бы его побрал. Он явился ко мне со своей историей как раз тогда, когда у меня было невпроворот работы. Вот именно. Я занимался делом Хартли – вы, наверное, слышали о нем: пистолет в чаше для пунша. Да, у Мастерса прибавилось проблем, когда я его обнаружил. Ну, он обрисовал мне суть дела, и старой ищейке этого, естественно, оказалось достаточно, чтобы сорваться с места и примчаться сюда, поглядеть, в чем дело. Но известно мне немного. Пока немного.
Не теряя времени, Изабелла задала следующий вопрос:
– Я хочу знать, есть ли, по вашему мнению, во «вдовьей комнате» что-нибудь представляющее опасность?
– Как вам сказать… – Г. М. потер лысую голову. – Вы имеете в виду опасность из прошлого? Отравленная ловушка или игла? Нет, мэм, по-моему, ничего такого в той комнате нет.
С той стороны комнаты, где находился Мантлинг, послышалось довольное ворчание. Терлейн успел заметить, что бледная тень удовлетворения мелькнула и на лице женщины; но она продолжила расспросы с мягкой настойчивостью, от которой не было защиты. Она даже шею вперед вытянула.
– Но вы, конечно, не будете отрицать, – сказала она, – что четыре человека, оставшиеся одни в той комнате, умерли насильственной смертью, и причины ее мы не знаем.
– Забавно, – задумчиво протянул Г. М. Его маленькие острые глазки впились в Изабеллу. – В вашем последнем предложении одно слово интересует меня больше остальных. «Одни». Вот ключевое слово! В нем вся соль, и, черт меня побери, я хочу доискаться, в чем тут дело. Если принять за факт, что они действительно умерли насильственной смертью, почему каждый из них умер именно в тот момент, когда остался один? Иными словами, была ли комната менее опасной, если в ней в течение более чем двух часов находилось, скажем, трое или четверо человек?
– Я могу ответить, – вмешался Мантлинг. – Если в комнате находилось больше одного человека, она была безопасней воскресной школы. Факт! Это было проверено еще моим дедом. Дед с французиком – с тем самым, который умер в той комнате, – провели там много часов. И ничего не случилось. Но вот лягушатник остался в комнате один, и… немного времени прошло, и он сыграл в ящик.
– Понятно, – безразлично сказал Г. М., который будто и не ожидал иного поворота событий, и тем же тоном добавил: – Кстати, мэм, вы, случайно, не знаете, как звали того француза?
– Француза?
– Да. Как звали француза, приехавшего к лорду Мантлингу по делу и умершего во «вдовьей комнате»?
В первый раз выражение ее водянистых глаз изменилось; она сощурилась, и выглядело это странно, будто у нее совсем не было век.
– Не знаю. Правда, не знаю. Может, Гай помнит. Это важно?
– Видите ли, он ведь там умер, – расплывчато объяснил Г. М. – Так, что у нас дальше?.. Ах да. Мантлинг, вы вроде говорили мне, что сегодня среди гостей будет еще один француз – а?
– А, вы имеете в виду Равеля, – сказал Мантлинг. – Да, а что? Равель, по-моему, приличный парень. Когда я первый раз его увидел, я удивился: француз – и блондин… Бренди хотите? – Он отвернулся к стене, под прикрытием своей широкой спины нацедил почти полный стакан. Протянул его Мерривейлу и, с любопытством глядя на него, повторил: – А что?
– Да нет, это я так, из любопытства. Кстати, а он не предлагал вам продать ему что-либо из мебели в той комнате?
Взгляд Мантлинга остановился.
– Как вы догадались? – Он был потрясен. – Ловко, черт меня возьми! Ловко… верно, Джордж? Я имею в виду, не каждый бы смог догадаться о подобной вещи через пять минут после прихода. Да, действительно, он хотел купить кое-что.
– Понятно. Я просто размышлял. Какую-то конкретную вещь?
– Н-нет, не совсем. Он сказал, что просто посмотрит, что там есть, и, может быть, я захочу что-нибудь продать… Погодите-ка! Кажется, он упоминал стол… или кресло? В общем, что-то он упоминал.
– Лучше было бы, – сухо сказала Изабелла, – продать их Музею мадам Тюссо.
Теперь ее голос скреб слух, как наждачная бумага. Один Г. М. остался невозмутимым. Он сидел, облокотившись о стол, скрестив руки на своем необъятном брюхе, и равномерно – раз в секунду – моргал.
– Ага. Я об этом тоже думал, мэм. Кстати, в Музее мадам Тюссо имеется настоящий гильотинный нож… Но оставим это на время… Мэм, я хочу задать вам вопрос о вашей племяннице… Джудит, верно? Как вы считаете, почему ей не позволили присутствовать на сегодняшнем представлении?
Изабелла кивнула, и на ее лице мелькнуло удовлетворение, пробившееся даже несмотря на ее всегдашнюю сдержанность.
– Умно придумано. Я думаю, вы догадываетесь, почему ее нет сегодня здесь. Я скажу вам то, что мой племянник никогда бы не сказал – не хватило бы мужества. Она не была допущена потому, что, возможно, рассказала бы все своему жениху, доктору Арнольду.
– Я слышал о нем, – проворчал Г. М. и с мрачным видом кивнул. – Врач-психиатр? Так я и думал. Ну? И что из этого?
Мантлинг посерел – только очки поблескивали. Нежданная помощь пришла со стороны молчавшего доселе Бендера. Он что-то невнятно пробормотал и суетливо бросился к Изабелле Бриксгем, будто пытаясь остановить ее; Г. М. не торопясь поднял свою большую руку и без спешки и напряжения ухватил Бендера за левый отворот пиджака, пригвоздив его к месту.
– Полегче, сынок, – спокойно сказал Г. М. – Смотри, куда идешь. Еще немного, и ты споткнулся бы о тот шнур от лампы и влетел прямехонько в книжный шкаф… Итак, мэм? Что бы изменилось, если бы о сегодняшнем действе узнал доктор Арнольд?
– Он бы предотвратил то, что не сумела предотвратить даже полиция. Возможно, он пошел бы на крайние меры. А мы не можем допустить скандала. – Изабелла подбирала слова с тщанием женщины, ищущей спелое яблоко в большой корзине с фруктами. Она улыбнулась. – Понимаете, кажется, кто-то из обитателей этого дома – сумасшедший.
Самым противным было то, что ее голос ни разу не сбился с ровного, приятного тона. Возникла долгая липкая пауза, а затем разразился гром.
– Ложь, бессовестная ложь ! – заревел Мантлинг.
– Выслушайте меня, пожалуйста, – тем же полуофициальным тоном продолжила его тетка. – А ты, Алан, будь добр, не мешай мне говорить. Я понимаю, что заявлять в полицию из-за собаки и попугая – глупо. Никто не воспримет всерьез заявление, касающееся простых домашних любимцев. – Она глубоко вздохнула. – Неделю назад кто-то задушил моего попугая. Ему свернули шею. Бедного Билли задушили; это звучит абсурдно, не правда ли? Вы, мужчины, не любите попугаев. Но вы же любите собак? У Джудит был фокстерьер. Лично мне он не нравился, но он был… тихим существом, и он не путался под ногами. Он исчез. Джудит решила, что он убежал и потерялся; она до сих пор так думает. Я обнаружила его в мусорном ведре – не стану описывать, в каком виде. Видимо, его били каким-то острым тяжелым орудием.
Изабелла помялась, будто пытаясь заглушить неконтролируемую дрожь в коленях. К ней со стулом в руках и нарочито избегая лампового шнура направился Бендер. Где-то на полдороге он метнул косой взгляд в сторону Г. М. Изабелла раздраженно сказала:
– Со мной все нормально. Все хорошо. – Но вдруг посреди фразы она (неслыханное дело!) неожиданно закашлялась и побледнела. – Пожалуйста, оставьте меня в покое, – продолжила она, выдергивая запястье из руки Бендера. – Я отлично себя чувствую, и я еще не все сказала. Если бы Алан хотел быть с вами честным, он бы упомянул о наследственном недуге. Он бы сказал, что Чарльз Бриксгем – тот, что привез жену из Франции и умер во «Вдовьей комнате» в 1803-м, – сошел с ума задолго до своей смерти. Сейчас бы его назвали социально опасным сумасшедшим. Он потерял рассудок при ужасных обстоятельствах. Алан должен был рассказать при каких. Не важно. Теперь это сделает Гай.
Она деревянным жестом подняла обе руки. Затем их будто покинула жесткость, и они безвольно упали на колени.
– Это не просто мои подозрения. Говорю вам: болезнь нашла очередную жертву. Вы можете отмахнуться от задушенного попугая. Вы можете отмахнуться даже от искромсанной на куски собаки. Я не могу. Поэтому я говорю вам: сегодня вы предоставите безумцу исключительную возможность для охоты за… дичью покрупнее.
– Предоставим возможность, – повторил Г. М. – Каким образом?
– Не знаю, – ответила Изабелла. – И именно поэтому мне так страшно.
Все молчали. Тишину нарушали только тяжелое дыхание Мантлинга да позвякивание стекла в серванте. Скосив глаза на звук, Терлейн заметил большую, покрытую веснушками и рыжим волосом руку, облапившую горлышко бутылки. Изабелла встала.
– Ральф, дайте руку, – обратилась она к Бендеру и с холодной, почти неприятной вежливостью добавила: – У меня нет никакого желания изображать из себя каркающую ворону, сэр Генри. Но я вас предупредила. Жду вас в гостиной.
Как только за ними закрылась дверь, Г. М. с недовольным шипением вылез из-за стола, переваливаясь, добрался до противоположной стены комнаты и дернул за шнур звонка. Через полминуты он уже давал указания Шортеру:
– Позовите сюда Гая Бриксгема и француза по имени Равель. Предупредите, что их ждут немедленно. Скорее. – Затем он повернулся и подмигнул Мантлингу: – Темное дело, сынок. Очень темное. Почему вы умолчали о попугае и собаке?
Когда Мантлинг заговорил, Терлейн подумал, что как-то слышал подобные звуки – так звучит пробитый барабан.
– Но я ничего не знал о Фитце, черт бы его побрал, – сказал он бесцветным, вызывающим жалость голосом и махнул рукой. – Бедняга Фитц! Господи боже, это просто ужасно. Я имею в виду старуху Изабеллу. Как вы думаете, она в своем?..
– Ну, она явно уверена, что кто-то не в своем. Вы что-нибудь об этом знаете?
– Чушь. Полная чушь. Можете мне поверить! Я только сегодня услышал о собаке. А насчет попугая… – Он выпятил подбородок. – Я даже рад, что ему свернули шею. Больше мне нечего сказать. Отвратительные твари. Вы когда-нибудь замечали, какие у них глаза? Как у змеи, нечеловеческие. Попробуйте их отогнать рукой – останетесь без пальца… Погодите-ка! Не поймите меня превратно. Я птицу и пальцем не тронул. Я ее не убивал.
– Понятно. А вы знаете, кто это сделал?
– Нет. Слуги, вероятно. Они недолюбливают Изабеллу и попугая тоже терпеть не могли. Он орал так, что зубы сводило. Обычно его клетка висела в столовой. Завидев кого-нибудь, он скрипел: «А вот и ты, а вот и ты» – и хохотал, как полоумный. – Он осекся, покраснев, но, увидев, как открылась дверь, заторопился: – Гай! Гай! Она рассказала тебе? Кто-то убил Фитца и спрятал в мусорном ведре. По крайней мере, так утверждает Изабелла.
В комнату вошли двое. Первый, тот, к которому обращался Мантлинг, остановился возле двери. Это был небольшого роста мужчина с острым лицом и приятной улыбкой. На нем были – и в помещении это смотрелось странно – темные очки. У него был высокий костистый лоб и такие же, как у брата, волосы – жесткие рыжие кольца. Несмотря на то что он был лет на шесть младше Мантлинга, его лицо покрывала сеть мелких морщин, особенно заметных на впалых щеках и вокруг улыбчивого рта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Мантлинг сердечно приветствовал его. Затем Мантлинг начал знакомить Г. М. с присутствующими, и Мерривейлу пришлось вперевалку ковылять от гостя к гостю, что заняло немало времени. Когда он пожимал своим ластом руку Терлейна, на его будто топором срубленном лице мелькнуло некое подобие улыбки.
– А я о вас слышал. Черт меня побери, приятно познакомиться! Мне о вас Джимми Беннет рассказывал – тот, который попал в заварушку в прошлом году. У меня есть ваша книга. Неплохо пишете… Кстати, Мантлинг, в тот день, когда вы заглянули ко мне в контору, мне попалась статья о вас. В ней было написано, что вы были в Северной Родезии. Вы мне об этом не рассказывали.
Мантлинг оживился.
– Убил там слона, – самодовольно сказал он, – точнее, двух. В прошлом году. Я туда больше не поеду. От Южной Африки уже ничего не осталось. Страна вычищена до самого бельгийского Конго. Они организовывают охотничьи заповедники – представляете! Как будто туда за фазанами ездят! В национальных парках львы шляются у машин и обнюхивают колеса, словно собаки. Смех! Подавайте мне Южную Америку, вот что я вам скажу. Подайте мне Южную Америку…
– И южноамериканские яды, – сказала Изабелла таким тоном, каким обычно говорят об изысканных блюдах. Ее и без того неживые глаза вовсе остановились. – Не уходи от разговора, Алан. Вы, сэр Генри, сыщик. Я слышала о вас.
Г. М. посмотрел на нее, мигнул, вслед за головой медленно развернул к ней неуклюжий корпус. Выражение его лица не изменилось.
– Очень интересно, мэм. Когда со мной разговаривают таким образом, жди вопросов. Я прав?
– Да, я хочу задать вам несколько вопросов… Алан, налей сэру Генри стаканчик хереса. – Кисти ее сплетенных рук напряглись. – Говорят, с вами небезопасно иметь дело, и вы меня немного пугаете. Поэтому я хочу задать свои вопросы до того, как вы начнете задавать свои. Мой племянник рассказывал вам о «вдовьей комнате»?
– Ну… Почти не рассказывал. – Г. М., казалось, докучала какая-то невидимая муха. – Но он сообщил достаточно для того, чтобы зацепить мое любопытство, черт бы его побрал. Он явился ко мне со своей историей как раз тогда, когда у меня было невпроворот работы. Вот именно. Я занимался делом Хартли – вы, наверное, слышали о нем: пистолет в чаше для пунша. Да, у Мастерса прибавилось проблем, когда я его обнаружил. Ну, он обрисовал мне суть дела, и старой ищейке этого, естественно, оказалось достаточно, чтобы сорваться с места и примчаться сюда, поглядеть, в чем дело. Но известно мне немного. Пока немного.
Не теряя времени, Изабелла задала следующий вопрос:
– Я хочу знать, есть ли, по вашему мнению, во «вдовьей комнате» что-нибудь представляющее опасность?
– Как вам сказать… – Г. М. потер лысую голову. – Вы имеете в виду опасность из прошлого? Отравленная ловушка или игла? Нет, мэм, по-моему, ничего такого в той комнате нет.
С той стороны комнаты, где находился Мантлинг, послышалось довольное ворчание. Терлейн успел заметить, что бледная тень удовлетворения мелькнула и на лице женщины; но она продолжила расспросы с мягкой настойчивостью, от которой не было защиты. Она даже шею вперед вытянула.
– Но вы, конечно, не будете отрицать, – сказала она, – что четыре человека, оставшиеся одни в той комнате, умерли насильственной смертью, и причины ее мы не знаем.
– Забавно, – задумчиво протянул Г. М. Его маленькие острые глазки впились в Изабеллу. – В вашем последнем предложении одно слово интересует меня больше остальных. «Одни». Вот ключевое слово! В нем вся соль, и, черт меня побери, я хочу доискаться, в чем тут дело. Если принять за факт, что они действительно умерли насильственной смертью, почему каждый из них умер именно в тот момент, когда остался один? Иными словами, была ли комната менее опасной, если в ней в течение более чем двух часов находилось, скажем, трое или четверо человек?
– Я могу ответить, – вмешался Мантлинг. – Если в комнате находилось больше одного человека, она была безопасней воскресной школы. Факт! Это было проверено еще моим дедом. Дед с французиком – с тем самым, который умер в той комнате, – провели там много часов. И ничего не случилось. Но вот лягушатник остался в комнате один, и… немного времени прошло, и он сыграл в ящик.
– Понятно, – безразлично сказал Г. М., который будто и не ожидал иного поворота событий, и тем же тоном добавил: – Кстати, мэм, вы, случайно, не знаете, как звали того француза?
– Француза?
– Да. Как звали француза, приехавшего к лорду Мантлингу по делу и умершего во «вдовьей комнате»?
В первый раз выражение ее водянистых глаз изменилось; она сощурилась, и выглядело это странно, будто у нее совсем не было век.
– Не знаю. Правда, не знаю. Может, Гай помнит. Это важно?
– Видите ли, он ведь там умер, – расплывчато объяснил Г. М. – Так, что у нас дальше?.. Ах да. Мантлинг, вы вроде говорили мне, что сегодня среди гостей будет еще один француз – а?
– А, вы имеете в виду Равеля, – сказал Мантлинг. – Да, а что? Равель, по-моему, приличный парень. Когда я первый раз его увидел, я удивился: француз – и блондин… Бренди хотите? – Он отвернулся к стене, под прикрытием своей широкой спины нацедил почти полный стакан. Протянул его Мерривейлу и, с любопытством глядя на него, повторил: – А что?
– Да нет, это я так, из любопытства. Кстати, а он не предлагал вам продать ему что-либо из мебели в той комнате?
Взгляд Мантлинга остановился.
– Как вы догадались? – Он был потрясен. – Ловко, черт меня возьми! Ловко… верно, Джордж? Я имею в виду, не каждый бы смог догадаться о подобной вещи через пять минут после прихода. Да, действительно, он хотел купить кое-что.
– Понятно. Я просто размышлял. Какую-то конкретную вещь?
– Н-нет, не совсем. Он сказал, что просто посмотрит, что там есть, и, может быть, я захочу что-нибудь продать… Погодите-ка! Кажется, он упоминал стол… или кресло? В общем, что-то он упоминал.
– Лучше было бы, – сухо сказала Изабелла, – продать их Музею мадам Тюссо.
Теперь ее голос скреб слух, как наждачная бумага. Один Г. М. остался невозмутимым. Он сидел, облокотившись о стол, скрестив руки на своем необъятном брюхе, и равномерно – раз в секунду – моргал.
– Ага. Я об этом тоже думал, мэм. Кстати, в Музее мадам Тюссо имеется настоящий гильотинный нож… Но оставим это на время… Мэм, я хочу задать вам вопрос о вашей племяннице… Джудит, верно? Как вы считаете, почему ей не позволили присутствовать на сегодняшнем представлении?
Изабелла кивнула, и на ее лице мелькнуло удовлетворение, пробившееся даже несмотря на ее всегдашнюю сдержанность.
– Умно придумано. Я думаю, вы догадываетесь, почему ее нет сегодня здесь. Я скажу вам то, что мой племянник никогда бы не сказал – не хватило бы мужества. Она не была допущена потому, что, возможно, рассказала бы все своему жениху, доктору Арнольду.
– Я слышал о нем, – проворчал Г. М. и с мрачным видом кивнул. – Врач-психиатр? Так я и думал. Ну? И что из этого?
Мантлинг посерел – только очки поблескивали. Нежданная помощь пришла со стороны молчавшего доселе Бендера. Он что-то невнятно пробормотал и суетливо бросился к Изабелле Бриксгем, будто пытаясь остановить ее; Г. М. не торопясь поднял свою большую руку и без спешки и напряжения ухватил Бендера за левый отворот пиджака, пригвоздив его к месту.
– Полегче, сынок, – спокойно сказал Г. М. – Смотри, куда идешь. Еще немного, и ты споткнулся бы о тот шнур от лампы и влетел прямехонько в книжный шкаф… Итак, мэм? Что бы изменилось, если бы о сегодняшнем действе узнал доктор Арнольд?
– Он бы предотвратил то, что не сумела предотвратить даже полиция. Возможно, он пошел бы на крайние меры. А мы не можем допустить скандала. – Изабелла подбирала слова с тщанием женщины, ищущей спелое яблоко в большой корзине с фруктами. Она улыбнулась. – Понимаете, кажется, кто-то из обитателей этого дома – сумасшедший.
Самым противным было то, что ее голос ни разу не сбился с ровного, приятного тона. Возникла долгая липкая пауза, а затем разразился гром.
– Ложь, бессовестная ложь ! – заревел Мантлинг.
– Выслушайте меня, пожалуйста, – тем же полуофициальным тоном продолжила его тетка. – А ты, Алан, будь добр, не мешай мне говорить. Я понимаю, что заявлять в полицию из-за собаки и попугая – глупо. Никто не воспримет всерьез заявление, касающееся простых домашних любимцев. – Она глубоко вздохнула. – Неделю назад кто-то задушил моего попугая. Ему свернули шею. Бедного Билли задушили; это звучит абсурдно, не правда ли? Вы, мужчины, не любите попугаев. Но вы же любите собак? У Джудит был фокстерьер. Лично мне он не нравился, но он был… тихим существом, и он не путался под ногами. Он исчез. Джудит решила, что он убежал и потерялся; она до сих пор так думает. Я обнаружила его в мусорном ведре – не стану описывать, в каком виде. Видимо, его били каким-то острым тяжелым орудием.
Изабелла помялась, будто пытаясь заглушить неконтролируемую дрожь в коленях. К ней со стулом в руках и нарочито избегая лампового шнура направился Бендер. Где-то на полдороге он метнул косой взгляд в сторону Г. М. Изабелла раздраженно сказала:
– Со мной все нормально. Все хорошо. – Но вдруг посреди фразы она (неслыханное дело!) неожиданно закашлялась и побледнела. – Пожалуйста, оставьте меня в покое, – продолжила она, выдергивая запястье из руки Бендера. – Я отлично себя чувствую, и я еще не все сказала. Если бы Алан хотел быть с вами честным, он бы упомянул о наследственном недуге. Он бы сказал, что Чарльз Бриксгем – тот, что привез жену из Франции и умер во «Вдовьей комнате» в 1803-м, – сошел с ума задолго до своей смерти. Сейчас бы его назвали социально опасным сумасшедшим. Он потерял рассудок при ужасных обстоятельствах. Алан должен был рассказать при каких. Не важно. Теперь это сделает Гай.
Она деревянным жестом подняла обе руки. Затем их будто покинула жесткость, и они безвольно упали на колени.
– Это не просто мои подозрения. Говорю вам: болезнь нашла очередную жертву. Вы можете отмахнуться от задушенного попугая. Вы можете отмахнуться даже от искромсанной на куски собаки. Я не могу. Поэтому я говорю вам: сегодня вы предоставите безумцу исключительную возможность для охоты за… дичью покрупнее.
– Предоставим возможность, – повторил Г. М. – Каким образом?
– Не знаю, – ответила Изабелла. – И именно поэтому мне так страшно.
Все молчали. Тишину нарушали только тяжелое дыхание Мантлинга да позвякивание стекла в серванте. Скосив глаза на звук, Терлейн заметил большую, покрытую веснушками и рыжим волосом руку, облапившую горлышко бутылки. Изабелла встала.
– Ральф, дайте руку, – обратилась она к Бендеру и с холодной, почти неприятной вежливостью добавила: – У меня нет никакого желания изображать из себя каркающую ворону, сэр Генри. Но я вас предупредила. Жду вас в гостиной.
Как только за ними закрылась дверь, Г. М. с недовольным шипением вылез из-за стола, переваливаясь, добрался до противоположной стены комнаты и дернул за шнур звонка. Через полминуты он уже давал указания Шортеру:
– Позовите сюда Гая Бриксгема и француза по имени Равель. Предупредите, что их ждут немедленно. Скорее. – Затем он повернулся и подмигнул Мантлингу: – Темное дело, сынок. Очень темное. Почему вы умолчали о попугае и собаке?
Когда Мантлинг заговорил, Терлейн подумал, что как-то слышал подобные звуки – так звучит пробитый барабан.
– Но я ничего не знал о Фитце, черт бы его побрал, – сказал он бесцветным, вызывающим жалость голосом и махнул рукой. – Бедняга Фитц! Господи боже, это просто ужасно. Я имею в виду старуху Изабеллу. Как вы думаете, она в своем?..
– Ну, она явно уверена, что кто-то не в своем. Вы что-нибудь об этом знаете?
– Чушь. Полная чушь. Можете мне поверить! Я только сегодня услышал о собаке. А насчет попугая… – Он выпятил подбородок. – Я даже рад, что ему свернули шею. Больше мне нечего сказать. Отвратительные твари. Вы когда-нибудь замечали, какие у них глаза? Как у змеи, нечеловеческие. Попробуйте их отогнать рукой – останетесь без пальца… Погодите-ка! Не поймите меня превратно. Я птицу и пальцем не тронул. Я ее не убивал.
– Понятно. А вы знаете, кто это сделал?
– Нет. Слуги, вероятно. Они недолюбливают Изабеллу и попугая тоже терпеть не могли. Он орал так, что зубы сводило. Обычно его клетка висела в столовой. Завидев кого-нибудь, он скрипел: «А вот и ты, а вот и ты» – и хохотал, как полоумный. – Он осекся, покраснев, но, увидев, как открылась дверь, заторопился: – Гай! Гай! Она рассказала тебе? Кто-то убил Фитца и спрятал в мусорном ведре. По крайней мере, так утверждает Изабелла.
В комнату вошли двое. Первый, тот, к которому обращался Мантлинг, остановился возле двери. Это был небольшого роста мужчина с острым лицом и приятной улыбкой. На нем были – и в помещении это смотрелось странно – темные очки. У него был высокий костистый лоб и такие же, как у брата, волосы – жесткие рыжие кольца. Несмотря на то что он был лет на шесть младше Мантлинга, его лицо покрывала сеть мелких морщин, особенно заметных на впалых щеках и вокруг улыбчивого рта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37